«Красный Крест». С. Филиппенко.
Гоголь-Центр.
Режиссер Семен Серзин, художник София Матвеева.

Все в этом спектакле на месте.

На месте железный помост — крестом, в какой-то момент становящийся красным (мы сидим вокруг этого помоста), ведь речь о спасении души, о лагерях, о смерти героини и о Второй мировой, в которой СССР не подписал Женевскую конвенцию о военнопленных и дальше уничтожал их уже на родной территории.

М. Поезжаева (Таня).
Фото — архив театра.

На месте и острая, насущная тема романа Саши Филиппенко: парень Саша, купивший квартиру в Минске, встречает на площадке дома страдающую Альцгеймером старуху Татьяну Алексеевну Белую и погружается в мир ее воспоминаний — долагерных и лагерных — кстати, кристально четких и логичных. Говорить с сегодняшним необразованным в истории молодым зрителем о кромешном ужасе отечественной «жизни и судьбы», о запутанных путях-перепутьях, правдах-кривдах, которые, как корни старого дерева, переплетаются в глубине и омываются подземным Стиксом, — цель внятная и почетная. В романе к тому же много документальных архивных «вклеек» о взаимоотношениях СССР с Красным Крестом в годы войны. Документалистика в спектакль не вшита, хотя и она была бы на месте — сообразно структурному тренду современного актуального спектакля. Она вполне вошла бы в джентльменский набор, как и крупные планы на экране (куда ж без них в приличном театре?), как и финальные стихи-песня: «Убил я поэму» Вознесенского на музыку Таривердиева в финале исполняют Вадик Королев (OQUJAV), Ярослав Тимофеев (OQJAV), Федор Кандинский. Песни почти всегда сопровождают спектакли Семена Серзина (обычно это группа «Не мой фронт» Евгения Серзина, а в Екатеринбурге — «Курара», или песни под гитару Дягилевой и Летова в спектакле «Война, которой не было»), стихи-песня — это один из элементов режиссерской конструкции Серзина, его почерк.

Все в этом хорошем спектакле на своем месте, в том числе и некий режиссерский холодок: спектакли Серзина никогда не горячи, но в данном случае сомневаешься, может ли спектакль на таком материале быть прохладным и не иметь в своем химическом составе капли настоящей, не театральной, режиссерской крови. И не надо сейчас шутить насчет того, что я «крови Серзина жажду»: «лагерные» спектакли — дело особенное, не просто «либерально-демократическое», тут без какого-то дополнительного человеческого ресурса — никак, тут играми (как, например, было в спектакле однокурсника Серзина Алексея Забегина «Колымские рассказы» в Ельцин Центре) не обойтись, тут расхожие театральные приемы и хипстерская легкость молодых режиссеров не проходят, не проходит и мастерство, тут о другой подлинности речь. К этим спектаклям счет другой.

М. Селезнева (Лана), Е. Серзин (Саша).
Фото — архив театра.

Героиня спектакля, родившаяся в Лондоне в 1910 году, дочь отца, вернувшегося в СССР, дочь советского дипломата, работает во время войны в НКИДе (Народном комиссариате иностранных дел), переводит идущие из Женевы документы, списки военнопленных. В одном из списков она натыкается на фамилию своего пропавшего на фронте мужа и вычеркивает ее, повторив дважды фамилию предыдущего пленного солдата — Павкина. Это не помогает, Татьяну арестовывают как жену врага народа, но она всю жизнь мучается виной (которую не может понять слушающий ее Саша), не навредила ли этому Павкину. Через полвека она находит его. Разыскивает Павкина после смерти Татьяны Алексеевны и Саша. Павкин оказывается… Николаем Колядой, которого, видимо, в деревне Логиново (Пресногорьковка слишком далеко, а сильно вглубь — не про этот спектакль) настигает актер Евгений Серзин (Саша). И все это становится уральским народным аттракционом… Потому что это никакой не Павкин — сталинист и патриот, ни от чего не пострадавший и всех сдавший, — а уральское солнце Николай Коляда на своей даче в деревне Логиново.

Вокруг жизни Татьяны, отсидевшей десять лет, потерявшей дочь Аську (та умерла в детдоме еще в 1946-м), и вертится повествование. Рефреном идут стихи Агнии Барто «Сёма долго не был дома, отдыхал в „Артеке“ Сёма…»:

Вот знакомый поворот —
Но ни дома, ни ворот!
И стоит в испуге Сёма,
И глаза руками трет.


Дом стоял
На этом месте!
Он пропал
С жильцами вместе!

(Тут я вспоминаю советское хихиканье взрослых над стихами той же Барто «Шли две тетушки однажды / Мимо лагерных ворот»).

С. Брагарник (Татьяна Алексеевна).
Фото — архив театра.

