В залах СТД открылась выставка художника театра и кино Валерия Доррера. Славное имя, в прошлом веке знаменитое, легендарное, к сожалению, сегодня нечасто упоминаемое, почти исчезнувшее со страниц театральных публикаций, но вовсе не забытое. Он прожил 56 лет, из них — 40 лет в театре.

К 85-летию Доррера в апреле-мае нынешнего года в Москве, в Театральном музее имени А. А. Бахрушина состоялась его первая посмертная, очень крупная выставка, куратором, а отчасти и инициатором которой стала Любовь Овэс — автор и составитель прекрасного альбома, изданного именно к памятной дате.

Наша экспозиция, как водится, несравнимо скромнее московской — здесь работы из собрания вдовы художника Александры Доррер и из фондов музея Михайловского театра. Но их вполне достаточно, чтобы убедиться, каким мощным и самобытным талантом обладал Валерий Доррер.

Эдуард Степанович Кочергин, будучи молодым художником, помогал уже болевшему Дорреру осуществлять несколько постановок, и на открытии выставки сказал о нем: «Он просто был гением. Декорационное искусство архаики, помпезного живописного монументализма и „реализма“ он перевел на сегодняшний, современный язык сценографии. Гений. Художник — Моцарт».

«Время Доррера» — так называется альбом — заглавие «хитрое», многозначное, в нем закодирована и поэзия ностальгии, и скрытое торжество эпохи, которая из сегодняшнего осколочного бытия порой кажется и цельной, и куда более благородной эпохой титанов… Еще были живы те, кто хранил традиции другой, несоветской, жизни. Экология — и природы, и чувств, и духа — была иной. Профессию Доррер принял, проходя цеховую науку — как в прежние века: начинал подмастерьем в декорационном цеху Кировского театра.

Открывают книгу слова Марины Азизян, которую связывали годы дружбы с Доррером. Эти строки так любовно выразительны, что необходимо их прочитать: «Доррер был щедро одарен от природы, как мало кто из нас. Он не имел классического художественного образования, но богатейшая интуиция подсказывала ему лаконичные ответы на вопросы, поставленные театром и кинематографом. У него была сильная рука, как лапа льва, но рисовал он нежно, точно, без лишних подробностей, высказывался ясно и ярко».

Чувственные категории пронизывают текст — и авторский, и приведенных цитат, отзывов, обсуждений критиков. Софья Юнович: «У Доррера любая поверхность никогда не бывает просто закрашенной, она у него дышит». Это высказывание как будто впрямую иллюстрирует мысль Павла Флоренского: «В консистенции краски, физическом строении изобразительной поверхности и других „материальных причинах“ непосредственно выражается то глубинное мироощущение, что составляет содержание произведения».

«Глубинное мироощущение» Валерия Доррера и впрямь обладает какой то магической, завораживающей силой. Амплитуда дарования уникальная — живопись невероятной энергии, графика, театр, кино. Разнообразие его художественных приемов и умений, интуиция, «нюх» и острота восприятия, метафоричность мышления, исключительное знание сценических технологий сделало его «одинокой горной вершиной на сценографическом горизонте 1950–1970-х годов». Две главные сценографические задачи — создание пластической среды и действенной декорации — он решил по-своему и раньше сценографов«. (Л. Овэс).

Блокадное детство, мастерские Кировского театра, цеховая поддержка и любовь, бытовая неустроенность, первые успехи и бешеная востребованность в годы расцвета — он «летел подобно метеору все дальше и дальше, и след его находок терялся». Легендарный персонаж двух столиц, знаменитые спектакли, знаменитые театры, хромота, трагический долгий уход, пьянство, болезни. И все же след его находок не потерян — благодаря чудесной книге, на страницах которой оживает и воодушевленно работает удивительный художник, победивший и обогнавший свое время, и это видно на портрете Николая Акимова, где он такой красивый, светлоглазый и спокойный — глядит сквозь года.