«Утиная охота». А. Вампилов.
Театр на Васильевском.
Режиссер Денис Хуснияров, художник Елена Дмитракова
О том, что артист Андрей Феськов в профиль похож на норштейновского ежика, ему могла нашептать мама. Или дама сердца. Или обе. Трогательное, любовное наблюдение. Домашнее.
Режиссеры вправе смотреть на прекрасного артиста Феськова влюбленными глазами. Они также вправе пересматривать «Ежика в тумане», и мы не можем залепить им глаза: сходство профилей — пленяет. Практически до слез. Но мы не в силах взять в толк, отчего взрослый режиссер, не мальчик, сузил свой интерес к блистательному, тонкому, умному артисту, к тому же рожденному сыграть Зилова, до видеодемонстрации милой этой похожести. Многократно причем. При всем уважении к Ежику. Я вот сейчас, придя со спектакля, приникла к мультфильму. Пристрастно так. С тем чтобы приблизить Виктора Зилова непосредственно к культовым персонажам Козлова/Норштейна. Хоть чуть-чуть. Не получилось.
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Мой навигатор увез дядю в Киев, а бузину оставил в огороде.
…На сцене как бы бетонные блоки строящегося дома с торчащей железной арматурой. Голые, жесткие, холодные. Никакие. Мертвая конструкция. Без живых предметов. Зритель рассаживается, а я думаю о том, как же Зилов —Феськов станет биться об этот серый лабиринт. По нему можно двигаться в горячечном душевном беге, натыкаясь исключительно на застывший бетон. И никогда на теплый терракотовый кирпич. Не бог весть какая, но метафора. Пусть, думаю, бьется Феськов — Зилов. С сегодняшней безысходной силой. В скобках: в этой, очень большой (кто-то считает, что и «великой») отечественной пьесе нет сегодня ни одной реплики, которую надо как-то приближать, адаптировать. Как нож в масло, входят в нас и контент, и форма. Из 1970-го в 2017-й.
Не просто обидно, в некотором смысле — преступно. Зритель, не отягощенный бэкграундным знанием (какие там, к черту, Даль, Чабан, Хабенский!), вышел с хуснияровской премьеры в полных непонятках. Именно так и выражались люди. «Что это было, ты хоть что-то понял?» «А кто автор? Муть же совершенная». «Я в шоке, ты зачем настаивала: пойдем-пойдем?» И дело вовсе не в театральных митрофанушках, не способных взять, к примеру, космос метафор Някрошюса.
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Не читавшие Вампилова, прознав про то, что фильм «Отпуск в сентябре» снят по этой пьесе, после спектакля Театра на Васильевском это кино, если оно попадется, смотреть не станут. Никогда. Жаль.
Люди нам не указ. ОК.
А художник всегда один. По-моему, режиссура Хусниярова этот тезис подтверждает на все сто. Комариком бы влететь в репетиционный зал. Послушать резоны. Просто услышать, что режиссер говорит артистам, приступая к охоте на Вампилова.
Час пятьдесят на сцене тотальный dream. То ли хуснияровский, то ли зиловский. Объятия Морфея или объятия смирительной рубашки в сумасшедшем доме? Снится ли тебе бессюжетный дурацкий, лишенный красоты сон, или ты призван наблюдать дискретное режсознание? Что вообще происходит?
Боже избавь от быта. Тяготение к нему — страшный грех. Все эти нарочитые протирания до хруста бокалов официантом Димой… Бесконечные пустые бутылки, охотничьи сапоги и телогрейки бросим на съедение моли.
И звук живого дождя, конечно же, невыносимое позапозавчера. Хуснияров заменяет дождь на черную рябь испорченного телевизора. Пускает ее киношным способом по бетонным блокам. То вместе с Ежиком, а то и врозь. Два раза серые стены окрашиваются в ярко-желтый и синий электрик цвета. Почему не в бледно-зеленый? Или сиреневый? Непостигаемо. В последнем кадре декорацию с шумом расстреливают красными кинокляксами. Так самоубивается герой.