В романе совершенно неправдоподобно девяностолетняя старуха с места в карьер, на лестничной площадке, начинает рассказывать герою свою жизнь, да еще выспренно сообщает, что «Бог боится меня» (герой Филиппенко отмечает для себя эту выспренность, в спектакле герой Евгения Серзина монотонно раздражен на жизнь вообще). Точно так же нелогично в спектакле Татьяна Алексеевна — красавица Светлана Брагарник, при макияже и с хорошей стрижкой, — начинает активно рассказывать Саше свою жизнь.

Встречали ли Саша Филиппенко и Семен Серзин настоящих сидельцев? Они никогда не станут лезть со своей жизнью к незнакомому человеку — это в подкорке, это приобретенный рефлекс.

Ну ладно, у Татьяны Алексеевны Альцгеймер. Но наблюдал ли режиссер, как говорят о лагерях бывшие зэки? Заметил ли отсутствие в них слез, прямых эмоций, когда речь заходит о ГУЛАГе, — чтобы запретить прекрасной актрисе Светлане Брагарник переплакивать и перестрадывать рассказ о своей жизни. Настоящие лагерники о лагерях, как правило, не говорили (как солдаты, прошедшие окопы, — о войне), их организм защищался от этих воспоминаний. А если и говорили — то отстраненно, холодно, иногда весело. Это физиология, но так было и потому, что после лагеря гигантских усилий стоило стать просто человеком, обыкновенным человеком, как все. Да и заново переживать ад никто не хотел. А тут Татьяна Алексеевна просто караулит Сашу, чтобы открыться незнакомому парню и пострадать. Условность? Нет, «неправдочка», даже если эмоционально сильно Брагарник (а она это умеет) говорит про «конвейер допроса»… Она вообще по-своему прекрасна, выразительна, и знала я таких отсидевших красавиц (например, Тамара Владимировна Петкевич была лучезарна в свои 90), но не было в них таких энергичных страстных переживаний, страданий и гордых слез, да и могут ли они быть такими горючими в 91 год, когда энергия иссякает?.. Брагарник на полтора десятилетия моложе своей героини, она еще не у черты, и Альцгеймер ее Татьяны почти веселый…

Е. Серзин (Саша).
Фото — архив театра.

Если Серзин не встречал этих людей в жизни, то есть документальные фильмы. Есть и гениальные попадания в игровом кино, например, великая Наталья Тенякова в сцене из «Француза» Андрея Смирнова, где она играет отсидевшую старуху «из бывших».

Короче, я не о качестве спектакля, он вполне кондиционен, я — о точности и о недопустимости приблизительностей…

Спасать подлинность приходят молодые актрисы — Мария Поезжаева (Татьяна в молодости) и Мария Селезнева (Лана, жена Саши, выбравшая между лечением рака и рождениям ребенка — беременность, их дочка родилась через два месяца после того, как Лана впала в кому). Вот в Поезжаевой (давно не видела актрису такого «чистого звука») — никакого пафоса и минимум страдания, в том числе в сцене допросов, когда Таню швыряют «мордой об стол» и с экрана смотрит окровавленное маленькое ее лицо. Рассказ Татьяны Белой умело разложен на голоса между двумя исполнительницами, совершенно непохожими одна на другую, в нескольких сценах они отлично чередуются в рассказе, а вошедший в реальность воспоминаний Саша меняется местами со следователем (он же тоже ведет свое историческое расследование), в этих сценах действие напрягается и благодаря очень простой искренности Поезжаевой не дает фальшивых нот.

Смута сознаний, взглядов, идеологий, исторические потемки — полезный для молодого зрителя коктейль. Надо знать историю страны, никогда не защищавшей своих граждан, не спасавшей и не спасающей их (в этом смысле, это страна «без креста», даже без Красного Креста).

В фойе Гоголь-Центра перед спектаклем Музей ГУЛАГа продает прекрасную литературу, со стендов смотрят лица узников, висит стенд с конвертами-письмами — оттуда. Понимаешь: в этой теме не должно быть неточностей, конверт из страшной истории страны, из ГУЛАГа надписан не какой-то абстрактной рукой, карандаш держали пальцы — только что с лесоповала (вариант — каменоломни, вариант — мокрой трепки кенафа в Киргизии, колючки которого изъязвляли все тело…), у этой руки много вариантов иметь определенный неправильный почерк.

Е. Серзин (Саша), С. Брагарник (Татьяна Алексеевна).
Фото — архив театра.

Но, подойдя и вытащив из конверта открытку… вы получаете приглашение в Музей. Может быть, настоящая весточка «оттуда» выбрала такой окольный путь, и чтобы получить подлинное послание, и правда, надо дойти до Музея?..

Это и о спектакле в целом. Вытащив послание на красивой открытке, сомневаешься, что оно — оттуда… Хотя все на своем месте.