Театральная лаборатория «По тропинкам И. С. Тургенева» в Новокузнецком драматическом театре

Лаборатории, возникшие в отечественном театре как средство продвижения на подмостки новых пьес, все чаще изменяют современной драматургии — то с киносценариями, а то и вовсе с классикой (как, например, в Красноярском ТЮЗе на лаборатории «Вешалка»). Вот и в Новокузнецком театре второй год подряд режиссерская лаборатория под руководством театрального критика Александра Вислова исследует произведения великих русских писателей XIX века. В первый раз был выбран Достоевский (что, конечно, вполне объяснимо — Федор Михайлович бывал в Кузнецке, венчался в этом городе со своей первой женой), и два эскиза лаборатории «Достоевский FM. Современное прочтение» пополнили репертуар: «Белые ночи» Баатра Колаева и «Дядюшкин сон» Андрея Черпина, ставшего, кстати сказать, главным режиссером Новокузнецкой драмы.

Но вот сейчас, в январе 2015 года, зрителям были представлены пять эскизов по текстам Ивана Сергеевича Тургенева, которого с автором «Бесов» связывали долгие годы идейного антагонизма и человеческой антипатии. Прямо скажем, резкий поворот и неожиданно смелый выбор!

В отличие от Достоевского, освоенного сценой вдоль и поперек, Тургенева театры тревожат редко, а если ставят — то почти не выходят за пределы нескольких названий (из пьес только «Месяц в деревне» да «Нахлебник», из прозы — в основном, «Отцы и дети», порой «Дворянское гнездо»). Видимо, считается, что это не поддающаяся воплощению на театре ушедшая натура… Можно припомнить слова Анатолия Смелянского из книги «Наши собеседники»: «Тургенев начинает „звучать“ тогда, когда люди театра устают от „бури и натиска“, от бесконечного раздражения и громких ниспровержений… когда приходит зрелость духа, возникает потребность стабильности, объективности, несуетности. Возникает тоска по „эпическому покою“, по красоте, по тому самому „артистизму“, что был неотъемлемой чертой Тургенева и породившей его культуры, нехватка которой вдруг резко обнаружилась». Наверное, хоть мы и устали от бесконечного раздражения, время эпического покоя еще не пришло. Но так ли спокоен и умиротворен Тургенев?..

«Ася». Сцена из эскиза.
Фото — С. Косолапов.

Александр Вислов, перечитав собрание сочинений Ивана Сергеевича, пытался пробудить у молодых режиссеров, которых он приглашал к участию в лаборатории, интерес к писателю в принципе и к не самым известным его произведениям — в частности. Некоторые из потенциальных участников отказались, сославшись на собственное «непонимание» автора. Те, что согласились, выбрали, в основном, тексты знаменитые. Тогда Вислов сработал как настоящий театровед: в качестве дотошного завлита он выискал произведение «Часы» (рассказ старика), а в качестве инсценировщика сделал из этой повести почти пьесу (текст был почти целиком сохранен, но «драматизирован» — разделен между несколькими актерами). Вислов пошел еще дальше: покинув территорию собственной профессии и поработав с артистами как режиссер, показал читку «Часов».

Никаких сценических эффектов здесь не было. В репетиционной комнате за расставленными фронтально столами сидели актеры, перед ними лежали стопки бумаги с текстом. Детали костюмов намекали на сословный характер и возраст персонажей (некоторые артисты исполняли несколько ролей, тогда они что-то в своем облике меняли, и интересно было наблюдать, как вместе с картузом или платком появлялось на свет новое выражение лица и возникал другой герой). В центре поместился главный рассказчик — Алексей Порфирьевич (Анатолий Смирнов), по краям — влюбленные друг в друга Давыд (Анатолий Иванов) и Раиса (Алена Сигорская), между ними — второстепенные и эпизодические персонажи, которых виртуозно, в два штриха рисовали Вячеслав Туев, Ирина Шантарь и Евгений Лапшин. Роль рассказчика была разделена между двумя исполнителями, и молодой Алексей (Евгений Котин), перехватывая текст как бы у себя самого — пожилого, неприкаянно бродил вокруг всех героев, не имея своего закрепленного места на площадке. Лейтмотивом всплывал романс «Утро туманное» на стихи Тургенева, который задумчиво пели все артисты, и эта печальная тема воспоминания о былом и невозвратимом служила контрапунктом к занимательному сюжету повести, полной нелепых, порой анекдотических событий.