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Смерть его так же труднообъяснима, как и происходящее с ним в целом. Рефлексию Зилова обеспечивают: его метафизическая связь с Ежиком, поза эмбриона (ее артист принимает на постоянной основе), периодически надеваемая шапочка зайчика с милыми ушками, бессмысленное метание меж железных прутьев по верхним площадкам декорации, игра с предметом-ружьем, капризный подростковый плач. И всей этой, простите, лабудой занят потрясающий актер, вырвавшийся из нее к себе, к персонажу, к нам ровно на полторы настоящего драматизма минуты: в монологе перед закрытой дверью.
Щемяще жаль артиста Алексея Лудинова. На него неловко смотреть с самого начала и до самого конца: вихляющей походкой в трусах, майке и пионерском галстуке он мельтешит с непохоронным венком на голове, затем его обряжают в костюм утки, а под финал зачем-то превращают в Зилова-старика, вкладывая в уста непереносимо пошлый самопальный текст. Найти художественную необходимость в образе утки с гитарой в руках у меня не получилось. Воображение, правда, подсказало: утка эта на самом деле — белочка, то есть delirium tremens. Зиловское нездоровье. Но тема спиртного и не поднята, и не раскрыта. Получается — просто так. Чтобы не отстать, к примеру, от Коршуноваса, у которого в «Гамлете» фланирует по сцене чудеснейшая мышь.
Хуснияров не ставит задачу что-либо поведать нам о других вампиловских персонажах. Их для него не существует. Некий набор актеров-знаков, подтанцовывающих/подпевающих, выкрикивающих текст, как бывает обычно в горах, чтобы услышать эхо. Галина (Анна Королева) неотличима от Ирины (Мария Щекатурова), Саяпин (Булат Шамсутдинов) — от официанта (Алексей Манцыгин). Кушака (Артем Цыпин) запоминаешь, поскольку он облачен в енотовую шубу в пол. На голое, само собой, тело.
Есть старая русская поговорка: «Сон свой расскажи воде». Жаль, что она забыта.
просто раньше у Хусниярова ,было совсем плохо, а теперь это “плохо”в обертке -достаточно красочной и современной
То ли белочка, то ли виденье
Маленький мальчик нашел пулемет,
Больше в деревне никто не живет…
Это то, что выносишь со спектакля “Утиная охота”.
После спектакля было ощущение тотальной беды (а шла по доброй воле и с открытым сознанием, надеясь на впечатление). Чувство было такое острое, что я даже неосторожно выразила его в Фейсбуке, чего делать не должна. Наше дело – аргументы, а не междометья. Но мы же живые люди, досада, возмущение, негодование — естественны так же. как радость.
Ощущение беды усугубилось назавтра, когда я прочла драйвовые восторги пары молодых коллег — вау! игрушка такая остроумная! вау!
Кончено, вау! То ли ежик в тумане, то ли зайка с ушками вышел погулять. И то ли белочка у него, то ли виденье уточки… Ухает Зилову сова, не дождался Зилова Медвежонок-друг, пришлось Зилову застрелиться. Вот она, настоящая драма.
Короче, первая беда — мировоззренческая. “Утиную охоту” ведь берут всегда – как манифест поколения, его тоски и всякого такого прочего, о чем – вау!—сегодня как-то неприлично…
Скажем по-другому: «Утиной охоты» не бывает без режиссерский самоидентификации. Не будем по-дедовски вспоминать замечательную «Утиную охоту», практически предсмертный спектакль Е. Падве, которому было невмоготу жить, не будем вспоминать «Полеты во сне и наяву» — модификацию вампиловского сюжета — и Янковского в ней… Все это оставь за порогом, входящий на этот спектакль. И я оставила.
