«Барон Мюнхгаузен». По мотивам сценария Г. Горина «Тот самый Мюнхгаузен».
Театр им. В. Ф. Комиссаржевской.
Режиссер Роман Габриа, художник Анвар Гумаров.

НЕ Я СТРЕЛЯЛА В БАРОНА МЮНХГАУЗЕНА

Спектакль еще не начался, но наш герой уже на сцене, сидит верхом на лошади (точнее той ее части, которая именуется крупом). На заднем плане ночное небо и яркая полная луна. Барон — Богдан Гудыменко похож на мальчика из заставки DreamWorks с саблей вместо удочки. Дымка тюлевого занавеса — облака.

Сцена из спектакля.
Фото — Олег Стефанцов.

Действие начинается, когда появляется прекрасная Марта — София Большакова. Луна уплывает, и теперь барон нежно смотрит на объявившуюся возлюбленную. Они оба в нижнем белье — только проснулись. «Час влюбленных, час свиданий, он и она». Вместе влюбленные собирают образ Мюнхгаузена на сегодня — примеряют на него лохматый парик, носы, очки, она красит ему одну бровь в белый. Образ эпатажного художника для утреннего телешоу готов.

Этот барон Мюнхгаузен — Энди Уорхол. Не только атрибуты костюма отсылают к нему (даже повязка на животе отсылка — художник вынужден был носить специальный корсет после того, как в него три раза выстрелила Валери Соланас, сдавшаяся полиции со словами «я стреляла в Энди Уорхола»). Барон, как и Уорхол, занимается и живописью, и фотографией, и дизайном, и кино, и бизнесом. А еще он скульптор, писатель, философ, перформер, коллекционер бабочек. Полковник в отставке. Сто лиц и тысячи ролей. Богдан Гудыменко перевоплощается в ярких контрастных персонажей, рождаемых воображением Мюнхгаузена. Какие галлюцинации увидит барон, когда закроет глаза в следующий раз, кем он окажется (или кем ему придется стать), когда их откроет? Богемный гений поп-арта, чудаковатый полковник в смешном доспехе и с бакенбардами, лиричный певец-любовник, пьющий садовник Коля? Мюнхгаузен появляется на сцене в разных образах, но какой из них настоящий барон? Почему-то кажется, что это тот лунный мальчик с саблей-удочкой, воспевающий красоту своей возлюбленной. Марта — это Луна, это цветы, это творчество — это любовь. Огромное картонное изображение ее головы, как уорхоловский портрет Мэрилин Монро. Да и сама Марта немного Монро — белое легкое платье, игриво поднятая ножка и чистая сексуальность в танце под Ротару.

В спектакле поднимается множество тем — они не всегда раскрываются, не всегда сочетаются между собой. Из-за этого теряется конфликт и забывается сюжет. Но все-таки довольно четко вырисовывается главное — противостояние художника и обывателя, которое плавно перетекает в противостояние художника и власти.

Б. Гудыменко (Барон Мюнхгаузен).
Фото — Олег Стефанцов.

Белозубая ведущая телешоу — Екатерина Карманова напрямик спрашивает Мюнхгаузена, как он мог побывать на Луне, как можно поставить оперу без единого звука, как можно дирижировать тишиной? «Мы никуда вас не пустим, пока вы нам все не объясните». Улыбается и смотрит на гостя полубезумным взглядом. Но все просто — нужно понимать это не головой. «Мир сейчас не имеет смысла. Так зачем делать что-то, что имеет смысл?» — барон говорит это в образе успешной звезды, легкомысленно, несколько цинично и как бы забавляясь. Но чем не художественная программа? Такой тезис близок и программе Уорхола. Что случится, если поместить на картину, не имеющую смысла, банку супа, от формы и этикетки которой давно замылился глаз? Банка супа станет произведением искусства. То же с беззвучной оперой. Кажется, что это просто легкий способ заработать на идее и простоте ее реализации, но сколько лирики, например, в «Диптихе Мэрилин»: шоу-бизнес, коммерция, реклама, стирающие личность и штампующие с нее отпечатки. И как поэтична поющая о любви тишина.