Форма литературного театра позволила актерам сконцентрироваться на тургеневском слове, на отточенном стиле. Зрители узнали творчество писателя с не очень привычной стороны (А. Вислову поэтика «Часов» чем-то напомнила Хармса), а исполнители получили богатый материал для характерной, сочной игры.

Еще один эскиз, по признанию его автора — режиссера Антона Безъязыкова, тоже не претендовал ни на что большее, чем литературный театр. Но, однако, «Ася», сыгранная в светлой репетиционной комнате окнами на белый, заснеженный Новокузнецк, показалась настолько многообещающей, что работу над ней решили продолжить и ввести в репертуар театра. Интересно, что Безъязыков, долго искавший материал для эскиза, в конце концов, остановился на хрестоматийной тургеневской повести, которая по природе, казалось бы, не должна быть близка ему как режиссеру, склонному к насыщенной форме и острым жанровым парадоксам. Но зато по этой воздушной, нежной работе видно, что Антон — ученик Григория Козлова! Как и в повести, перед нами всего три героя: повествователь — г-н Н. Н., Гагин и Ася, его сестра. Н. Н. в исполнении Артура Левченко — человек уже немолодой, ведь он вспоминает о том, что случилось два десятка лет назад. Как поначалу кажется, эти воспоминания окрашены злой иронией — герой потешается и издевается над самим собой, над собственной юношеской незрелостью. Шутовство, как выясняется, показное. В финале чувствуется непреодолимая горечь. Внешне сильный и мужественный герой оказался неспособен совершить поступок, за что расплачивается одиночеством и отвращением к себе. Гагин Евгения Котина — грустный романтик с гитарой, трогательно заботливый брат, предвидящий печальную и странную судьбу сестры. Асю сыграла не профессиональная актриса, а школьница Алиса Якутина (ученица студии «Юность», успешно действующей при театре с 1991 года; в числе студийцев были, например, знакомые теперь петербургской публике Ася Ширшина и Ирина Вилкова, не говоря о многих актерах Новокузнецкой драмы). Этой героине (той самой, типичной, «тургеневской девушке»), безусловно, нужна природа — река, лес, просторы. Играть это непосредственное, свободное, порывистое существо в комнате очень трудно. А. Якутина с помощью режиссера деликатно «наметила» Асю с ее чистотой и открытостью любви.

«Муму». Сцена из эскиза.
Фото — С. Косолапов.

Мизансцены были естественны, совершенно ненарочиты. Перекличка взглядов, повороты головы, паузы — мелкие точные детали создавали партитуру действия. И атмосферная, красивая «Ася» стала действительно квинтэссенцией тургеневского.

Кроме «Аси» в репертуар руководством театра решено было включить «Муму» Талгата Баталова — абсолютно иной по подходу к материалу эскиз, имевший огромный успех у зрителей лаборатории и казавшийся завершенной работой, несмотря на то, что репетировался он столь же стремительно, как и все остальные. Справедливости ради надо сказать, что у Баталова изначально был текст документальной пьесы (он создал ее в соавторстве с Николаем Берманом) — расшифровка настоящего урока литературы в 5 классе, в которую включены фрагменты записей с интернет-форумов, где взрослые люди (родители пятиклассников) обсуждают рассказ Тургенева. Четкий контур предстоящего показа, таким образом, существовал, а дальше произошла сцепка артистов с предложенным материалом, насыщение его этюдами и наблюдениями. Для эскиза потребовались парты, учебники, классная доска, наглядные пособия (все это было доставлено из школы); показ длился ровно столько же, сколько идет урок, от звонка до звонка, и исполнители (а также некоторые зрители — участники лаборатории) сидели, как ученики, за партами и смотрели на учительницу. Как только молодая женщина в белой блузке и строгой серой юбке вошла (так и хочется сказать — «вошла в класс») и жестко скомандовала: «Глазки на меня!», тут же нужная для эскиза атмосфера возникла. Школьники внутренне сжались и замерли под пронизывающим взглядом этой красивой, но устрашающей особы (прекрасная актерская работа Натальи Каллерт!).

