В Петербурге завершились трехдневные гастроли театра DEREVO со спектаклями «Арлекин» и «Мефисто-вальс». Про «Арлекин» мы писали в блоге в ноябре 2010 года. Про премьеру 2011 года, «Мефисто-вальс», мысль о котором возникла у Антона Адасинского во время съемок в «Фаусте» Александра Сокурова, рассказываем сейчас.

«Мефисто-вальс». Театр «DEREVO».
Концепция — Антон Адасинский и DEREVO.

«Мефисто-вальс» начинается с эпизода обыкновенной, нетеатральной жизни: с полуденного отдыха, с идиллии эмигранта. Антон Адасинский (а это пока именно он, а не его сценическое воплощение) дремлет на раскладушке. Желтые штаны, желтая шапка. Желтые цветы подсолнухов в вазе на полу. Из радиоприемника — сладчайшая баллада The Bee Gees «How Deep Is Your Love». Жизнь хороша, и жить хорошо. Но вот, с улыбкой сообщив залу, что спектакль «про меня», Адасинский облачается в длинное черное платье — и начинается танец. Шальной, ломкий, коварный танец Мефистофеля.

Возможность транслировать в зрительный зал метафору — вопрос, который когда-то обсуждали Адасинский и Гротовский. Как сделать так, чтобы зритель сумел почувствовать бессловесный, физический театр? Смог считать внутренний код актера, его сущность, его настоящее — все то, что он думает, что передает в данный момент?

Сцена из спектакля «Мефисто-вальс».
Фото — Виктор Васильев

Свой пластический театр Адасинский делает из так называемого «ничего», из наблюдений, импульсов — и получаются спектакли-фантазии, спектакли-метафоры, спектакли-сны.

Последние хронологические работы от коллектива DEREVO, увиденные нами в Петербурге, — «Арлекин» и «Мефисто-вальс» — возникли именно из этих импульсов. Первая постановка родилась из эпизода на таможне, когда Антон в графе «профессия» написал нечто ненормированное: «Арлекин». Написал — и стал, мгновенно почувствовал себя Арлекином. С «Мефисто-вальсом» — схожая история. Здесь Адасинский избывает собственные рефлексии после съемок в «Фаусте» Александра Сокурова, где играл своего Мефистофеля Ростовщиком. На съемках Сокуров запретил артисту танцевать. «Мефисто-вальс» родился из этого вынужденного молчания, стоической неприкосновенности тела. В окрестностях Праги, где снимали кино, был выстроен средневековый замок. Несмотря на запреты, ночью Адасинский надевал черное платье, прокрадывался в декорации и танцевал. Когда однажды на рассвете возвращался к своим, на поле увидел Пугало, торчащее в теле земли, облепленное птицами. Долго стоял, смотрел — почувствовал себя Пугалом. Одиноким, но счастливым под этим небом и с этими птицами.

В «Мефисто-вальсе», название которого ассоциативно связано с одноименным произведением Ференца Листа, как будто не осталось ничего мефистофельского. Это спектакль не столь жесткий, как «Dia Gnose», хотя в нем есть «темные», экспрессивные сцены, но они вполне переигрываются лиричными, нежными, и в этом «Мефисто» близок «Арлекину». Правда, в отличие от «Арлекина», написанного Адасинским каллиграфически ясно, с сильным уклоном в балаганную природу театра, артикулировать таким же образом «Мефисто» сложно. «Мефисто-вальс», будучи не менее многослойным, кажется почти бессюжетным. Здесь есть некий путь героя, но как же он запутан… Что это за путь? Перевоплощений? Рождений и умираний?

Сцена из спектакля «Мефисто-вальс».
Фото — Виктор Васильев

Герой Адасинского то кружится, раскинув руки, словно диковинная черная птица, а в унисон с ним кружат три бритоголовые девушки в черных платьях, то вдруг замирает, останавливается, словно боится чего-то. Герой и эти девушки в своем общем «вальсе» то становятся одним целым (настолько неразличимы, андрогинны эти бритоголовые существа в черных одеждах), то вдруг случается нечто противоположное, когда каким-то движением, действием девушки обозначают резкий разрыв с героем, показывают, что они — против него.

Кажется, что герой постоянно испаряется, исчезает с глаз долой — это оттого, что он все время сбрасывает старые оболочки и надевает новые. Адасинский, вымазанный какой-то глиной, становится личинкой, скользит по сцене червем. Адасинский — вампир, нежить, боящаяся солнечного света. Адасинский — смерть, палач в красном колпаке и с косой, завидев которого девушки с гигантскими гнездами на плечах (а их лысые головы в этих гнездах смотрятся как яйца, снесенные древними ископаемыми птицами) разбегаются, испуганно квохча.

Но видения пугающие, острые, здесь перемежаются поэтическими, почти нежными. Главный живописный образ этой постановки — Пугало. С кроткой и счастливой улыбкой Пугало смотрит на солнце. Щурится. Готово терпеть банки, которые привязывают к его рукам. Быть Пугалом. В Пугало влюбляется девушка-Снеговик. История этой любви катастрофически краткая, на пару минут: дама сердца, отдав Пугалу зонт, чтобы то могло скрыться от солнца, сама тает на глазах, трогательно махая рукой, прощаясь и с жизнью, и с любовью.

Настоящая, но тоже неосуществимая любовь возникает у Пугала к странному созданию огромного роста, с руками-ветками и ободранным, ветвистым стволом вместо шеи (о том, что создание это женского пола, говорят платье и высокие каблуки). Пугало протягивает существу свое сердце (кусок, спешно оторванный от арбуза-глобуса), то есть — дарит весь мир. Но существо уходит, оставляет героя.

Адасинский перескакивает от одного образа к другому — от человека, через нежить, через Палача он снова возвращается Пугалу, стоящему посреди поля подсолнухов, а потом, от Пугала, вновь смещается к человеку.

В финале мы увидим, что на темном бумажном полотне, раскинутом от земли до неба (от пола до потолка) появились белые следы ступней. Человек убежал к небу.

С 25 по 27 марта можно увидеть мастер-классы Антона Адасинского в Bye-Bye Ballet