Петербургский театральный журнал
Блог «ПТЖ» — это отдельное СМИ, живущее в режиме общероссийской театральной газеты. Когда-то один из создателей журнала Леонид Попов делал в «ПТЖ» раздел «Фигаро» (Фигаро здесь, Фигаро там). Лене Попову мы и посвящаем наш блог.
16+

22 февраля 2019

ДЛИННАЯ ТЕНЬ ПРОШЛОГО

«Аустерлиц». По мотивам романа В. Г. Зебальда.
БДТ им. Г. А. Товстоногова.
Режиссер, автор инсценировки и художник-постановщик Евгения Сафонова.

«Сколько я себя помню, сказал Аустерлиц, я всегда себя чувствовал так, словно мне нет места в действительности, словно меня нет вообще <…>»

(В. Г. Зебальд. «Аустерлиц»)

По меткому определению критика Марии Степановой, Винфрид Георг Зебальд по-прежнему «подземный классик, потому что на поверхности его буквально нет, к нему отсылают, как к зарытому сокровищу». И действительно, писатель, чья посмертная слава давно уже превзошла славу прижизненную, лишь со второй попытки и через достаточно большой временной интервал (первое издание «Аустерлица» вышло в 2007-м) смог добраться до российского читателя.

Зебальд определял свои тексты как documentary fiction. То есть как литературу, в которой соединены документальное и художественное. В его последнем романе «Аустерлиц» тема памяти — персональной, коллективной, исторической, культурной — становится структуро- и смыслообразующей. Названием роману послужило не место сражения с наполеоновскими войсками, как можно было бы подумать, а фамилия героя. Незадолго до начала Второй мировой Жак Аустерлиц был вывезен с тысячами других еврейских детей в Великобританию — в рамках операции «Киндертранспорт». На новом месте забвению предают не только его прошлое, но даже имя, выдав новое — Давид Элиас. Достигнув зрелого возраста, герой решается на почти безнадежное предприятие — восстановить утерянную идентичность. Рассказ о путешествии ведется от лица собеседника, с которым Жак знакомится на вокзале в Антверпене, а затем случайным образом сталкивается еще и еще на протяжении нескольких лет.

Сцена из спектакля.
Фото — С. Левшин.

Текст романа состоит преимущественно из рассуждений героев о философии архитектуры, крепостном строительстве, историко-искусствоведческих экскурсов (Аустерлиц — историк архитектуры), о свойствах времени и даже о бабочках. Размышления иллюстрируются фотографиями, содержательно не всегда связанными с рассказами. Для такого несценичного, казалось бы, текста Евгения Сафонова придумала предельно лаконичную и предельно информативную театральную форму. Сцена Каменноостровского театра разделена надвое и отделена от остального пространства полупрозрачными экранами. От пола до потолка по всему периметру секций размещены стеллажи с одинаковыми рядами ячеек, в которых сложены аккуратные стопки бумаг. В кажущемся бесконечным архиве — визуализированной и овеществленной метафоре памяти — Аустерлиц (Василий Реутов) пытается отыскать то, чем должен был обладать и что пытается воссоздать теперь: воспоминания. Собрав их, он сможет восстановить и утраченного себя. Меж тем сам Жак бессловесной и неподвижной фигурой поприсутствует в прологе и удалится. Его спорадические появления на экране (крупный план выразительного лица артиста) или за экраном на сцене по ходу действия будут также безмолвны. Основное время будет звучать лишь голос Аустерлица — из динамиков, размещенных по всему залу. Его сменят и останутся до финала четыре безымянных персонажа, которых играют Алена Кучкова, Александра Магелатова, Мария Сандлер и Алексей Фурманов. Вглядываясь куда-то в пространство зала, не коммуницируя ни с партнерами, ни с протагонистом, артисты поочередно произносят те самые умозаключения и философствования. Произносят монотонно и безэмоционально, словно впав в сомнамбулическое, дремлющее состояние или состояние транса. Одновременно на экраны проецируются фото пейзажей, вещей, картин, старых документов, фрагментов архитектурных сооружений и инженерных конструкций, схема бельгийской крепости Бриндонк, разросшейся до неимоверных размеров, в итоге утратившей свою первоначальную функцию, а во время войны ставшей концлагерем, размытые кадры «Терезиенштадт. Документальный фильм из еврейского поселения» — кинофальшивки о жизни заключенных в лагере смерти. Так работает механизм памяти — по принципу визуально-вербального коллажа. Разрозненные и зыбкие субъективные свидетельства, фрагментарные, разъединенные воспоминания, застывшие в речевых формах, служат точками опоры для героя. Из фотокусочков склеиваются не только персональная, насильственно утраченная реальность, но и разорванная история Европы.

Сцена из спектакля.
Фото — С. Левшин.

Сквозь напластования текстов и изображений все полтора часа зритель вместе с исполнителями пробивается к сути трагедии героя. Жак Аустерлиц переворачивает одну страницу своего прошлого за другой: имена родителей, адрес пражской квартиры, из которой его увезли в пятилетнем возрасте, гибель матери во время Холокоста. Через частную историю одного человека проступает, просвечивает немыслимая история ХХ века, в котором физическое уничтожение, стирание с лица земли миллионов людей и сотен объектов стало страшным символом уничтожения памяти. А без воспоминаний человек уже не способен чувствовать себя таковым.

