«Первая пьеса Чехова». По мотивам пьесы А. П. Чехова «Безотцовщина».
Театральная компания Dead centre (Дублин, Ирландия).
Режиссеры Бен Кидд и Буш Мукарзель, художник Эндрю Клэнси.

«Первая пьеса Чехова» — так режиссеры Бен Кидд и Буш Мукарзель из дублинской театральной компании Dead centre (буквально «Центр мертвых») назвали свой спектакль, взяв за основу текст, который принято считать еще «Пьесой без названия». Текст вязкий, длинный, с множеством действующих лиц. В конце 90-х Лев Додин — один из немногих режиссеров, обратившихся к этой непростой для постановки пьесе, — отправил изнывающих от летней жары и накала страстей героев нагишом плавать в бассейне. Но физическое освобождение от духоты не спасало Платонова от духовной клаустрофобии.

Сегодня многословная и многонаселенная, стоящая одной ногой в старом театре пьеса будто сама просится под нож, располагая к постдраматическому переосмыслению своей несовершенной конструкции. «Это я тоже вырезал», — то и дело будет комментировать режиссер Буш Мукарзель, хулигански транслируя свои размышления непосредственно в зрительский мозг. Спектакль устроен так, что мы можем присутствовать на довольно традиционном — до поры до времени — спектакле или, надев наушники, слышать одновременно и персонажей, и режиссера-комментатора. Перед началом спектакля он — улыбчивый красавец — разыграет на фоне вызывающе красного бархатного занавеса как бы импровизированный стендап (он же — проверка столь важного здесь звука) о ружье, которое… Конечно, выстрелит в финале, и не раз. Но недосказанная шутка будет муссироваться режиссером неоднократно, тем самым перемещая текст Чехова в контекст театра абсурда, где слова теряют всякое реальное содержание (по чудесному совпадению премьера пьесы была сыграна в Центре Сэмюэля Беккета).

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Разумеется, идея театра в театре не нова. Но ироничные, а порой и откровенно саркастические комментарии режиссера кажутся созвучными пониманию драматургом природы своих пьес: как известно, Чехов тщетно мечтал, чтобы их ставили как комедии. Событийная канва, утрированная, лишенная психологических нюансов, превращается в фарс. Актерская игра, слова персонажей обессмыслены повторением, а в финале они и вовсе задвигаются в унисон, как механические фигурки. Сильно купированный чеховский текст логично обрастает репликами, сочиненными режиссерским тандемом и локализованными в сегодняшнем дне. «Мне надоело озвучивать рекламу!» — в отчаянии восклицает Сергей Войницев (Эндрю Беннетт), его, немолодого, прямо скажем, мальчика в очках, раз за разом просят карабкаться на стол и произносить рекламные слоганы. «Я ничего не знаю о тебе. Я даже не знаю, есть ли у тебя водительские права», — шепчет Саша (Тара Эйган Лэндлей). Рефлексия же чеховских героев отдана на откуп спрятанному за сценой режиссеру. Кажется, перед нами его замысел — ан нет, оказывается, все идет не так, как надо, да и никогда не шло. Недаром в финале он выйдет с по-треплевски перебинтованной головой. Персонаж Мукарзеля комментирует текст, возмущается актерским самоволием и сообщает закулисные подробности: исполнительница роли Саши действительно беременна — очевидно, была в положении уже на кастинге, а со статной красавицей, играющей Софью (Бреффни Холахан), у него был неудачный роман. Но и это, конечно, фейки и удвоение принципа игры в игре. В финале Саша ляжет на стол, из ее живота потечет зеленая жижа, а потом она и вовсе отстегнет его за ненадобностью. Собственно, за ненадобностью уйдет весь внешний антураж: блузка Войницевой, костюм Глагольева, парик Сергея Войницева (смешная пленка, сдерживающая волосы, — «лысый парик» — застрянет на полпути), длинная юбка Софьи. Убрав большую часть персонажей и реплик, режиссер обнажил — к финалу буквально — в действующих лицах что-то главное, а именно абсолютную зацикленность на самих себе, своей беспомощности и «страданиях». Здесь все через край, в стилистике гран-гиньоля: старика Глагольева откачивают капельницей, начиненной вином, у отличницы-Софьи дымится собранный для бегства с Платоновым рюкзачок. В одежде или без нее, с Платоновым или без, с текстом Чехова или Кидда — Мукарзеля персонажи движутся — дергаются по заданной самими себе траектории. Потому что главный фокус состоит в том, что Платонова — якобы виновника всех несчастий персонажей пьесы — в спектакле попросту нет. И этот удар по конструкции пьесы похлеще того, который наносит по фасаду викторианского особняка клин-баба (художник Эндрю Клэнси).

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Подвешенное на цепи ядро проделывает значительную брешь в сценической конструкции, на фоне которой восседают за столом Войницева (Клара Симпсон) и ее гости. Но персонажи и ухом не ведут. Как будто бы не имеет решающего значения и физическое отсутствие Платонова, о котором спорят, на которого возлагают надежды, которого любят и ненавидят. Это фантом, Годо. Если бы его не было, его стоило бы придумать. В финале под энергичную электронную музыку из зала появляется юноша-гик в таких же, как у нас, больших наушниках. Такого молодого человека режиссеры находят за пять минут до каждого спектакля среди зрителей. Кажется, его задача состоит только в том, чтобы никак не реагировать на выходки невротичных персонажей. У каждого из них есть к нему неотложное дело, но псевдо-Платонов не слышит. Не воспринимает. Он глух даже к страстному поцелую Софьи. На первый взгляд кажется, что он в родстве с тем самым Саньком Ивана Вырыпаева, у которого «был очень плохой слух. Он не слышал, когда говорили ʺне убейʺ, быть может, потому, что он был в плеере». Он и эти заблудившиеся во времени персонажи из первой («нулевой») пьесы Чехова существуют в параллельных вселенных. «Народятся люди, которые будут лучше вас», — пророчествует один из героев чеховских пьес. Мы привыкли воспринимать эту строчку иронически. Но в финале «Первой пьесы Чехова» режиссер сядет с персонажами за стол и застрелится, успев вытолкнуть новоявленного Платонова на авансцену — «в мир» — слушать голоса в своей голове, конструировать свои миры. Потому что еще вопрос, что сложнее. И ведь действительно — в последней пьесе Чехова ружье не понадобится.

Но ведь и мы тоже не отказались от этого голоса. Хотя могли. Каждый зритель, включив или отключив дополнительный режиссерский голос или дополнительную электронною музыку, совершил свой, пусть не слишком сложный, но все-таки выбор. Потому что выстрелит ружье или нет, и что считать выстрелом, — сегодня каждый решает сам.