На сцене театра «На Литейном» состоялись гастроли Рязанского театра драмы

«Не все коту масленица» А. Н. Островский.
Рязанский театр драмы.
Режиссер Карен Нерсисян, художник Кирилл Данилов.

«Сердца и ножи». (По пьесе Г. фон Клейста «Семейство Шроффенштейн»).
Совместная постановка Рязанского театра драмы и WOLFGANG BORCHERT THEATER / Вольфганг Борхерт театра (г. Мюнстер, Германия).
Режиссер Таня Вайднер, художник Ольга Лагеда.

Островский без перезарузок, переносов действия, переосмыслений до дна и глубже, шире, дальше, давно на сцене не виден. В театральных столицах — тем более. Островский совсем не актуален — так кажется театру. Островского беспримесного, традиционного и одновременного живого и свежего можно все же увидеть. На спектакле Рязанского драматического театра. Это комедия «Не все коту масленица». С нее начались кратковременные, четырехдневные, гастроли рязанского театра.

В спектакле все более или менее исторически верно. Скорее менее — не особенно похожи женские костюмы на моду второй половины XIX века. Нет погони ни за достоверностью, ни за осовремениванием. Незамысловатая сценография (Кирилл Данилов) — обеденный стол в одном доме; письменный стол и диван — в другом. Незамысловатая музыка из романсов и городских песен (подбор режиссера) — только фон. Столб с уличными часами — циферблат для видимости покрутился, но о точности хода речи нет. Пяльцы для рукоделия Аглаи. На заднике широкий серебристый мазок: след метеорита или отпечаток какого-то общего движения?

Сцена из спектакля «Не все коту масленица».
Фото — архив театра.

Это актерский спектакль в самом привычном смысле слова. Актеры хорошие, и Островский потому качественный. Режиссер Карен Нерсисян не выпирает и не рвется доказывать, что он не чужд авангарду. Он режиссер, уважающий пьесу и исполнителей. То есть театр как таковой, как искусство. Старшее поколение актеров, пожалуй, получше, чем молодое. Моложавая, стройная, современная Дарья Федосеевна Круглова умеет быть и героиней Островского, и героиней наших дней. Всем в этом спектакле удается комедия, с интонациями иронии, без нажимов, с легким налетом штампов, поверх которых идет личная актерская штриховка характера. Поэтому небольшая компания персонажей кажется такой дружной — и веселой. Дарья Федосеевна (Марина Мясникова) — неунывающая, добросердечная, строгая и мягкая мать, готовая в трудный момент поддержать не выгоду, а любовь. Вообще спектаклю свойственны мягкие краски. Даже громадной Маланье в исполнении Юрия Борисова. Актер «разодет» в просторную рубаху и широкую юбку, становясь в этом одеянии похожим на слониху, а на солидную грудь спускается девичья коса, кончик которой задумчивая и тугодумная Маланья не прочь пососать. Роль второго плана сделана ярко и броско.

В лучших традициях русской школы ведет роль Феоны Людмила Коршунова. Ее большие монологи с причитаниями, обращениями в зал, монологи, статичные по виду, но жизненно наполненные, плоть от плоти Островский — истинное украшение спектакли.

А лучше всех Ахов — Александр Зайцев. Уж как ни играли самодуров в истории нашей сцены, а запас не исчерпан. Рязанский Ахов простодушен в своих безобразиях и грубостях. Он обаятелен. Краткие сомнения матери и дочери, идти ли Аглае замуж за пожилого и богатого Ахова или остановиться на бедняге Ипполите, вызваны еще и тем, что Ахов по-своему неотразим. Самодовольство, ячество, смешная самоуверенность в своей безнаказанности — все это славно, очень сценично, полно точных деталей. Вот он кепкой Ипполита чистит собственный сапог, а вот, в тесноватом цилиндре и желтом шейном платке, изумляет ахающую от восторга Феону.

Школа, школа! — хочется воскликнуть, глядя на рязанских актеров. Если молодые (Анастасия Бурмистрова — Аглая и Чудинов — Ипполит) и уступают старшим, то в своей весовой категории они симпатичны и правдивы. И в чувствах, и в честности.

