«История медведей панда, рассказанная саксофонистом, у которого есть подружка во Франкфурте». М. Вишняк.
Краснодарский молодежный театр.
Режиссер Даниил Безносов, художник Настя Васильева.

Есть гостья, которую однажды никто не сможет прогнать. Именно она приходит к саксофонисту из пьесы Матея Вишняка, чтобы увести его туда, откуда не возвращаются. А если и возвращаются, то в виде медведя панды.

Временные рамки в пьесе Вишняка, румына по происхождению, определены православным обычаем: девять суток от момента смерти до отлета души. Правда, сходство с православием на этом кончается. Смерть здесь — обольстительная женщина. Может, это и Мара-Морена из славянской мифологии, только давно уже привыкшая к парижским реалиям, — как и сам эмигрант Вишняк.

В этом тексте, созданном по законам магического реализма, происходит трансформация жанра: из легкой комедии — в экзистенциальное повествование о смерти. Выдержать и обосновать этот переход, соблюдая восходящий градус условности, — непростая задача для режиссера. Может, потому известной пьесе не так уж везет с удачными постановками.

Сцена из спектакля.
Фото — В. Сердечная.

Даниил Безносов уже обращался к этому тексту пять лет назад, в рамках лаборатории в «Чехов-центре» на Сахалине. В Краснодаре его играют в репетиционном зале, который смог стать самой малой сценой — всего на десяток зрителей. Их рассаживают вдоль длинной стены комнаты, в одном пространстве с актерами. Никакого сценического света, только потолочные светильники и прикрепленные кое-где настольные лампы. Художник Настя Васильева уходит и от бытовых подробностей, и от абстракций, создавая лофт в стиле ретро: белые стены, кровать из деревянных поддонов, бесконечно старый «пузатый» холодильник (который тоже станет источником света), такое же древнее кресло, потрепанные птичьи клетки, ванна за сиротским полиэтиленом. И — сухие листья. Это пространство работает и как холостяцкая квартира, и как метафора одряхления бытия, где ветшает плоть вещей.

Режиссер бережно следует тексту в переводе Натальи Санниковой, но закольцовывает композицию, начиная спектакль с финальной сцены пьесы. Тьма, огоньки мобильников; полиция и соседи ломают дверь к саксофонисту, у которого в квартире что-то слишком тихо последнюю пару недель…

Он и Она просыпаются в его постели. Поначалу детали разговора воссоздают атмосферу «угарной» комедии: он не помнит ни ее имени, ни где они познакомились; его, кажется, вырвало на ее платье; она нашла его уже голым… Ночь любви оказывается ночью смерти. И прелестная ироничная смерть только случайно не покинула героя: ее будильник почему-то не сработал. В исполнении Ульяны Запольских Она — обворожительная красотка, но вовсе не La Belle Dame sans Merci. Поддразнивая героя, она утверждает, что ей подошло бы любое имя, но первым называет Соланж — от латинского sollemnis, «священный». Благодаря работе на восходящих интонациях, реплики героини звучат остраненно, что выводит ситуацию из мелодраматической плоскости. При этом она не только и не столько смеется над героем, сколько действительно поддается его брутально-инфантильному обаянию. Она увлеклась ролью проводника, ей нравится любовный трепет — о, какой поцелуй в одной из последних сцен! И из маленького черного платья она переодевается в его рубашку, а затем и мастерит фату из простыни.

Сцена из спектакля.
Фото — В. Сердечная.

Андрей Новопашин вначале играет ловеласа, обаятельного, очень земного, самонадеянного. В течение спектакля интонации его смягчаются до растерянных и исповедальных — по мере того как персонаж приходит к смирению, отказываясь от привычных способов организации жизненного мира. Происходит последовательное развоплощение, разрыв связей со всем земным, и это интересно решается в сценическом тексте.

Так, в отточенно-эротичной сцене в ванной (вторая ночь) отрицается власть речи: оказывается, диалог возможен не только на одной гласной, но и вовсе без слов (крупный план лица, проекция на белую стену). Далее, в третьей ночи, отвергается власть семьи: в психоаналитической исповеди героя семья показана в постоянном поглощении родителями детей, словно плодов из сада. Затем опровергаются законы пространства: холостяцкую квартиру вдруг населяют жители всего дома; одинокие сосед сверху и соседка снизу смотрят одни и те же мультики, каждый в своей комнате и одновременно — здесь. Вот героиня приносит фантастическую тварь, живущую в клетке под черной накидкой: ее никто не видит, но она питается и активно размножается, вспыхивая, как электрический импульс в клетке мозга… Из истории бытовой рождается внебытовая, трансцендентная; однако присутствие актеров на расстоянии вытянутой руки придает этой трансценденции достоверность, и мысли в клетках оказываются так же достоверны, как драник-тошинель на тарелке.

Режиссер смягчает горький экзистанс текста вкраплениями юмора, а диалогизм пьесы разрушает введением на площадку множества эпизодических персонажей. Вот выстраивается для парадного фото фриковатая семья саксофониста; а вот квартиру густо населяют соседи, каждый со своими тараканами. В эпизодических ролях ярко проявляют себя Александр Киселев, Айсылу Садыкова, Евгений Парафилов, Александр Теханович, Никита Петров, Полина Шипулина.

Все они собираются в финале спектакля, и повторяется сцена у двери: вновь тьма, огоньки телефонов; соседи заявляют, что ничего не слышали из этой квартиры уже дней десять… И тут взгляд останавливается на паре — одинокие соседка и сосед, они смотрят только друг на друга. И эта история оказывается тоже — о любви.