Кульминация спектакля — финальный монолог Аустерлица. Физическое появление героя на сцене означает и окончание повествования, и завершение странствия. Он сам должен закончить рассказ, тем самым переведя пережитое в историю. И он его заканчивает. До сих пор лишенный возможности говорить, Жак наконец обретает голос — клокочущий, с всхрипами и сипением, как у человека, давшего обет молчания. Рассказывает о том, как шел по Праге в поисках родного дома, как все-таки отыскал квартиру: дверь открыла старенькая няня и, мельком взглянув, немедленно узнала своего подопечного. И то, ради чего герой отправлялся в бесконечный путь, осуществилось: он обрел место в настоящем, вернув прошлое.

В именном указателе:

• 
• 

Комментарии 7 комментариев

  1. Алексей Пасуев

    Удивительный спектакль — графичный, минималистичный, сдержанный, медленно проступающий как старый фотоснимок. Берущий в плен и не отпускающий. Безусловно и абсолютно потрясающий в конце. Доказавший лично мне, что трагедия на современной сцене возможна и осуществима не на уровне слова в программке, а во всех своих античных измерениях и статях

  2. Марина Дмитревская

    Спектакль хорош и содержателен.
    Но первую треть его манерность и многозначительность произнесения текста с намеренными нарушениями синтаксиса (многократно истрепанный прием театра последних 20 лет) не позволяют вообще уловить смысла и хоть какой-то связи с чем-то.(Потому раздраженный зритель и уходит в первой части спектакля). Искусственное интонирование и мельтешащее видео преграждают доступ к смыслу как таковому, к смыслу, олицетворенному словами. Ритм и дизайн, ловкость переключений явно занимают авторов больше всего остального, а слов-то звучит много. Но это просто гул.
    При этом голос Василия Реутова и способ его чтения текста сразу вносят внятность, не присутствующий артист все равно центрует внимание.
    А со второй половины спектакль набирает силу, становится цельным, сильным. Это начинается в монологах Алены Кучковой (и ухо уже адаптировалось к искусственности тоже). Местами он приобретает иллюстративную лапидарность (мы видим стеллажи с карточками несуществующих людей, архив памяти, где ничего не найти — и это образ уже безо всякого «синтаксического смещения»).
    И, конечно, потрясающий финальный монолог Реутова. 10 минут высочайшей эмоциональности, смысла, формы и проживания. Схваченные в рамок руки. И так же схвачена в замок идея.
    Конечно, можно придумать, что из особого звукоизвлечения первой части, как, действительно, фотоснимок (образ Алексей Пасуева чуть выше) постепенно проявляется, выкристаллизовывается история (во всех смыслах — и фабульных. и экзистенциальных). Как бы из беспамятства, из деменции. Все так. Но тексты, смысла которых мы не можем понять из-за приданной им формы, посвящены архитектуре. И ведь они нужны Зебальду не как незначащая муть…
    И еще это спектакль о победе 10 финальных минут над предыдущими полутора часами. И в смысле типа театра. И в смысле актерской силы. И в смысле краткости и ёмкости высказывания. Момент, когда Аустерлиц-Реутов описывает шишковатый пол в подъезде, где начиналась его жизнь — вот это и есть проявление фотопленки. 1 минута. Может, полторы…

  3. Алексей Пасуев

    Проявляется не просто история — по кусочкам, крупицам воссоздаётся человеческая личность. Оттого такое безличное, холодное, хоровое начало. Человек без прошлого, без детства, без биографии, «без свойств» — искусственная интеллектуальная надстройка. А в финале всё это огромное, холодное, пустое здание в одну секунду наполняется теплом и светом осознания себя, своей неповторимой индивидуальности — в этом и катарсис

  4. Марина Дмитревская

    Лёша, не буду спорить, поскольку мысль разделяю. Но! Я не воспринимаю рассуждения Аустерлица об архитектуре как безличную интеллектуальную надстройку, Он говорит об истории, не имея собственной памяти. Но это же замещение, архитектура вокзалов и люди за окнами — это вполне пронзительная лирика, превращённая тут в неодушевленный хор. Люди за окнами — человеческая, а не интеллектуальная тоска. Зачем же ее заштриховывать тупым карандашом, если вокзалы — начало поездки за самим собой?

  5. Алексей Пасуев

    Архитектура выступает тут началом вполне себе обезличивающим и античеловеческим — высшим её проявлением в спектакле становится концлагерь, в котором погибла мать главного героя. Ну. а вокзалы и люди за окнами — думаю, что про товарные составы и куда они шли напоминать не нужно?

  6. Марина Дмитревская

    Герой не помнит никаких товарных составов, поезд — это манок куда-то…

  7. Алексей Пасуев

    Ну, пусть так

Добавить комментарий

Добавить комментарий
  • (required)
  • (required) (не будет опубликован)

Чтобы оставить комментарий, введите, пожалуйста,
код, указанный на картинке. Используйте только
латинские буквы и цифры, регистр не важен.

 

 

Предыдущие записи блога