Нужно признаться, что петербургский зал не сразу оценил спектакль. Но к концу первого акта зрители уже откликались на шутки и на повороты сюжета. Оказалось, что Островский очень актуален. Чванство богатства и унизительность бедности не из древности, из реалий дня. Когда Ипполит сообщил, что теперь он не нищий прихлебатель богатого дядюшки, а жених с пятнадцатью тысячами, публика понимающе развеселилась. Да, Островский и хороший Островский — настоящий раритет. Что касается Генриха фон Кляйста, то его вообще русская сцена (почти) не видела. Рязанский театр приготовил сюрприз в виде постановки «Семейства Шроффенштейн». Ранняя пьеса Кляйста идет под названием «Сердца и ножи». Это проект вполне современный — с активной режиссурой и двуязычием — ибо исполнители наполовину немецкие актеры. Два театра — Рязанский областной драматический и Театра имени Вольфганга Борхерта из Мюнстера заключили творческий союз в 2014 году, премьера спектакля состоялась в обоих городах в ноябре 2017 года. «Семейство Шроффенштейн» в анналах театра значится трагедией, но совместный проект судит по-другому: не просто комедия, а гротескная комедия. Или скромнее — трагикомедия, как поставлено в программке. Немецкое влияние на выбор материала, на общее решение изначально. Команда авторов по преимуществу немецкая: режиссер Таня Вайндер, музыкальное оформление — Манфред Зассе… Интересны костюмы, использующие все виды геометрических узоров — полосы, клетки, круги (художник Ольга Лагеда). Никакого средневековья, вместо него — абстрактная площадка, на которой сосуществуют две половины враждующих между собой кланов Шроффенштейнов — в Россице и Варванде. Владения кланов обозначены высокими кабинками. Их используют по вертикали, по горизонтали, открывают, закрывают. Для спектакля заказали новый перевод Татьяне Троицкой, и он, перевод, в помощь русскому зрителю идет в титрах, как в опере.

Сцена из спектакля «Сердца и ножи».
Фото — архив театра.

Переключение от комедии Островского к комедии Кляйста было резким. Никакой мягкости, вместо нее жесткий тон, прямые игровые приемы, гротескная пластика. Немцы при таких предлагаемых обстоятельствах оказались в своей «тарелке». Им идут геометрические костюмы, подчеркивающие некую линейную манеру исполнения. Они вольготнее себя чувствуют в игровом театре. Они хладнокровны, как того требует жанр (перестроенной в комедию трагедии), они точны и изобретательны в форме. К этому нужно прибавить саркастичность юмора. Такая палитра богата и соответствует замыслу. Глава клана в Варванде, Сильвестр в исполнении Майнхарда Цангера — дурашливый отец семейства. Рыжая куча волос стоит торчком, жилетка застегнута, в руках цветок — этакий лирический бандит, маска, за которой непреклонный убийца и мститель. Безусловным лидером немецкой половины является Флориан Бендер, исполнитель нескольких эпизодических ролей, из которых Варнава, старообразная девица — настоящее сценическое нечто: гибрид танцорки и кокетки, а заодно и маленькая ведьма, помешивающая в котле какие-то жуткие отвары.

В центре сюжета — пара тайных влюбленных, наследников Россица и Варванда — Оттокар и Агнес. Немецкая Агнес — Алис Цекели — глуповатая кудрявая, кукольная блондинка. Актриса не пытается сколько-нибудь романтизировать героиню (по замыслу Кляйста все-таки немецкую Джульетту). Это кукла, опрокидываясь на спину, поднимает негнущиеся ноги в клетчатых чулках и в туфлях на здоровенных каблуках. Русский Оттокар — Арсений Кудря — ей под стать. Они, исполнители главных (трагических даже в гротескной комедии) ролей, как говорится «спелись». Осмеянная тайная любовь обставляется всеми приметами дурацкого комизма. Под таким соусом знакомство, встречи, погибель последних представителей двух кланов выглядит совершенно безобидно. В финале вражеские семейства встречаются возле трупов убитых по случайности (еще одна гротескная подробность, заданная, впрочем, Кляйстом) и дружно хохочут сами над собой. Чем не пик гротеска?

Русские актеры в этом двуязычном спектакле верны себе: они противостоят немецкому «клану» все тем же жизнеподобием, хотя и максимально отстраненным. Александр Зайцев, граф Руперт из дома Россиц, похож на «крестного отца», и похожесть эта всеми силами подчеркивается. Жена Руперта. Евстафия (Марина Мясникова) — добрая душа при тиране и убийце муже. Даже в Оттокаре есть добродушная человечность по сравнению с кукольной невозмутимостью Агнес.

Сцена из спектакля «Сердца и ножи».
Фото — архив театра.

Подобные двуязычные спектакли не только сталкивают языки, школы, традиции. Они высекают искры сложного сценического сосуществования. Кляйст со спецификой его литературного и театрального языка — хорошая почва (современники считали, что диалоги Кляйста — разговоры идиотов, неполноценных, клинически тупых персонажей). Один такой спектакль я видела давно: Феликс Григорьян поставил «На дне» Горького, сплавив русских и норвежских актеров. Причем, никаких титров там не было, но понимание внутри спектакля и в зрительном зале происходило и было отмечено необычными впечатлениями от театра, одновременно знакомого и незнакомого. Эффект сосуществования, как показывает и рязанские «Сердца и ножи», далеко не формальный. К тому же финал по своей сути говорит о примирении, не Шроффенштейнов даже, а национальных сценических школ, может быть, даже народов, готовых «обняться» и небольшой веселой группой, и миллионами.