«Бесы Достоевского».
Театр на Бронной.
Режиссер Константин Богомолов, художник Лариса Ломакина.

В «Бесах» Константина Богомолова нет той болезненной страстности, которая есть в тексте Достоевского: если герои романа живут, чувствуют и действуют как будто бы в конце мира, в предвестии апокалипсиса, то герои спектакля существуют, скорее, после катастрофы, в каком-то вакууме, в выдуманном, лабораторном пространстве. Это ощущение фейковости, поддельности рождает и сценография Ларисы Ломакиной, минималистичная, абстрактная, лишенная бытового измерения. Пространство, в котором идеи, у Достоевского живые и выстраданные, сведены к растиражированному знаку, эмблеме, к картине, ставшей элементом декора: христианские живописные фрагменты соседствуют с красочными полотнами с изображениями индуистских богов. И в самом начале спектакля хромоножка Марья (чья «убогость» здесь не в безумии или увечье, а скорее в провинциальности, в том, что она попроще да победнее всех остальных гламурных героев) раскладывает пасьянс из карт с ликами святых. Что вера, что убеждения — здесь в первую очередь атрибут.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

«Бесов Достоевского» играют в концертном зале «Барвиха Luxury Village» (а также во Дворце на Яузе, где идут спектакли театра во время ремонта), и этот выбор, без вариантов, становится частью иронического контекста: само сочетание этих слов — «люксовая» и «деревня» — вполне точно характеризует Россию из богомоловских «Бесов» с ее скороспелой элитой и дешевым, безвкусным гламуром. Luxury Village — это, в частности, дом Ставрогиных, которым заправляет Варвара — женщина, чьи без меры надутые губы сильно портят дикцию. Богомолов опустил социальный и интеллектуальный уровень практически всех героев Достоевского до его маргинальных, шутовских персонажей — например, представления о добродетели приличной, богатой женщины Варвары Ставрогиной здесь заимствованы у капитана Лебядкина. По Богомолову, Ставрогина — глава благотворительного фонда «Варвара» — пожертвовала кожу, удаленную во время пластических операций, на барабан для сирот, а зубы — им же на погремушки. Как известно, капитан Лебядкин (в спектакле только упоминающийся) в романе сетовал на провинциальность российских нравов и желал завещать свою кожу на барабан в Акмолинский полк, по примеру одного прогрессивного американца.

«Бесы» Богомолова — сатира, памфлет, не погружающийся в философские глубины, но встраивающий основные идеологические монологи персонажей в общую канву глобального телевизионного шоу, в которое, по мнению автора спектакля, превратилась политическая реальность страны. Одно из главных свойств спектакля — умело составленное сочетание развлекательности и интеллектуального флера: смотреть этих «Бесов» легко, весело, при этом у публики обязательно останется ощущение «продвинутого» досуга, приобщения к художественным богатствам русской культуры. Режиссер, вроде бы, насмешничает, предлагая публике «Барвихи» беспощадное зеркало, но одновременно и льстит, возвышая зрителей до самоиронии. «Бесы» — несомненно, зрительский хит, удачное репертуарное решение худрука, продолжившего в этом спектакле слегка подзабытую линию бурлеска, тянущуюся от «Идеального мужа», правда, без той обаятельной дикости на грани фола, которая присутствовала в раннем спектакле режиссера в МХТ. Богомолов подтвердил свою славу властителя умов, театрального фрондера, смело высказывающегося о текущем моменте, при этом сделал почти коммерческую комедию со своими лучшими актерами, оставив в стороне эстетические поиски последних спектаклей («Три сестры» в МХТ), приведшие его к совершенному минимализму и выразительной статичности. «Бесы» — своеобразный дайджест богомоловских исканий последних семи-восьми лет: вольное обращение с первоисточником, травестирование тем и персонажей, брутальный юмор сочетаются с актерской сдержанностью, с мастерским жонглированием ритмами, с пространными сдержанными монологами и диалогами, когда все театральное отступает, чтобы сосредоточиться исключительно на слове, на тексте, на говорящем, а не играющем человеке.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В «Бесах» снова всего много, снова юмор рождается не из интонаций, а из авторского монтажа и сочинительства, шутки публицистичны и грубы. Несчастная хромоножка Марья дуреет со скуки и от нечего делать начинает карьеру певицы — на экране появляется постер «Мария Хромая с программой „В моей душе покоя нет“, КЗ „Барвиха“». «Россия будет свободной», — дразнит хипстера-либерала Кириллова Верховенский — Богомолов, выбивая предсмертную записку-признание. К скучному немолодому неудачнику Шатову возвращается беременная жена, которая, по версии режиссера, после расставания со Ставрогиным за границей стала порнозвездой и полюбила порноактера из Нигерии, от которого и понесла. В том, как выстраивает свою историю Богомолов, много сериальности, нарочито пошлой и необязательной. Такой тип нарратива, по мнению режиссера, как нельзя лучше описывает нашу насквозь профанированную реальность, в которой важен не факт, но его демонстрация.