Но самое печальное, что самоидентификация в спектакле есть, но она ужасно убогая. Денис Хуснияров воспринимает историю Зилова (то есть. себя, своего поколения) как историю инфантильного зайки (Зилов все время ходит в шапочке с ушами), танцующего под «В лесу родилась елочка» и заблудившегося в тумане. Откуда нашел на Хусниярова туман – неважно, мы маленькие мальчики, пожалейте нас, нам нужен друг-Медвежонок, а не начальник Кушак. Это все, что имеет сказать от имени поколения Денис Хуснияров. Негусто. И ему кричат вау! такие же зайки «за тридцать»… Лермонтова уже застрелили в их возрасте, но он успел написать “Героя нашего времени”, которого точно читал молодой иркутский парень Вампилов, которому было душно и хотелось на охоту. Хусниярову не душно… Он просто прочел в тексте пьесы слово “туман” — и вспомнил про Норштейна. И весь спектакль — это такие случайные неточные отзывы…
Приплыли. В камыши.
Все в спектакле (и это вторая беда) – тотально заёмно. Маленький мальчик режиссер подбирает все, что «нынче носят» в театре и пользуется этими ёлочными костюмами напрокат для своего праздника с фейерверками.
Ясно, что все это сны. Как нынче без снов? Сны видят все взрослые дяди – от Бутусова до Жолдака. Вот и Хуснияров их видит. Так положено. Но сны этого спектакля не сюрреалистические, а эстрадно-натужные.«Ежик, кто кроме тебя звезды считать будет?» — сокрушается Медвежонок по самоубившемуся Зайке-Зилову, приняв его за Ежика… Видимо, Медвежонок болен белочкой…
Ясно, что текст покромсан на клочки, как у Бутусова, но сложен в итоге не в психоделический трэш, а в пионерский скучный концерт (“А теперь — Яблочко!”), в цепочку дивертисментов, подтанцовок эстрадного свойства (исполнили – ушли).
Кто кому дядя – понять нельзя, поломанная фабула не складывается в сценический сюжет.
Ясно, что нынче нужно много технических прибамбасов – и они задействованы, как у людей: Зилов лазерно рисует Галине обстановку комнаты их первого свидания, все моргает и мигает, наползает и сияет.
Ясно, что без вербатима –никуда. И, зацепившись за юридическое образование Феськова, его выпускают к зрителям не как Витю. а как Андрея — объяснить что-то насчет фиктивного проекта Зилова и Саяпина.
Короче, играют в игрушки ясельной театральной группы, приобретенные в супермаркете, — так же, как в них играет Зилов.
Но мне совсем не хочется, чтобы режиссер застрелился, хочется, чтобы думал, анализировал, спрятал в карман шапочку с ушами… Хотя, может, ему нравится быть режиссером-зайкой и у него действительно ничего не болит? Пьеса-то, как ни странно, про всеобщую тоску, боль там всякую. Смеяться над этим странновато, хотя, быть может, чувство драматического вовсе покинуло наше пределы, уступив место затеям и затейникам?..
На дворе — застой, духота и некуда жить, а тут вышли зайки погулять… И гуляют.
«Ты последний человек, который считает постановку спектакля событием», — сказал мне недавно Лоевский. – «Ну, поставил и поставил, если хоть одна сцена удалась – уже хорошо».
Увы, в «Утиной охоте» не удалась ни одна сцена. Но это тоже неважно.
Интересно как на эти “дримз” реагирует глав. реж. Васьки Владимир Туманов, который сам выпускал 15 лет назад “Охоту” В МДТ с Черневичем в роли Зилова. Там мне тогда 20тилетнему многое казалось близким, а сейчас “за тридцать пять”, а вау нет и близко… При этом Хуснияров выпускал 2 года назад замечательный “Камень” и совсем недавно в “Камерном” очень пронзительный “Ч/Б”.
Кажется, что авторы рецензий даже не совершили усилие, не попробовали собрать все, что увидели в спектакле. У них мол, не сложилось, значит спектакль плох, а режиссер глуп. А если попробовать принять правила, которые Хуснияров нам предлагает？Олег Семенович еще говорил о “презумпции невиновности” режиссера и, кажется, что в данном случае его упрек в нашем, театроведческом снобизме, вполне справедлив.
Текст “Утиной охоты” уже давно стал классикой, а вместе с тем постепенно приобретает статус гипертекста. Неумолимо каждая картина, реплика, каждое слово обретает самостоятельные смыслы вне контекста пьесы и текст распадается по кускам. Режиссер Денис Хуснияров в собрал эти куски в измененном порядке, пытаясь передать целое пьесы через обрывочное восприятие её деталей.
