«Я убил царя. Спектакль в очках виртуальной реальности».
Театр Наций.
Режиссер Михаил Патласов.

Театр опять показывает себя особо чутким общественным сейсмометром. Тема палачей прозвучала в начале сезона в одноименном спектакле Кирилла Серебренникова, а сейчас она же стала содержанием долго и кропотливо готовившегося спектакля Театра Наций. Михаил Патласов, на прошлой «Золотой маске» представивший трагическое прочтение гайдаровской сказки о Чуке и Геке, где была вывернута страшная изнанка сталинских великих строек, снова предлагает зрителю погружение в историю.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В Новом пространстве Театра Наций он сделал спектакль на основе документов о расстреле царской семьи. Случившееся с императорской четой, их пятью детьми и четырьмя приближёнными летом 1918 года оставило общественность почти безучастной и тогда, в обстановке войны, террора, голода и бегства, и совсем было задвинуто в тень на следующее столетие.

Темный сводчатый подвал старинного дома скупо освещен, в центре — красный бюст на постаменте; собравшимся раздают тяжелые очки виртуальной реальности и наушники. В этой амуниции зрители рассаживаются на крутящиеся стулья и фокусируют взгляд, как прицел, за красном затылке. Технологии тут же переносят в пустоту серой шахты — с такой головокружительной достоверностью, что хочется поджать ноги. На стенах висят старинные фотографии: если сосредоточить взгляд на какой-то из них и щелкнуть кнопкой, фотодокумент оживает, его герои начинают рассказывать свои истории.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Материала, собранного по архивам и музеям, структурированного в сценарий Алиной Шклярской, хватило на два с половиной часа, однако сеанс длится почему-то вдвое меньше, и если изучать каждую фотографию последовательно, то до самой кровавой развязки добраться не успеешь.

Вот домашний спектакль: бывший император с дочерью разыгрывают сцену дуэли из чеховского «Медведя», целятся друг в друга вилками под смех домочадцев — это затакт к будущей трагедии, и смысл проступает — сами себя погубили.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Из фотографий разных времен года, мест съемки, людей разных званий и сословий складывается мозаика чудовищной путаницы, кровавой мути, в которой большевики из Кремля ловили свою выгоду и удерживали власть, а скудоумные плебеи на местах просто куражились, опиваясь властью, как водкой.

Из суетливых подконвойных перемещений царской семьи (Тобольск, Омск, Екатеринбург) возникает ощущение, что императора перебрасывали, как горячую картофелину, и наверху никто не хотел отдавать последнего приказа (он так и не был сформулирован письменно). Вкрадчивый Свердлов (Леонид Прокофьев) называет царя «багажом» и врет, что тот будет сохранен. Этот багаж без ручки кто-то из конвойных искренне готов защищать, кто-то планирует убить. Глядя в глаза зрителю со стен колодца, со дна исторической памяти, каждый рассказывает свою версию, ясности нет, логики нет, ощущение ужаса нарастает, финал известен заранее, края колодца не видно.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Николая II играет Евгений Миронов, императрицу — Ольга Белинская. Мироновский Николай собран, подтянут, молчалив, он долго молча смотрит куда-то в сторону, и зритель присутствует при этом молчании, угадывая, что за ним: размышления о прошлом? Вина? Тревога за семью? За страну? Попытки понять, что делать в абсолютно безвыходной ситуации? Подготовка к предчувствуемому неизбежному? Императрица у Белинской — измученная нервная женщина на пределе психических сил. Какой-то сухой огонь ужаса горит у нее в глазах, и это не просто тревога за больного сына, за дочерей — именно она понимает, что им не спастись, она говорит, что император и есть Россия, и потому для большевиков так важно его уничтожить.

Очень много экранного времени отдано первому коменданту Ипатьевского дома Авдееву. Филипп Дьячков играет вульгарного плебея, тупеющего от пьянства, искренне ненавидящего императора, мелочно-злобного в бытовых притеснениях, которые он злорадно чинит царской семье на каждом шагу, — вроде запрета менять белье или закрашивания белилами окон в доме, и так обнесенном глухим забором. Но у него есть своя правда — он предъявляет царю обвинения в Кровавом воскресении, и довольно жалко звучит ответ Николая, что он не знал о приказе стрелять в мирных демонстрантов, что его министры решали за него.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Контраст двух Россий утрирован, доведен до максимума: на соседних оживающих фотографиях юные царевны в белом поют молитву, а стадо пьяных караульных орет что-то революционное, валяясь на фортепьяно, топая и колотя по инструменту.

Действующих лиц — десятки, фамилии палачей не запоминаются, лица их сливаются, но рассказы занозами саднят в памяти: зверство, в котором ни тени раскаяния, спокойно-деловитое повествование, как ночью, по-бандитски, без суда и приговора, были вывезены в лес и убиты, раздеты и не погребены князья Долгоруков и Татищев, сопровождавшие царскую семью в Екатеринбург и содержавшиеся под стражей отдельно от Романовых; как не могли жертвы представить такого бесчинства и доверяли конвойным, позволив увезти себя ночью в лес.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В спектакле Николай представлен исключительно благородным человеком, безвинно оказавшимся в западне, в плену бесчеловечных упырей. Но из истории известно, что последний царь России был одним из худших ее правителей: совершенно не разбирающийся в государственном управлении, помешанный на идее личной неограниченной власти, антисемит, убежденный ненавистник интеллигенции, попуститель неимоверной коррупции власти, яростный противник самой идеи любых выборов, военный авантюрист, враг свободы печати, собраний и совести, отрекшийся от престола в тяжелейший для страны момент. Если бы его действия действительно расследовал суд, его трудно было бы оправдать. Но, при этом, кончина царя настолько попирает все законы человеческие и божеские, что мера его страданий искупает его преступления, а звериное убийство его родных чудовищностью своей превосходит и цареубийство.

Вот этот вопрос о вине и воздаянии и ставит спектакль: никакой виной не может быть оправдано бессудное, варварски-ритуальное убийство. Нераскаянное преступление, отсутствие воздаяния открывает врата бесчисленным смертям. Большинство убийц продолжили палаческие карьеры и скончались в почете персональными пенсионерами, наперебой хвалясь содеянным в ипатьевском подвале и приписывая себе главную заслугу в бойне. Совершенное сто лет назад на Урале задвинуто на дальнюю полку истории, в 1990-х последние Романовы спешно канонизированы, но почему-то без расстрелянных с ними вместе последних верных слуг, — и к этому сюжету внимание общественности более не обращается.

Название спектакля, судя по его содержанию, имеет смысловой акцент на первом слове: «Я убил царя» — это историческая ответственность, которую предлагается взвесить сегодняшнему зрителю. Палачество стало свойством большой части народа, проводившего и поддерживавшего репрессии. Палачество снова поднимает голову в наши дни, требуя возврата смертной казни. Только рефлексия о прошлом и настоящем, возможно, позволит остановить красное колесо, катящееся уже сотню лет по стране. Яростного гражданского пафоса исполненный спектакль, с его преувеличениями и однозначностью оценок, может стать одним из шагов на этом пути.