Тургенев писал, согласно учебнику, о «типичных представителях» мелкопоместного дворянства, крестьянства и т. д. Вот и в классе собраны «типичные представители» школьников: на первой парте отличник-любимчик Саша (Александр Шрейтер), взахлеб утверждающий, что крепостное право отменил Юрий Долгорукий, его соседка — стремящаяся к пятеркам Юленька (Юлия Костенко), поджимающая губки от обиды на учительницу (та ее не замечает). Другие девочки — кокетка и воображала (Екатерина Санникова), троечница (Мария Захарова). На «камчатке» — вечно жующий лентяй Арсений (Анатолий Нога), его учительница ловит с куском еды и заставляет глотать и давиться. Во второй колонке — еще один объект издевательств, хулиганистый Сурен (Олег Лучшев), которому тяжело воспринимать чужую речь и непонятные проблемы русской классической литературы… Я не воспользовалась предложением сесть за парту, поэтому с моего зрительского места было хорошо видно, насколько непрерывным и точным было существование всей актерской команды. Не гримируясь и не прикидываясь, они стали детьми, вернее, показали их со всей возможной достоверностью.

«Дым». Сцена из эскиза.
Фото — С. Косолапов.

Пока Тургенев изобличает пороки крепостничества (так, под руководством педагога, формулируют тему произведения несчастные ученики), Талгат Баталов изобличает пороки (педагогической) системы, которая отбивает всякую охоту думать, препятствует развитию воображения и мышления. Перед нами жалкие рабы, заученно повторяющие хором слова о свободе. Механически действующие покорные солдаты, которых училка муштрует, как барыня муштровала крепостных.

Монтаж сделан блестяще, остроумно, лихо. Это было очень смешно (мы все хохотали), но на самом деле — жутко. Тоска возникала от бессилия перед этой монструозной и непобедимой системой подавления личности…

Еще два эскиза не продолжат свою жизнь в театре, но называть их неудачами все-таки не стоит. В каждом из них было интересное взаимодействие режиссера с артистами, так что, возможно, постановки Степана Пектеева и Ивана Орлова в будущем возникнут в Новокузнецке. Выученик петербургской режиссерской школы С. Пектеев взял в работу не входящий в школьную программу роман «Дым», за который, кстати, Тургенева особенно ненавидел Достоевский. Есть там один герой, Потугин, ярый западник, который презирает ни на чем не основанную славянофильскую веру в «армяк» (то есть, в величие народа). Речи этого персонажа настолько актуальны, что их можно спокойно цитировать, например, в качестве статуса в фейсбуке, и никто не догадается, что это слова «устаревшего» писателя: «Правительство освободило нас от крепостной зависимости, спасибо ему; но привычки рабства слишком глубоко в нас внедрились; не скоро мы от них отделаемся. Нам во всем и всюду нужен барин; барином этим бывает большею частью живой субъект, иногда какое-нибудь так называемое направление над нами власть возымеет… Почему, в силу каких резонов мы записываемся в кабалу, это дело темное; такая уж, видно, наша натура. Но главное дело, чтоб был у нас барин. Ну, вот он и есть у нас; это, значит, наш, а на все остальное мы наплевать! Чисто холопы! И гордость холопская, и холопское уничижение». Прямо «в тему» к эскизу Т. Баталова!

Идея Пектеева, видимо, заключалась в том, чтобы зримо воплотить идеологическое многоголосие романа, дать множественность точек зрения. Эскиз игрался в большом зале. Зрители сидели на сценическом круге. В самой глубине зала у микрофона едва виднелся артист Вячеслав Туев: в его задачу входило чтение текста (и звучный, благородного тембра голос казался голосом самого Тургенева!..). На зрительских местах в партере располагались ярко-костюмированные балаганные персонажи — светское общество Баден-Бадена, русская тусовка, праздно болтающая о «судьбах родины». На сцене же разворачивалась любовная линия «Дыма»: главный герой романа Литвинов (Евгений Лапшин) встречал бывшую возлюбленную, роковую красавицу Ирину (Вера Кораблина). Но и это еще не все, потому что главным рассказчиком становился герой артиста Андрея Ковзеля (то ли упомянутый Потугин, то ли некое лицо от театра, сочетание Арлекина и Пьеро). Харизма и пластическая выразительность актера, выступившего в жанре современного сторителлинга, почти полностью затмили все остальное в эскизе. (В скобках сообщу читателям, что А. Ковзель играет заглавного героя в спектакле Петра Шерешевского «Иванов», который в этом году включен в программу «Маски Плюс».)