Начался спектакль с “Ежика в тумане”, который проецируется на декорациях, напоминающих большой макет строительной площадки. Бетонные арки и торчащие к верху штыри арматуры создают лабиринт по которому плутают персонажи Вампилова (сценография Елены Дмитраковой). В узкой нише сидит Зилов, разговаривает то ли по телефону, то ли в пустоту. Его прерывает голос диктора, приветствующий публику. Он просит зрителей отключить телефоны, потом требует того же от Зилова. Голос, принадлежащий Артёму Цыпину мы еще услышим не раз, а его персонаж – Кушак постоянно будет возвращаться к интонации объявления. Вообще все персонажи, помимо Зилова, в мире этого спектакля, будто заведенные, чуть поломанные, игрушки. У них то “заедают” голоса и они начинают растягивать слоги, то в движениях проявляется механичность, а иногда они просто начинают делать одинаковые отточенные движения, как запрограммированные шкатулки.
В центре этого игрушечного царства Зилов – Андрей Феськов. Вокруг него обрывки разных воспоминаний – детство, знакомство с женой, любовницы, работа. Карусель подлостей, вранья и страданий главного героя. Иногда обрывки зацикливаются, проигрываются по несколько раз с небольшими вариациями на тему. Отдельные куски текста буквализируются до абсурда – на сцене появляется человек в костюме утки, которого подарили на новоселье, в которого пытается выстрелить Зилов, а попадает Официант. Диалог с женой, когда он приходит якобы из Свирска, вообще превращен в монолог. Галина – Анна Королева стоит и смотрим в даль мимо мужа, мимо зрителей и мимо реальности.
Женщины Зилова – особенная статья. Они то сливаются в трио, пропевая реплики сразу за всех, то разъединяются и, в попытке идентификации себя, по-разному играются в каждом следующем эпизоде. Ирина – Мария Щекатурова, появилась сначала девочкой, которая с наивной простотой выспрашивает у Зилова про объявление, а позже заходит к нему в квартиру, уже разукрашенная помадой и с бутылкой вина, и ведет себя как опытная мадам, которой хозяин сдает жилплощадь под кабак.
Главным антиподом Зилова, который мечется по сцене, валяется в ногах женщин, кушает кашку с ложечки и нацепляет на железные пруты свою одежду, в надежде распрощаться с прошлым, представлен Кушак. Несмотря на всю механичность и пробивающиеся из нутра диктроские фразы, этот образ наиболее цельный, в сравнении с остальными. Он ходит в дорогой шубе или дорогом пиджаке брюках изначально мало походя на человека, которого Зилов может развратить. Они, собственно, и меняются ролями: когда охотник встретил очередную жертву – Ирину, Кушак обучает Зилова приемам, которые тот недавно говорил ему по-отношению к Верочке. Всё смешалось в доме Облонских…
В финале очередное появление проецированного Ежика дает надежду на счастливый исход. Его-то дождался Медвеженок, туман рассеялся и замерцали в небе звезды. Но Зилову звезды не светят, даже охота, на которую он уехал-таки в финале пьесы, здесь вырезана, нет последней радости в его жизни. Прогулявшись по закоулкам его прошлого, режиссер дает понять и будущее – один из финальных монологов Зилова читает Алексей Лудинов, который весь спектакль провел в костюме утки. Пожилой, уже не крепкий человек, который все еще пытается красоваться перед зеркалом а там, вместо спортивного тела – выпяченный живот, вместо бицепсов – вялые руки, а вместо престижной работы – ростовая кукла. Зиловские воспоминания не вытаскивают нас из тумана, не проясняют того, отчего он страдает и почему так складывается жизнь. Напротив – мы теряемся в этом лабиринте, в надежде, что оставив там одного Зилова, принесем его в жертву минотавру и спасемся сами. Только вот персонажи уже с нами разговаривают, как с равными им, заведенными игрушками. Видимо, и мы заблудились, и никакой Медвежонок не дождется из этого тумана нас.
