«Таня-Таня». О. Мухина.
Театр-студия «Грань» (Новокуйбышевск).
Режиссер Денис Бокурадзе.
Говоришь «Таня-Таня», и в ушах звенит: «Хорошо!» Оно не столько из пьесы Мухиной, из спектакля Фоменко, сколько из рецензии Марины Дмитревской, из всего нашего театроведческого детства. «Та-та-та-там» (фрагменты из театрально-критической поэмы «Хорошо»). В ушах щелкает: Петербург, Москва, Биберево, Щелыково, Фоменко, Туманов — хорошо!
Там, тогда, вчера, у них было хорошо, а сейчас чего же хорошего?
Затактом фестиваля «Помост», посвященного в этом году спектаклям о войне, то есть затактом войне на сцене, режиссер Денис Бокурадзе показал гостям «мирную» «Таню-Таню», показал выдуманный, театральный рай ‒ не тот, который мы потеряли, а тот, который нам только снится. И этот спектакль в контексте войн прошедших, настоящих и будущих оказался местом внутренней эмиграции, последним укрытием…
«Хорошо в Крыму!» ‒ доносится со сцены, и зал вздрагивает. «Хорошо в Америке!» ‒ и снова в публике шепот. Потому что слово «хорошо» заменило слово «война»: и в Крыму, и в Америке, и в Бибирево, и в каждой голове в зрительном зале и за его пределами поселилась война. А театр упрямо твердит: «Хорошо, хорошо, хорошо».
Л. Тювилина (Девушка), А. Овчинников (Мальчик).
Фото — Л. Яньшин.
«Хорошо в Новокуйбышевске!» Так, наверное, могла когда-то сказать Эльвира Дульщикова, переехавшая сюда из Польши и создавшая при местном ДК театр-студию «Грань», то есть превратившая серый промышленный городок в театральную Аркадию. Так теперь ее ученик Денис Бокурадзе и шесть молодых актеров уже профессиональной «Грани» сами создают прекрасный город, с театром, где люди, в головах которых одни сплошные новости и сводки, научаются по-другому дышать, чувствовать, слышать слова, научаются видеть мир глазами влюбленного человека. Кто-то, уверена, скажет: плохо так отгораживаться от реальности. Но тут уже я буду твердить: «Хорошо».
На камерной сцене тетра «Грань» ‒ «кремовый мир». Палитра от бежевого до светло-коричневого и в одежде сцены, состоящей из бесконечных, кажется, занавесов, и в костюмах героев, то растворяющихся, то проявляющихся за этими занавесками выразительными тенями, то вдруг выпархивающих на маленький круглый подиум перед ними.
Спектакль Бокурадзе ‒ это странное лирическое дель арте, у каждого героя здесь свои лацци, свой выразительный пластический рисунок, и каждому отведено время на подиуме ‒ с акробатическим номером, с любовной арией. Шесть героев Мухиной влюблены, но пасьянс никак не складывается, и на подиуме они всегда одиноки, танцуют свои странные танцы, кричат признания в любви. Кажется, имена героев — это их амплуа-маски: Девушка, Мальчик, Иванов, Охлобыстин, Зина. Денис Бокурадзе в своей актерской ипостаси актер характерный, эксцентричный, всегда пластически острый. Режиссер Бокурадзе сообщает каждому образу предельную пластическую и ритмическую выразительность.
С. Поздняков (Иванов), Ю. Бокурадзе (Таня).
Фото — Ю. Кумашов.
