«В поисках утраченного времени». М. Пруст.
БДТ имени Г. А. Товстоногова.
Экспериментальная программа «Четыре. Современная режиссура в КМТ».
Режиссер Денис Хуснияров, сценография и костюмы Александра Мохова и Марии Лукка, драматург Ася Волошина.

Здесь и сейчас

Здесь и сейчас локдаун. Все перевернулось и «уставилось» на вас. Ваша условная комната в фокусе объектива. Вы ходите по периметру, упираясь в четыре угла по условиям замкнутого пространства, вы дрожите, вы слышите собственное дыханье, вам не хватает воздуха, вы не можете уснуть или не можете проснуться… неважно. Это бред. Это сон. Это кино. Кто все это выдумал?..

Сцена из спектакля.
Фото — Стас Левшин.

Если занавеса нет — начало отсутствует, а если отсутствует начало, то, наверное, нет смысла идти до конца. Взять часть большого текста — замкнуть или зациклить, потому что «зацикленность» давно и даже поколенчески усвоена, — взять часть и дать как целое, как универсум, как начало и конец в одной точке, в фокусе, в роли, в себе.

Если, конечно, вы еще есть… здесь и сейчас.

Магия

Три мужских роли: автор, рассказчик и герой.

Три женских роли: бабушка, мама и возлюбленная.

Три плана: первый, средний и дальний — решены в виде старой, будто положенной во всю сцену и направленной вглубь кинокамеры. Что делать этому «кино», рожденному подсматривать за жизнью? Продолжать. И спектакль, по-видимому, задуман как сериал по почти бесконечному роману. Его перевод на русский язык занял полвека, а перевод на язык театра заведомо кажется задачей из области ирреального.

Сакральная троица обещает гармонию, а заодно и небытие вместо жизни здесь и сейчас с ее сиплым дыханием, больной бессонницей и жалким ознобом.

Сцена из спектакля.
Фото — Стас Левшин.

Пока беспечные зрители занимают места в красивом зале, там, в глубине, зациклившись, ходит Герой. Он проснулся посреди ночи от приступа астмы. Сетки во все зеркало сцены отделяют его от нас, создавая эффект обратной, сужающейся перспективы. Оптика включена в режим «даль», впрочем, даль возникает как будто «на дне» опрокинутого стакана. В центре сцены «коридор» — три прямоугольных проема, аккуратно вырезанных в сетках-завесах.

Прозрачные «перегородки» памяти расслаивают время и создают красивые миражи, по которым порой так тоскует театр.

Режиссер Денис Хуснияров и автор текста Ася Волошина извлекают из оpus magnum Марселя Пруста именно это — симметрию и красоту, преподнося ее зрителю в виде почти забытого театра, в котором смыслы текучи и неспешны, длинноты прекрасны и паузы наполнены словами, волшебно проливающимися на сцену из большой литературы.

Опыт последних лет будто возвращает сцену из темного хода, из подтекста в текст, которому, как и всему на свете, мир уже лет сто, пожалуй, окончательно разучился доверять. И авторы спектакля по Марселю Прусту текст превратили в мираж. Еще один красивый мираж, еще одна магическая сила, едва ли не главная, не всеобъемлющая, едва ли не универсальная, способная растворять начала и концы, играть в «жизнь-не жизнь», в «здесь-нигде» и в «сейчас-никогда», играть в «ничто», не останавливаясь, без передышки, в сплошном потоке слов… Именно так они и могли сойтись: Пруст с его «утраченным» или «потерянным» временем и современный театр, почему-то именно сегодня вновь заговоривший о «миражной» квинтэссенции всякого искусства. Театр здесь и сейчас, в объективе, сужающем перспективу взгляда, прошедшего «сквозь автора» и сквозь все, что когда-то было жизнью.

И. Кандинов (Автор).
Фото — Стас Левшин.

Пруст будто оказывается возможностью вернуться туда, где еще не знали сегодняшнего абсурда, сны разума не рождали чудовищ и фантазии казались овеяны физическим теплом материнского поцелуя, вкусом пирожного «Мадлен», запахом боярышника, сердечными муками любви.

Роли и персонажи

Именно так, наверное, «В поисках утраченного времени» ложится на театр — безусловностью чувств, эмпиричностью опыта, телесностью роли. И именно от этого, как от наваждения, спектакль то и дело отклоняется, сомневаясь в истине страстей и правдоподобии чувствований…

Автор (И. Кандинов) — резонер, не лишенный иронии к судьбе своего творения, Рассказчик (В. Бугаков) — почти наивный недотепа, наделенный, однако, легким портретным сходством с самим Прустом, и Герой (С. Стукалов) — неврастеник, самый «конечный» в этой неразрывной цепочке звеньев-пазлов театральной притчи о потерянном времени.

Все слажено на сочетании ритмов: женщины спокойно сидят в креслах, иногда гулко зовут: «Марсе-ель!» Зов из одного измерения в другое. Мужчины строят единый сюжет, а вернее не сюжет, а со-существование частей оживающей памяти, эпизодов, привязанных к Маме (И. Патракова), Бабушке (Е. Толубеева) и Альбертине (К. Разумовская).