Антон, я шла с презумпции невиновности. Эта презумпция не влияет на приговор))
Ваше описание спектакля не противоречит моему, Но вам достаточно того содержания, которое кажется мне заемным и плоским. Только и всего.
Добавлю к комментарию Александра очень хороший спектакль Дениса Хусниярова “Две дамочки в сторону Севера” по пьесе современного французского драматурга Пьера Нотта, поставленный на той же, что и “Камень”, Камерной сцене Театра на Васильевском. Я бы даже сказал, что именно Хуснияров перевёл эту площадку из разряда детских и развлекательных в раздел золотомасочных и золотософитных. Что же касается “Утиной охоты” – то как-то я в принципе не помню большого количества режиссёрских и актёрских удач на этом поприще в последние годы. Очень интересный спектакль у Владимира Панкова в московском театре «Et Cetera» – но и там главный герой не сказать, чтобы получился
Вот странное дело: две солидные дамы так умно, весомо и убедительно разобрали спектакль, а главная мысль после прочтения этих высказываний – “Занятие театром – удел молодых”. И, главное, по обе стороны рампы.
Здравствуйте! Только что пришла со спектакля “Утиная охота”, и не могу не написать несколько слов. Абсолютное и стопроцентное попадание в боль поколения. По крайней мере, у меня узнавание случилось. Два ключевых приема: метафора и способ существования актера. В течение спектакля режиссер неоднократно показывает процесс объективизации главного героя. То, что Елена Владимировна считала, как позу эмбриона ( в первый раз) – это, конечно, костер. Мерзнущий человек в красной одежде лежит в центре компании (по тексту Вампилова, кстати, это и вовсе скамейка). Вокруг него греются, собираются, поют песни; не замечая, что ему самому не хватает тепла – вытягивают остатки. И, конечно, юла. Когда он вытягивает ее на веревочке, она уже заведена. Зилов обращается с ней бережно, но Саяпин, не церемонится. Передвигает, останавливает, снова заводит. А потом, повернувшись к герою, приглашает его к действию, закручивая руками, как волчок. Андрей Феськов на протяжении всего спектакля действительно не останавливается практически не на миг – и это именно тот кошмар, который убивает его героя. Все время на бегу, все время стараясь встроиться под тот музыкальный стиль и ритм (от блюза до твиста), который задают люди вокруг. Он бежит, старается везде попасть, везде быть, – и все время остается один. Даже историю своей любви с Галиной он восстанавливает один, даже ругается с ней сам, додумывая и произнося за нее реплики. Он, конечно, сам себя загнал, как загоняем мы все себя сейчас с самой юности. Поэтому лишь под звучание фольклорной песни он останавливается и мы видим, что за 30-летний красивый и сильный мужчина чувствует себя пожилым, уставшим и довольно злым на весь мир человеком. Он все жизнь ищет своего Ежика, но, в отличие от Медвежонка, так и не дожидается. Зилов 70-х хочет убить себя. А Зиловы 2018-го берут в руки оружие и стреляют в школах, клубах: во всех, кто так ни разу и не поинтересовался тем, что они на самом деле и чего хотят.
Понятно, что я сейчас под впечатлением, да и не рецензию пишу, а отзыв. Но для меня спектакль состоялся, и я очень благодарна режиссеру за это. Возьму и откажусь сейчас от чего-нибудь.
Юля, так вот уже и в бумажном ПТЖ Т. Джурова написала, как ей понравилось.
Я спорить не буду, тем более, что несколько месяцев могли родить и другой спектакль.
Я последнее время много думаю, что у меня никогда не было поколенческого подхода. Я никогда (ни-ко-гда) не чувствовала себя принадлежащей поколению. В том числе театральному. И пьеса Вампилова тем и хороша, что — вне времени, потому что в этом стране всегда на часах одно и то же время (или мне так всю жизнь кажется). И я не понимаю про попадание в поколение, мне было в спектакле мало сложносочиненной жизни и много обозначений. Впрочем, этот не тот спектакль, к которому я все возвращаюсь и возвращаюсь мыслями. Наверное, надо пересмотреть)