Вот Девушка, она же вторая Таня (Любовь Тювилина): гетры, короткая юбка воланами, прыгающая походка, волосы на одну сторону закрывают пол-лица, вся сделана из углов — локти-углы, колени-углы, угол волос разрезает лицо. Мы видим их с Ивановым (Сергей Поздняков) танцующими, видим, как его нелепый танец на мгновение совпадает с ее танцем — Иванову вдруг понадобилась Девушка, ненадолго. А сам Иванов — вялый знак вопроса, неуклюжий Пьеро — полюбился Девушке почти насовсем, как минимум на весь спектакль. Так и будут следовать за ним эти колени и эти глаза — тоскливые, собачьи. А за ней всюду Мальчик (Александр Овчинников), такой же, как она, ритмичный, прыгучий. Под мышкой у него футбольный мяч, а даже если и нет меча, рука отставлена — будто мяч есть. Другая его рука (молчит ли он или объясняется в любви) «читает рэп», а от рэп-ритмичного движения раскачивается все тело. Тело постоянно читает рэп…
А Зина (Алина Костюк) и Охлобыстин (Даниил Богомолов) летают, как весенние птицы — то он за ней, то она за ним. Не мешает этому полету даже неподдельный гипс на руке Алины Костюк. С Зиной, Зиночкой Охлобыстин фат, повеса, ловелас, а вот с Таней (Юлия Бокурадзе), с той самой Таней, вокруг которой всё и все вертятся в спектакле, он готов быть героем драматическим.
Сцена из спектакля.
Фото — Ю. Кумашов.
Таня всем нужна и Таня для всех невозможна. Среди этих прыгающих и порхающих она — статичная мать-земля, голос ее низкий, грудной, спокойный, взгляд мягкий, задумчивый. Но потом все так перемешается, что завибрирует и она, и Таня станет наливать в рюмку и выпивать крепкий алкоголь, Таня станет уходить от Иванова к Охлобыстину. А безответно влюбленный Мальчик решит жениться на оставленной Охлобыстиным Зине, на Зине, похожей на воробушка со сломанным крылом, но одновременно Мальчик будет обливаться слезами, и это тоже будут как будто его заготовленные лацци. И Иванов будет обливаться слезами, и Охлобыстин, и будут они пить и плакать, и в этот момент придет Дядя Ваня (Денис Бокурадзе). В накладных усах. Он станет вертеть во все стороны озорным глазом. А впрочем, сюжет ведь уже давно неважен, зритель и герои уже задышали в одном ритме и забыли в этих кремовых занавесках обо всем на свете. Они вместе с героями спектакля готовы упиваться слезами своими и любовными страданиями, которые всегда бенефис в отсутствии подходящего визави, всегда театр одного актера на маленьком подиуме в контровом свете. На этом подиуме ты всегда молод и прекрасен, ты немного чеховский персонаж, немного цирковой акробат, и даже если за стенами бьет набат, будешь упрямо твердить: хорошо в Крыму! хорошо в Биберево! хорошо в Америке!
Скажу кощунство. По-моему, у Бокурадзе получилось даже лучше, чем у Фоменко.
Замечательный спектакль! Видел его в Дубне. Запомнился и отличной игрой актеров, и уверенной режиссурой. Рад что этот спектакль приезжает к нам в Петербург. Всем советую-не пропустите!
