Римасу Туминасу — 65

Не сомневаюсь, что 65-летие Римаса Туминаса, «полукруглый юбилей», Вахтанговский театр отметит сегодня, накануне реального юбилея режиссера, не рюмкой литовской водки и хлебом с тмином, а будет праздновать широко, что истовый директор Кирилл Крок обставит его со всей торжественностью, что труппа будет искренне ликовать… Их можно понять: когда в осеннем интервью какому-то грузинскому порталу Туминас признался, что подумывает вернуться в Литву, поскольку после смерти тело литовского гражданина будет дороговато транспортировать (это он так иронически кокетничал), — вздрогнула и я. Не от перспектив кончины (очень хочется, чтобы Римас Туминас жил долго и счастливо, чего ему и желаем как раз сегодня!), а от страха потерять театр, вдохновенно взлетевший в последние годы именно при этом редком тандеме Туминас/Крок, когда мы как-то отчетливее стали понимать про вахтанговский театр-праздник.

Туминас в Вахтанговском 10 лет — от непростого «вхождения» до нынешнего безоговорочного признания.

Вот, закрывая сезон, они, народные и веселые, еще не переодев костюмы после «Онегина», выплясывают на улице перед театром под песню «Имени Вахтангова — восьмое чудо света!», и легкий Туминас в синем костюме буквально взлетает в воздух, приветствуя Арбат… И как не ощутить в этот момент восторг от нашедших друг друга театра, его художественного руководителя и стоящей толпы поклонников?..

Фейерверк из мировых гастролей, зрительской любви, полных залов, опубликованных исследований (книга Д. Трубочкина о московском периоде Туминаса весит пуд, на такой бумаге и с таким размахом она издана), международных проектов, новых открывающихся площадок взлетает в театральное небо с такой регулярностью и силой, что иногда даже не вяжется с тихим, довольно замкнутым, молчаливым, камерным Римасом, который с начала 90-х был обязательным лицом фестиваля «Балтийский дом», и медленный его спектакль «Улыбнись нам, Господи…» (первое, что я лично у Туминаса видела) никакого праздника не сулил, а звучал в тебе протяжной нотой сумрачной, малоосвещенной литовско-еврейской тоски…

В поздравительной открытке не станем перечислять все спектакли Туминаса, вошедшие в нашу биографию, «ПТЖ» писал о них довольно много. Но, взглянув на перечень, любой читатель найдет в нем катастрофическую недостачу: в бумажной версии журнала не было рецензии на «Евгения Онегина». А должна была писать именно я…

Это, пожалуй, единственный случай в последние тридцать лет моей жизни, когда я смотрела спектакль четырежды. И каждый раз — с несвойственным мне восторгом. Сперва на московской премьере, трижды — на гастролях в Питере. Три Татьяны, два Онегиных и так далее… Лотман и Набоков на столе, спектакль Тимофея Кулябина «за щекой» для контекста, гениальный саундтрек Латенаса с вариациями «Старинной французской песенки» — на диктофоне… И никакого текста не возникало. Однажды столкнувшись с Туминасом, я даже стала оправдываться (не написала…), и он сказал: «Так это любовь. Когда любят — не пишут».

Сказал правду. Хотя после четвертого просмотра и ряда студенческих курсовых я, вроде, и разглядела в могучей полифонии сценической поэмы множество заложенных рифм. Ну, например, в последней сцене Татьяна одета в темно-синее платье, в каком появляются Юлия Борисова/Ирина Купченко, читая «Сон Татьяны» про Онегина и медведя. И финал, сбывшийся сон, обряжает Татьяну в форму исполнительницы давнего предсказания… Но ни пришедшее понимание композиции, ни неожиданное открытие в Онегине мощного театрального актера Алексея Гуськова, играющего бесстрашно и беспощадно, ни ошарашивающее искренностью и грацией существование Евгении Крегжде не двигали руку к клавиатуре. Почему? Потому что с каждым просмотром объем смыслов только рос и пух. И ни полное согласие с концепцией, в которой (по диагонали от названия, как любил Пушкин) главной героиней оказывается не Онегин, а Татьяна (удушенная российской жизнью русская женщина, главная отечественная драгоценность, погибающая в объятиях отечественного медведя), ни соображения о сценическом гротеске и «взгляде постороннего» на свойства русской души, изъяснявшейся по-французски (как литовец Туминас изъясняется по-русски), — на «паралич писчего нерва» не влияли, не выходил каменный цветок… В этом смысле Римас Туминас подарил мне единственный в жизни и по-своему бесценный горький опыт: не надо так спектакль любить и не надо так долго его разглядывать.

На этом «коротко о себе» закончу, но под юбилеи ведь всегда тянет к мемуарам…

В этот день, равноудаленные от Арбата и Вильнюса, но равноприближенные к режиссуре русской и литовской, мы наливаем в редакционном подвале рюмки водки Stumbras, режем любимый с юности черный литовский хлеб с тмином и провозглашаем тост за юбиляра!