Под финал лаборатории был показан «Месяц в деревне» Ивана Орлова. Талантливое хулиганство юного режиссера было воспринято неоднозначно, хотя реакция публики была, скорее, радостной. Пожалуй, впервые я видела эту пьесу, поставленную как бы с точки зрения студента Беляева — молодого человека, разночинца, совершенно не разбирающегося в тонкостях дворянского «кружевоплетения». Неслучайно даже пиджак на Андрее Грачеве — Беляеве был с плеча режиссера…

«Месяц в деревне». Сцена из эскиза.
Фото — С. Косолапов.

Эскиз играли в просторной мастерской — декорационном цехе. Дощатый пол, огромный рабочий верстак, подобие деревянной эстрады, кресло-качалка, теплица с зелеными зарослями, ведра, лейки для полива… Возможности пространства были использованы максимально — все поверхности заполнены самыми разнообразными предметами, как бывает на старой захламленной даче. Работающий вентилятор намекал на знойный летний день, в котором, как в душном парнике, томится и изнемогает от страсти Наталья Петровна (Илона Литвиненко). Тяга к молодому учителю заставляет ее вслед за Верочкой (Мария Захарова) раздеться до купальника и носиться взад-вперед по балкону в глубине: любовь и желание зрелой женщины кажутся смешными и нелепыми в глазах молодежи…

Здесь многое — от цирка. Клоунски решен мальчик Коля в исполнении Олега Лучшева, клоунессой предстает и пожилая дама Анна Семеновна (острая изящная актриса Татьяна Качалова). Все кружатся, гоняются друг за другом, кричат, как в безумном балагане. В ход идут костюмы из детских спектаклей — какие-то игрушечные звери ядовитых расцветок бегают вереницей, замедленно, в рапиде.

Иван Орлов нисколько не скрывает, что в этом эскизе он выразил свое увлечение театральными приемами Юрия Бутусова (при этом он не только не видел «Все мы прекрасные люди», но даже и не знал, что Бутусов поставил «Месяц в деревне»). Сознательная «омузыкаленность» действия — может быть, той же природы, но все же проведена эта линия вполне оригинально. Да, герои, переполняемые чувствами, бросаются к микрофону на эстрадке и поют — современному молодому человеку, режиссеру ли, зрителю ли безумно важно, какие именно песни они поют. Что звучит в наушниках — это ведь как пароль, как код, по которому свои узнают своих (и не узнают чужих). Пугачева Натальи Петровны и Земфира Верочки — разница вселенных двух героинь выражена недвусмысленно. Беляев — хипстер в модных очочках, в клетчатой рубашке, в кедах — не понимает ни ту, ни другую…

В пьесе Ивана Тургенева в неизбывный конфликт вступают культура и природа. Пожалуй, Иван Орлов строит конфликт иначе: возникает противостояние культур, разных культур. И это интересно, существенно для пьесы, что-то в ней открывает (хотя общий балаганный снижающий настрой невольно упрощает и спрямляет тургеневские сложные мотивировки).

Нужен ли современному театру Тургенев? Если такой вопрос вообще стоило задавать, то лаборатория в Новокузнецком театре, похоже, дала положительный ответ. Тургенев — устаревший, скучный, несценичный? Все эти ярлыки, конечно, не соответствуют действительности. Если дать себе труд прочесть подзабытого со школьной скамьи писателя, можно увидеть не только лирика, импрессиониста, изящного пейзажиста, хрестоматийного певца идеальных «тургеневских девушек» и разоблачителя «лишних людей». Тургенев может быть не только меланхоличным, но и резким, острым, безжалостным. В его текстах — не только лирика, но и бездна иронии, сарказма; он ясно видит все слабости человеческой натуры и пишет о них с жесткой правдивостью.