«Трое». По песням и монологам Ж. Кокто.
Проект «DRAM & BAR».
Режиссер Сергей Паньков.

Постановка по Жану Кокто — первое обращение проекта «DRAM & BAR» к несовременной драматургии и первая премьера. Это объясняется тем, что проект вышел из другого схожего проекта — «Chill_ka», который занимался читками современных пьес в барах Петербурга. Продюсировала его Софья Ошлыкова, а постановками в основном занимался Сергей Паньков — актер театра «Мастерская» и режиссер различных лабораторных проектов (хотя на первых этапах в «Chill_ke» были и другие имена). Читки Панькова сразу стремились к завершенности формы, текст постепенно исчезал из рук артистов, как и слово «читка» из названия спектакля. Принцип «чила», актуальный для зрителя, который просто пришел в бар расслабиться, сайтспецифичность пространства и атмосфера кабаре достались проекту «DRAM & BAR» по наследству. В его репертуаре пьесы Александра Югова, который (совпадение!) выступает под псевдонимом Сергей Паньков, Михаила Хейфеца и теперь Жана Кокто.

Сцена из спектакля.
Фото — Ирина Копланова.

Спектакль «Трое» в своей основе имеет несколько текстов-монологов, разделенных между тремя актерами театра «Мастерская»: Дарьей Завьяловой, Гиорги Голошвили и Дмитрием Миковым/Дарьей Соловьевой. Трое, появляясь в пространстве бара, заполняют его полностью, перемещаясь между двумя залами. Режиссер выстраивает симультанную композицию по типу бесконечной восьмерки, одновременно запуская разные сцены в разных залах. Зрители при этом слышат происходящее в соседнем пространстве, сознавая, что видят только часть от целого. Чтобы увидеть всю историю, нужно посмотреть спектакль хотя бы дважды и в разных локациях.

Сюжетно линии героев не пересекаются, все они случайные посетители/работники бара, люди из толпы, решившие исповедаться первому встречному — то есть зрителю. Они смотрят прямо в глаза, обращаются лично к тебе, ищут сочувствия/понимания, ищут. Разговор от этого принимает доверительный характер, дистанция сокращается, и вот уже герои и зрители танцуют вместе под «Tous Les Mêmes». Паньков, вписывая персонажей в нетеатральную среду, оставляет место и для самой среды. В пустотах между танцами и монологами начинает жить пространство, в котором зритель может распределиться сам, вспомнив, что прежде всего он в баре, а уже потом в театре.

Сцена из спектакля.
Фото — Ирина Копланова.

Постановка в баре — довольно удачное решение для текстов Кокто, который считал, что искусство должно быть перенесено из театра и зала, и вместе с тем отмечал тотальную театрализацию мира. Спектакль «Трое» не маскируется под видимую реальность, музыка, возникающая в отдельные моменты, задает четкие рамки театральности. Актеры выстраивают сверхсюжетные взаимоотношения, попадая в классический любовный треугольник. Персонажи находятся в кризисе, идентифицируя себя только в соотношении с другим человеком или даже предметом. Герой Дмитрия Микова и Дарьи Соловьевой, которого они делят в двух составах, определяет себя печатной машинкой. Идентификация с предметным миром без гендерной идентичности — это попытка выйти за рамки своего «я». Все, что есть «я» — непонятно. Куда понятней функциональный и законченный предмет. И здесь уже становится не важно, актер какого гендера играет этот предмет.

Динамика историй в каждом зале выстроена по-разному. «Главное — не попасть под шальную пулю», — предупреждает перед началом спектакля Паньков. И выстрел здесь действительно звучит: он становится кульминацией, насквозь прошивая пространство, вторгаясь в чужую историю и нарушая ее ход. Стреляет героиня Дарьи Завьяловой, целясь из одного зала в другой и попадая прямо в грудь «печатной машинке». Героем ее монолога из «Марсельского призрака» становится еще один запутавшийся в идентичности и гендере персонаж — красавчик Максим, любовь к которому доводит ее до преступления. Чем ближе к выстрелу, тем выше градус действия и опьянения. Героиня Завьяловой рассказывает историю на кураже, эмоционально выкрикивая подробности, приглашая разделить весь сюр сюжета. Ее монолог завершается выстрелом в одном зале и тут же начинается этим же выстрелом в другом. Время сжимается в этой точке. Но второй раз история играется совсем в другой тональности: на допросе у следователя звучит уже подавленный и отрезвленный голос. Атмосфера меняется, как после грозы, и на этом фоне в соседнем зале герой Гиорги Голошвили рассказывает о случайной встрече и потере: «И я ее потерял. Вот так я и потерял ее. Нашел у павильона с вафлями и потерял в тире», — история, с которой он начинает и заканчивает этот спектакль. В зацикленности этого круга трагическое повседневное проявляет себя острее, чем непосредственная трагедия.

Зацикленность становится главной темой спектакля. Истории закольцовываются, фразы звучат рефреном, сюжетная нить то ускользает, то появляется снова. Медитативное повторение вскрывает не движение из начала в конец, но память — многократно переживаемый момент, который, постепенно деформируясь, приобретает причудливые нереальные формы и кажется уже утраченным идеалом. Одним из главных образов становится образ ярмарочной карусели, стремящейся в ад. Общее безумие сменяется отрезвляющим похмельем, следом за которым вот-вот придет что-то чистое и светлое, но круг не имеет начала, и герои снова рискуют погрузиться в бурлескный праздник.

Сцена из спектакля.
Фото — Ирина Копланова.

В «DRAM & BAR» Паньков формирует не просто репертуар, но единую вселенную, расставляя пасхалки и отсылки на другие свои работы. Так финал монолога Дарьи Завьяловой на допросе у следователя намеренно воспроизводит прием спектакля «Как мы нах****лись с Сережей», где герой пребывает в схожих обстоятельствах. А атмосфера бурлеска с песнями и танцами рифмуется с «Кабаре „Астория“», тем более что звуковое решение для обоих спектаклей придумал Антон Горчаков — еще один артист театра «Мастерская» и исполнитель главной роли в кабаре. В спектаклях Панькова ставятся одни и те же экзистенциальные вопросы, что объединяет героев абсолютно разного драматургического материала. В финале каждого вечера неизменно следует обсуждение, доставшееся в наследство от формата читок. Отсутствие дистанции между участниками способствует возникновению диалога, во время которого что-то проговаривается, что-то манифестируется, а что-то все еще ищется. Форма остается разомкнутой, пока поиск не завершен.