«Варшавская мелодия» («Перекресток»). Л. Зорин.
Театр им. Евг. Вахтангова.
Сценическая версия и постановка Владимира Иванова, сценография и костюмы Максима Обрезкова.

Слово «Перекресток», указанное на афише в скобках после основного названия «Варшавская мелодия», поначалу приводит в некоторое недоумение. «Варшавскую мелодию», написанную Леонидом Зориным в 1967 году, кажется, знают все, по крайней мере, та часть населения, что находится в старших возрастных категориях. А вот «Перекресток», написанный драматургом в году 1996-м как продолжение легендарной истории, практически никому не известен — всего несколько раз пьеса была поставлена, но прошла незаметно, без всякого резонанса. Вообще сиквелы — вещь сомнительная: так понятно искушение продолжить некую блестящую историю, но продолжение практически никогда не бывает столь же блестящим.

П. Рафеева (Гелена), И. Захава (Виктор).
Фото — Валерий Мясников.

В пьесе «Перекресток» совсем уже старые герои встречаются в международном аэропорту. Так и не ясно, узнали ли они друг друга, но он пересказывает ей свою love story, завершая ее таким монологом, что в наши (даже не в 90-е, когда текст был написан, а именно в наши) дни от него впадаешь в настоящую оторопь. «Наверное, не нужна нам Европа, а мы и подавно ей не нужны, — говорит постаревший Виктор. — …Я здесь смотрю на этих людей. Все беззаботны, все веселятся, им нет до меня никакого дела… А что они знают про двадцать первый? Двадцатый век еще им покажется легкой авантюрной прогулкой. Да-да-да! Все так и будет. Однажды Африка, остервеневшая от голода, нищеты, от беспросветности, Азия под ее полумесяцем ринутся на ваши уютные, ухоженные сады. И вы завопите: „Спаси, Россия!“ И мы вас спасем, как спасали от Чингисхана, Наполеона, от Гитлера, от любой чумы…»

Вот с такими мыслями винодел Виктор пришел к итогу своей биографии, в которой в свое время случилась большая и ослепительная любовь. Любовь двух нищих и бесшабашных студентов, чью юность успела опалить страшная война, — простоватого русского парня и очаровательной польки, учившейся в 40-е годы в Московской консерватории. Роскошная пьеса Зорина «Варшавская мелодия», одна из лучших отечественных историй о любви, хороша, помимо прочего, еще и тем, что негрубо, однако отчетливо прошита совершенно конкретным политическим фоном: к моменту, когда молодым стало ясно, что жить друг без друга они не могут, в СССР вышел закон, запрещающий браки с иностранцами. Были ли у них варианты? Возможно, да, но Виктор выбрал карьеру и спокойную жизнь. Ни дня он не забывал свою Гелену и постоянно искал себе оправдания. Возможно, в 1996 году, написав «Перекресток», Зорин решил придумать для своего героя еще одно, совсем уже глобально-философское, оправдание. Чтобы его окончательно осудить за предательство? Или чтобы понять его получше, так сказать, в исторической перспективе? Как знать! Во всяком случае, позиция персонажа пьесы вовсе не обязательно должна быть тождественна позиции тонкого и умного драматурга.

П. Рафеева (Гелена).
Фото — Валерий Мясников.

Тогда зачем же режиссер Владимир Иванов соединяет в своем спектакле саму «Варшавскую мелодию» с ее более поздним продолжением? Тут может быть много догадок. Начнем с того, что первоначально это была дипломная работа его учеников, явно одаренных Полины Рафеевой и Ивана Захавы, а потом уже спектакль вошел в репертуар Вахтанговского театра. Мастер, таким образом, дал начинающим артистам возможность сыграть сразу несколько перспектив возраста: от совсем молодых до практически стариков. Однако, поскольку спектакль выглядит отнюдь не учебным упражнением, а вполне цельным сценическим высказыванием, можно предположить, что режиссер поддался искушению заглянуть в еще более отдаленное будущее героев. А также озвучить устами одного из них мысли и идеи, которые сегодня, в дни выхода спектакля, звучат обжигающе актуально, вне зависимости от того, кто и как к ним относится.

События «Варшавской мелодии» обрамляются на сцене эпизодами «Перекрестка»: старики встречаются в аэропорту; Виктор начинает свой рассказ; идут сцены молодости героев и их встречи в Варшаве спустя 10 лет; а заканчивается все тем же аэропортом, пересказом остальных событий и глубокомысленной тирадой постаревшего винодела.

Играют Рафеева и Захава замечательно. Без характерного жима в стариковских сценах, но с точными и чуть-чуть театрально подкрашенными пластикой и интонацией. С отсутствием так часто встречаемой в спектаклях о послевоенной юности тщательно изображаемой «романтической прыти». Молодые играют молодых искренне, сдержанно, точными акварельными мазками обозначая и простоватую повадку Виктора, и польский шарм Гелены. Пространство, придуманное Максимом Обрезковым, условное: монохромно-серое, с плывущими вверх-вниз панелями, на которые проецируются и потолок консерватории, и заснеженная московская улица, и своды институтской аудитории. В этом пространстве памяти тоненькая девочка в сером платьице и кряжистый парень в гимнастерке неумолимо оттаивают и тянутся навстречу друг другу.

П. Рафеева (Гелена), И. Захава (Виктор).
Фото — Валерий Мясников.

Спустя 10 лет, уже в Варшаве, перед нами матерый советский служащий в безупречно партикулярном платье и изящная женщина, чей никуда не улетучившийся польский лоск теперь помножен на тщательно скрываемый внутренний слом: сцена их прощания одна из самых сильных в спектакле. И закольцовывается все, как уже было сказано, двумя слегка экзотическими стариками. А можно сказать и так — очередной дуэлью героев, в которой (и это теперь уже окончательно очевидно) европейский иронический шарм, пусть даже он имеет прежнее «дружественное» польское происхождение, очевидно одерживает победу над тяжеловесной российской ментальностью. Виктор явно имеет в анамнезе и ушибы от обломков рухнувшего в 90-е Варшавского договора, и неизлеченную травму тяжкой обиды на весь ход мировой политики. Ну да, возможно, играет роль еще и простой гендерный фактор: женщина, как правило, и разумнее, и, простите за словесный перевертыш, мужественнее встречает перипетии судьбы. Однако, тексты Виктора из «Перекрестка» явно намекают и на то, что он знает, как сильно тогда, по молодости ошибся. Осознает, что потерял счастье всей жизни, уцепившись всего лишь за догмы, которые затем рухнули в небытие. Что он, в конечном счете, попросту струсил и предал.

Расхожий тезис «время было такое», эта наша нравственная палочка-выручалочка для любого обыкновенного человека, отнюдь не избавляет от выбора. Усыпляет, отсрочивает осознание реальности — да, но не более того. Молодые артисты, впрочем, могли бы с тем же успехом сыграть только саму «Варшавскую мелодию». И вышло бы славно, ибо они явно талантливы, отлично обучены, да и пьеса по-прежнему хороша, а любое живое искреннее слово, произносимое со сцены, ловится в нашем сегодняшнем театре с каким-то особым, обостренным чувством. Но режиссеру Владимиру Иванову все же понадобился этот подзабытый зоринский «Перекресток», и получилось высказывание. Оно, возможно, и помимо собственных авторских намерений, побуждает думать о том, в какое время мы живем именно сегодня и именно сейчас.