В этом спектакле текст — это не только «Бесы», Богомолов взял еще несколько знаковых монологов из других романов Достоевского. Так, например, сцена у «наших», в которой Верховенский «развивает» безмолвных, одинаковых молодых людей в черных одеждах, возникает из знаменитого диалога Ивана и Алеши Карамазовых, где первый формулирует знаменитую позицию о слезе ребенка и неприятии мира. В спектакле этот текст произносит тот же актер, который играет роль Верховенского, — собственно, Богомолов, а его собеседник — Эркель, из «наших», именно он в третьем акте хладнокровно убьет Шатова. При таком раскладе невозможно с привычным сочувствием и согласием воспринимать выстраданный монолог героя «Карамазовых», близкого к сумасшествию, тем более что произносится он уверенно, выученно и даже с некоторым сладострастием. В какой-то степени монолог рифмуется с исповедью Ставрогина об изнасиловании и самоубийстве соседской девочки Матреши в третьем акте. В спектакле, кстати, это не рукопись, а свеженькое издание, которое автор принес на рецензию известному признанному писателю. А сам Ставрогин (его играет Александра Ребенок, лишая персонажа привычного мужского обаяния) при чтении исповеди недвусмысленно и с наслаждением запускает руку себе в штаны. Сладострастие от запретного, от гадкого — тема, важная для Достоевского, сопряженная со сложными душевными извивами персонажей. Богомолов же намеренно лишает своих сладострастников страдания, мук, оставляя лишь сытое наслаждение. Для него это социальный диагноз, а не предмет психологического исследования. В этом смысле в «Бесах» продолжается тема, заданная еще в ленкомовском «Князе»: старое, уродливое, скучное, ленивое и пустое насыщается и живет вечно за счет юного, невинного и красивого. В «Бесах» эта эксплуатация еще и прикрыта уверенной философской и религиозной риторикой.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Второй важный монолог — фрагмент речи Мармеладова в распивочной из «Преступления и наказания» — снова отдан Верховенскому, который здесь явно главный герой (а Ставрогин — лишь равнодушная меланхоличная субстанция, циничный созерцатель). И тут нивелирование смыслов еще очевиднее, еще пародийнее. Этот монолог (про надежду даже самого пропащего грешника на божью милость) — на публику: не только для «наших», но и для нас, сидящих в зале. Это эффектная и ерническая проповедь благополучного лоснящегося шоумена, заканчивающего очередной выпуск своей популярной передачи на Первом канале.

Третий значительный монолог Верховенского — тоже из «Карамазовых», из поэмы о Великом инквизиторе: он, в отличие от мармеладовского фиглярства, программный, серьезный, в нем, пожалуй, основной политический вывод этих «Бесов». Кусочек этого монолога в начале третьего акта произносит с экрана, с поразительной, надо сказать, естественностью, Владислав Сурков — один из главных кремлевских кукловодов недавних лет. В финале спектакля этот текст — о том, что свобода и право выбора тяжелое бремя, невыносимый дар Бога, с которым люди не справились и добровольно отдали посредникам, элите, взамен взявшей на себя заботу о комфорте населения, — звучит уже целиком, проясняя философию спектакля. Главное действующее лицо — и в спектакле, и в нашей действительности, согласно этим «Бесам», — НЛПшник, серый кардинал, двигающий историю. Все остальное — любая публичная политика — лишь срежиссированный спектакль, как, например, самоубийство Кириллова, транслирующееся в прямом эфире «Дождя» и оборачивающееся позорным бегством фейкового мученика-либерала. Событием для широкой публики становится случившееся на экране, а не случившееся в жизни. Настоящее важное событие — например, убийство Шатова — происходит тихо, на задворках, не становясь достоянием общественности.

Авторская позиция в спектакле холодна и трезва, хоть и в мысли, что все превратилось в шоу, нет ничего нового. Другое дело, что в картине мира, где все — и консерваторы, ратующие за духовность, и либералы, исповедующие свободу, — фигляры и шоумены, обедающие в одних и тех же дорогих ресторанах, нет места значительной части действительности, например, с вполне реальными пытками или сроками в несколько лет за участие в мирном митинге. Впрочем, спектакль скорее о нравах тусовки, чем о том, как устроен мир. Сам же режиссер, играющий Верховенского, скорее в позиции Ставрогина — насмешливого, зоркого, но довольно равнодушного наблюдателя-шпиона, оказавшегося внутри этой самой тусовки.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.