Сцена из спектакля.
Фото — Стас Левшин.

В роли Мамы трудно освободиться от «читки» — интонация рассказа превалирует и растворяет отношения. «Комплекс» вечного поиска недостающей ласки, требование любви возникают из повествования, в котором стерлись боль и непонимание.

Бабушка в эффектном черном платье с театральными пышными и длинными рукавами, седыми волнистыми волосами, грудным голосом — все создает особый сценический эффект роли. Так играли и жили на сцене «в старину». Бабушка — источник житейского оптимизма, тщетно напоминать ей о болезни и смерти, об эгоизме Марселя. Она не помнит. Она знает одно — как он талантлив и прекрасен, какой замечательной была жизнь.

Артисты почти не исчезают со сцены. Сколько длится спектакль — два часа? Сколько вмещает слов — поток? Исполнители участвуют в этом потоке, создавая тональный и ритмический рисунок текста, орнаментальный, по-своему виртуозный, с эффектом разрозненности, дробности и, главное, взаимодополняемости ролей.

Спектакль имеет привкус монодрамы. В заговоренных и заколдованных пространствах время реалистически раздроблено и сказочно слитно. Образ мужчины и женщины намекает на морфологию мифа, соотносимого с рождением мира. Красивое бледное лицо Матери, вдруг залитое светом на крупном плане, фигура Бабушки, влюбленной в жизнь и удаляющейся, едва замирающей на последней ступени, звук голосов — еще некоторое время после спектакля не покидают внимательного зрителя.

Тут все рассчитано на внимание, на способность заметить и «собрать» детали, догадаться о замысле, похожем на состояние легкого транса, психоделическую музыку слов.

Сцена из спектакля.
Фото — Стас Левшин.

Самым живым и выразительным само собой становится сюжет про нервного, даже истеричного Героя и трагическую Альбертину, одетую в закрытое темное платье с небольшим шлейфом и демонстративно глубоким вырезом, обнажающим спину. Как он ждал ее, как раздражался, что не придет, как кричал в телефон, как она все-таки пришла — память возвращает, создает рефрен острого чувства, все равно превратившегося, однако, лишь в убегающее эхо. И тут возникает бунт Альбертины. Не ролевой, а настоящей Альбертины. Оригинал бунтует против Создателя и оказывается смешон. Настоящая Альбертина никогда не понимала Марселя, потому он и любил ее. Герой любил реальную девушку эгоистично и требовательно, и все-таки с фаустианским, известным не ему, но автору, рассказчику, зрителям — всем известным пресыщением от жизни, угадыванием скуки, знанием «конца»… Эта заколдованная текстом Альбертина сомнамбулически движется в своем периметре, но роль — наваждение, от которого хочется очнуться. К. Разумовская держит иронию Альбертины, как по нотам, переходя из одного «далекого» и неземного в другой — земной и настоящий сюжет. Зрителям смешно. И в первый момент в самом деле невдомек — какая это нелепая, обидная игра, в которой актерская свобода живо и легко, откровенно подшучивает над нашей реальной несвободой.

Мячики для игры

Режиссер задумал поиграть с мыслями и чувствами, он поместил их в пространство лабораторного эксперимента, в котором живое тело призрачно, а слово становится звуком, ритмом… полетом, шелестом текста. Образ мужчины и женщины возникает в мире, наполненном светом и тенью, ощущением колеблющегося воздуха. То и дело едва просматривается легкая проекция на сетке, словно импрессионистская картина, на которой, кажется, дрожат ресницы матери или будто движется силуэт девушки. Жизнь появляется, чтобы исчезнуть, «отразиться» и появиться снова.

В. Бугаков (Рассказчик).
Фото — Стас Левшин.

Театр ностальгирует «по потерянному времени», возникающему в гамме начала века, в графической гамме черно-белого кино. Театр ищет сокровенное, создавая плавность, длинноты, пассажи… А в замысле есть своя отточенность, математическая стройность: три плюс три, плюс еще три. Сколько угодно…

Предметный мир рассеивается в обманчивом воздухе глобальной виртуальности. Вот только ракетка для игры в бадминтон и шарики-воланчики бессмысленно и красиво прилетают из-за кулис. Так откровенно придумали авторы спектакля маленький «трюк», который должен иллюстрировать, делать внятным то, что сквозит отовсюду и рискует затеряться в потоке слов. Неизвестно с кем, неизвестно зачем идет эта игра, но она не кончается. Бунт Альбертины напрасен, тут война с ролью, от которой нельзя отказаться, как от ненавистной любви…

В бесконечной игре текста с реальностью ничего нет, все немножко кажется, и, право, это смешно и грустно.

И так же трагически смешон наивный вопрос, исподволь, возможно, проползающий в голову зрителя, наш априори сегодняшний вопрос к самим себе: а жить-то вам хочется? Или уже нет?..

Если, конечно, вы еще есть… здесь и сейчас.