Для обывателя все это — эпатаж и привлечение внимания. Якобина — Евгения Игумнова, (почти) бывшая жена Мюнхгаузена, преследующая вполне корыстные цели, доносит на мужа Герцогу. Мол, он подрывает основы, скрепы, смеется над великими Шиллером и Гёте! Влез в культуру, бизнес, кинематограф, а теперь — о, ужас! — в политику… Барон объявил войну Англии. А ведь до этого безобидно тащил себя из болота. Он становится неудобным, неугодным власти. Герцог проведет беседу с Мюнхгаузеном. Зачем ты, Карл, так стремишься занять центральное место в мире? Считать себя неповторимым — это для гордых. К Герцогу присоединятся Судья и Бургомистр. Власть имущие заставят барона признать себя обычным человеком. А потом инсценировать самоубийство.

Сцена из спектакля.
Фото — Олег Стефанцов.

Власть убивает художника, чтобы потом с чистой совестью ставить памятники, проводить выставки с живописью и графикой, устраивать ретроспективы, осваивать бюджет и причислять к лику святых. Герцог — Георгий Корольчук в спортивном костюме, не глядя, подписывает новые законопроекты — наотмашь бьет ракеткой по мячу. Бургомистр — Анатолий Журавин, обаятельно-смешной Эрик с миллионом-миллионом белых роз — «Что с ними сделали лед и морозы?» — в эфире Ганновер-ТВ, заняв место Герцога, превращается в гадко-смешного недалекого политика с присущей необаятельностью. «Все недоделанное — доделаем, недовыполненное — довыполним». С праздником.

В конце спектакля, так и не вернув свою личность, барон в прямом эфире поет что-то беззаботное про love, несмотря на направленное на него дуло хлопушки. Беспокойный взгляд. Выстрел. Разлетается разноцветное конфетти. На экране неоновая надпись, попавшая в опустевший кадр: «Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!».

«Луна, луна, цветы, цветы».

Что ж, улыбаемся.

ЛУНА, ЛУНА, ЦВЕТЫ, ЦВЕТЫ

2022 год — Роман Габриа развернул на сцене театра многомерную историю о двух возлюбленных, один из которых художник, а вторая — его Селена.

По задумке режиссера, должны были соединиться два измерения: театральное и медийное. Но столкнувшись, они дали трещину — фундамент треснул. Красивое выстроенное Анваром Гумаровым сценическое пространство стало многомерным, но не перетекающим, а сбоящим, склеенным по частям, превратившимся в водоворот пошлости: когда смерч несется, он затягивает в себя все без разбора.

Сцена из спектакля.
Фото — Олег Стефанцов.

На сцену Театра им. В. Ф. Комиссаржевской он занес Богдана Гудыменко — Барона, который по всем приметам был художником: Гудыменко примерил на себя образ, в котором читается Энди Уорхол, — первый раз он появляется на сцене полуобнаженным, с перебинтованным торсом (визуальное повторение известного фотопортрета Уорхола, сделанного Ричардом Аведоном), когда уходит в телестудию — надевает светлый парик с торчащими в разные стороны колючими волосами, которые периодически приглаживает.

Барон живет на два мира, обладая способностью переходить из одного пространства в другое. Из линейно протянутого, обозначенного парой акварельных мазков, прозрачного — их с Мартой пространства, где «миром правит любовь», где ему позволено быть самим собой, не прятать глаз за черными очками и к строгому смокингу не надевать ярко-желтые носки, добавляя немного дерзости и вызова, — он входит в другое пространство. Это пространство телестудии, установленной в глубине сцены: обклеенная желтым (не то перьями, не то мехом) комнатка, один из «павильонов лжи» выдуманного телеканала Ганновер-ТВ, со стен которого говорят известные фразы: «Улыбайтесь господа, улыбайтесь!», «Не меняться же из-за каждого идиота», «Мы были искренни в своих заблуждениях».

