Екатеринбургская «Волхонка» — театр удивительный. Отвоевав на заре перестройки маленькое пространство первого этажа жилого дома (зато в самом центре), он все эти уже почти тридцать лет так, с залом на сорок с чем-то мест, и существует, нажив только еще такой же маленький буфет на втором этаже, над сценой. Впрочем, на самом деле, нажил он немало: «нажил» хорошие спектакли (о них не раз писал ПТЖ), «нажил», например, двухдневный приезд на одну из премьер («Розенкранц и Гильденстерн», 2012) самого Тома Стоппарда, «нажил», а точнее вырастил из своих актерских рядов хорошего директора. Татьяна Савинкова продолжает художественную стратегию основателя и первого руководителя театра Владимира Ваала, трагически погибшего больше десяти лет назад. Стратегию, ориентированную на отсутствие постоянного режиссера как принцип, на режиссерское многоголосие как осознанную эстетику. В театр, действительно, приезжают самые разные постановщики — из Америки и Москвы, Израиля и Петербурга, Франции и Тюмени, но в самые последние годы жизнь вдруг начала пробивать сюжет, неожиданный, думаю, и для самого театра.

Впервые Алексей Янковский поставил на «Волхонке» в 2009-м. Это был МакДонах, «Человек-подушка», спектакль страстный, прозвучавший в городе. Начиная же с 2011 года Алексей Янковский поставил здесь восемь спектаклей: в 2011-м — три, в 2012-м — три, в 2013-м — пауза, в 2014-м — два. Татьяна Савинкова всегда с горящими глазами рассказывает, как Янковский работает с артистами, как растит их, думая часто даже не столько об успехе конкретного спектакля, сколько о том, чтобы они — в таким образом поставленных задачах — учились говорить, чувствовать друг друга здесь… Причем, какие имена берутся: Мариво, Кольтес, Беккет, Стругацкие, Фугард, Володин, Булгаков. Здесь есть, на чем расти. И актерам, и, вероятно, самому режиссеру — с таким вот гибким театральным коллективом, открытым любым его театральным экспериментам, благодарным за внимание и верность. Это, вероятно, и провоцирует питерского мастера ехать сюда вновь и вновь (ведь о материальных возможностях, точнее «невозможностях», театра вряд ли стоит специально говорить). И еще, конечно, не может не привлекать удивительное, тихое внутреннее достоинство — редко ездят на фестивали, мало пиарятся (даже когда Стоппард к ним специально приезжал, многие узнали об этом только постфактум), — которое несет театр все эти годы. Последние выходные после долгого перерыва провела там и опять ощутила это скромное достоинство. Собиралась быть только в субботу, на последней премьере «Дней Турбиных», но вот оказалась там и в воскресенье, на «Пяти вечерах».

«Дни Турбиных». Сцена из спектакля.
Фото — архив театра «Волхонка».

Не знаю, как они умудрились «большую» (и в смысле необходимого пространства, воздуха, и в смысле обилия действующих лиц) булгаковскую пьесу разместить не просто на маленькой — на крошечной сцене. Но — разместили. И воздух в гостиной Турбиных был, и абажур, и шторы, специально не кремовые. Потому что все условно: Елена не рыжая, у Николки голоса никакого, играют артисты, не гримируясь, по две, а то и три роли. Но играют — Александр Шушканов, Алексей Агапов, Алексей Шестаков, Георгий Добровицкий, Сергей Ювженко, Игорь Решетов — хорошо, держат ансамбль. И костюмы у них хорошие, дорогие, настоящие — формы, платья, сапоги…

Только два актера играют по одной роли, вокруг их персонажей и выстраивается вся вертикаль спектакля.

Замечательный практически всегда и везде Александр Сергеев — Порфирий Петрович («Преступление и наказание»), Сталкер («Сталкер»), Катурян («Человек-подушка»), Господин Ибрагим («Момо»), Владимир («В ожидании Годо») — здесь берет еще одну художественную высоту. Такой подлинности строгого сдержанного благородства, естественного как дыхание, кажется, я не видела ни у одного Алексея Турбина, ни на сцене, ни в кино. Хотя, может быть, это действует так сильно еще и потому, что творится этот мощный образ в такой непосредственной от зрителя близости. Но центральным персонажем стала Елена совсем молодой Екатерины Остапенко, от которой глаз отрывать не хочется, и не только потому, что удивительно хороша. Глядя на нее, вдруг начинаешь ощущать, как соскучились мы без такого неторопливого внутреннего проживания происходящего, без устойчивого, неподвластного никаким внешним катастрофам экзистенциального основания. И понятно, почему она — центр, магнит в этом вздыбленном гражданской бойней мироздании, где всюду предательства, ужас, смерть, а она — сама сбалансированность, красота, жизнь.

«Пять вечеров». Сцена из спектакля.
Фото — архив театра «Волхонка».

Спектакль, уже по самому, очень внятно произносимому, с нужными сегодня акцентами, булгаковскому тексту, звучит не просто современно, местами — едва ли не как газетный репортаж из Киева и рядоположенных территорий. Страшные темы — украинских националистов, наступающих интервентов — сознательно подняты, выделены, подчеркнуты театром. Но — удивительное дело — спектакль не становится от этого политическим. Главным оказывается сам контраст между «белой акации гроздьями душистыми» (музыкальный рефрен спектакля), Еленой, теплым светом абажура ее гостиной, их, всех в этой гостиной, любви друг к другу, с одной стороны — и выстрелами за окном, распоясавшейся «Петлюрой», грядущими большевиками, искалеченностью юного Николки, смертью прекрасного Алексея — с другой. Такое вот бытийное, онтологическое несоответствие, несовпадение, трагическая трещина, зазор.

«Пять вечеров» — спектакль не такого уровня, не такого масштаба. И дело не только в володинских темах — очень тонких, интимных, личных. Художественная ткань здесь не столь выверена: есть неточности в распределении ролей (Слава Алексея Агапова старше своей тети Томы — Полины Вотиновой). И, как часто у Янковского, громко звучит музыка (про «опять сбежавшую электричку»), которую непременно надо перекрикивать артистам (особенно достается в этом отношении Полине Дьячок — Зое), педалируется сам режиссерский прием. Тамара и Зоя здесь исключительно орут, каждая со своей интонацией, но весь спектакль — ни слова в покое. Правда, раздражает это только в начале, потом постепенно проступает понимание, что театр так показывает вечное несовпадение русской/советской/российской женщины с самой собой, когда и без любви непереносимо жить, и конструируемую веками «женскую гордость» нельзя потерять, и счастливой одними «трудовыми буднями» необходимо казаться, и за миленьким («возьми меня с собой?!») не побежать невозможно. Конечно, и Ильин Александра Сергеева несчастен, и Тимофеев Игоря Решетова, но женская нота у Володина как настоящего русского писателя особенно пронзительна, потому ей придается в спектакле особое звучание. Только девятнадцатилетняя Катя Екатерины Остапенко здесь еще полна открытой естественности жизни. Словом, так или иначе, тем или иным образом, но володинское обаяние, сострадание, милосердие постепенно проступают по ходу действия. И когда в финале идут длинные-предлинные поклоны, с цветами и вальсами под старую советскую музыку, ловишь вдруг себя на том, что смотрел бы и смотрел на них, в этих точно найденных блузках с воротничками, шляпах, костюмах и туфельках того времени, и уходить из зала не хочется.