Работы не было пошлей, чем у телеведущей утренней передачи, Эммы Остермайер — кричать с экранов телеящика, удовлетворяя безумие смотрящего. Декольте, гофре и смешение языков, немецкого с русским, прерываемое кошачьим мурчанием и нелепыми реакциями, заставляющими краснеть («На Голгофе? М-м-м, мечта детства!») — так раздражающе-заносчиво представляет телеведущую Екатерина Романова. Но ведь чтобы сыграть пошлость, не нужно ею становиться…

В мир(е) телевизионной фальши Барон является тем, за счет чего он построил свою карьеру и на чем держится его имя, — перформером, поэтом, дизайнером, режиссером оперы etc. — художником-бунтарем, предлагающим миру вывихнутую норму: 32 мая (нарушение календарного порядка затрагивает и веками устоявшийся религиозный порядок: «прихожане не смогут различать, когда какие праздники»); объявление войны Англии (354-я статья, нарушение мирового порядка, государственного, гуманистического, общественного… — продолжать можно до бесконечности); попытку жениться, не будучи разведенным…

С. Большакова (Марта).
Фото — Олег Стефанцов.

Вместе с Бароном в театральном водовороте оказывается Марта (София Большакова): его невеста, муза, та, с которой слова излишни (вообще все, что облечено в спектакле в устную речь, не лишено вульгарности…). Они общаются на языке жестов, чувствуют друг друга на расстоянии: будучи в студии, Барон снимет свои очки и будет смотреть неотрывно прямо в камеру, а Марта, по ту сторону, не сведет с него глаз — немой диалог, на который способны только они вдвоем, знающие, как наизусть молчать. Его Селена в свете диодной луны — обнаженная и обнажив душу, — будет танцевать под песню Софии Ротару «Луна, луна». Танец как безмолвное выражение чувства. Песня — как ноты, по которым выстроена визуальная часть спектакля: луна, цветы, мир волшебный, влюбленные… Песня то затихающая, то гремящая в водовороте пошлости — зависит от того вихревого витка, который оказывается перед зрителем.

Марта — та, что освещает путь художника, вдохновившая на одноименную оперу, в которой вместо звуков — тишина. Ею Барон будет дирижировать в венском зале: тишина, «с которой познакомила его Марта и которую он решил изучить». Но вместо нее — «Луна, луна, цветы, цветы…».

Зацвела война — а прекрасная девушка облачилась в платье, сплетенное из бутонов роз и гортензий, собранных в ее тайном саду: в огромном силуэтном фотопортрете на пару мгновений распахнется дверь, позволив заглянуть туда, где должно быть сокровенное, тайная жизнь чувства.

В конце первого акта Барона низведут с пьедестала — «социальное (само)убийство», признание, что все, сказанное им — ложь, и превращение в «грязного вонючего садовника Колю» — так его назовет (обзовет?) во втором акте общество. Независимый, раньше умевший сохранять достоинство, даже будучи в комическом образе (в первом акте он перед всеми появился в «этих желтых ботинках», коротких шортах, выпячивающейся медным животом броне и светлом плаще), стойкий («ваш Данко давно сжег свое сердце в трактире»), Барон будет сломлен. К бритому черепу окажутся приклеены серые пакли, фигуру изуродуют надетые толстыми слоями черно-серые свитера-лохмотья.

Сцена из спектакля.
Фото — Олег Стефанцов.

Он вместе со всеми упал вверх — и оказался на Луне: мир перевернулся, теперь на сценическом небе светит диодами уже Земля, а на планшете выросли лунные кратеры и холмы. По ним расставлены «желтые человечки» — мизансцена напоминает обложку сингла Мэттью Беллами «Tomorrow’s world» («Завтрашний мир»), на которой изображен смотрящий на Луну космонавт в желтом скафандре, а сама песня (будь она лейтмотивом спектакля — как бы он преобразился!) завершается словами «the end of our sorrows, our world could be so full of joy» («конец нашим печалям, наш мир мог бы быть полон радости»). Но в спектакле Романа Габриа — «мир волшебный, полный тайны, светит луна…», и если печали конец, и Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен кончает жизнь выстрелом хлопушки, то высвечивающиеся к финалу неоновые титры «Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!» ни улыбки, ни радости не вызывают.