Смотрела спектакль сегодня в Петербурге. И на меня пахнуло тем самым восхитительным «вчера», которое было моим «сегодня». Потому что и Туманов, и Фоменко, и сама московская, красивая, летучая Мухина на Любимовке — это же мое «вчера», это же пьеса моего поколения, это же мое Бибирево, моя юность, это же мы этими словами про любовь и про театр. И я не знаю, что произошло — то ли режиссер Бокурадзе взял пьесу Таня-таня и доказал, что поэтический театр — это театр на все времена, то ли то, что было «вчера» имеет так много смысловых и эстетических важнейших, но забытых сегодня оттенков, что режиссер, который обращается к поэтическому театру — он этот код восстанавливает. Этот код был заложен в тексте Мухиной, и режиссер его чувствует и работает с этим текстом. Поэтому спектакль Бокурадзе — для меня — и воспоминание о том времени, когда, не заботясь о смыслах и остром социальном аспекте, все замирали перед неизъяснимой прелестью этих интонационно гениальных слов: хорошо летом в Бибирево… и современный, эстетически прекрасный спектакль. Он настолько воздушен, прозрачен, в той золотистой охре и легкой сепии, которая свойственна и летнему полдню и выцветшим фото (спасибо, конечно Ганзбургу — художнику по свету), с ноющим в сердце Шопеном, разложенном на джазовые ритмы, но в то же время в спектакле нет ретро-стилистики (и слава Богу), есть условное пространство здесь и всегда, вечно-яркое лето твоих воспоминаний, когда тебе только и было хорошо, когда ты умирал от любви ко всем, был пьян и не пьян. Когда за признанием в любви следовало туманное утро… Режиссер не утопает в подробностях психологического рисунка персонажей, они все у него одинаково трогательно-несчастны и тонки, они все — прекрасные люди, никто из них не подл, а лишь несчастливо влюблен и оттого совершает свои немыслимые поступки, раскаяние от которых приходит слишком поздно. Здесь характер героя через пластический рисунок, интонацию, вечный танец. Удивительная совершенно Юлия Бокурадзе — Таня — чем-то напомнила мне Чулпан Хаматову по тонкости и лиризму рисунка роли, прекрасный Охлобыстин — Даниил Богомолов, его раздвоение на Зину и Таню, вечно несчастный и нелепый Иванов — Сергей Поздняков… клоунесса Зина — Алина Костюк. Возможно, история оказывается несколько подзатянутой ближе к финалу, но это вопрос, скорее к пьесе Ольги Мухиной, которая внезапно, через 20 лет, обнаруживает уже свои структурные несовершенство, тридцать три финала, исчерпанность истории и витальности после полутора часов игры, но послевкусие этого «вечного» круговорота — остается удивительно тонким и красивым. Я, если честно, помню, как там же, на Литейном, Городской Романс играли — и было то же чувство упоительного беззакония и света, где очень много любви и вечной молодости.
Спектакль очень стильный, дивный, тонкий, лиричный, вне времени. Вечер прошел не зря! И я тоже заметила сходство с Чулпан Тани-глаза и улыбка. Думала, мне показалось, ан нет! Сравнивать ни с кем не хочется, они все прекрасны!
Зрители рассаживаются в зале. Разместившись в креслах, прислушиваются к еле разбираемым отрывкам из звучащей на фоне общей суматохи не то радио-, не то ТВ-передачи о взаимоотношениях полов. Ну, хорошо! В мире все как обычно: хорошо! Хорошо, что сегодня не о Сирии, долларе и нефти, их переживем, а о вечном и даже приятном — о любви. О любви не только мужчин и женщин, а о любви вообще. Любовь как жизненный импульс, как ядро всего. «Хорошо!» — рефрен спектакля.
«Таня-Таня» Дениса Бокурадзе и есть то самое фестивальное «во имя жизни и созидания». Режиссер, выступивший и как сценограф, поместил на середину сцены деревянный круглый подиум. Это и наша Земля, и вечный человеческий нерушимый союз (вспоминается «Союз друзей» Булата Окуджавы), и круглый живот женщины, как в античности круглая орхестра древнегреческого театра являлась отражением родового сознания. «Круг» впоследствии послужит и танцполом, и ложем, где отпляшут свой бешеный танец Девушка (Любовь Тювилина) и Иванов (Сергей Поздняков). Бокурадзе расширяет сценическое пространство и делает его легким для трансформации в ходе спектакля. Застеленная и завешанная льняными холстами сцена похожа на лабиринты сознания. Герои плутают по ним, утекают из одного в другой, играют и заигрывают, прячутся, ищут друг друга, находят и хватают. Художник Евгений Ганзбург погружает в атмосферу сhillout’а: теплое ламповое освещение и светомузыка, оживляющая бабочек на заднике. А театральный прием «игра с тенью» создает впечатляющую эстетическую картинку.
Главная героиня — Она. Девушка, женщина, любовница, друг, но главное — Мать. В смысле прародительница всего и всех. Та, что создает и рождает. Таня — это Природа. Здесь могла быть и Зина, и Катя, и Оля, и Маша… Обзовите Ее как хотите, как нравится, как чувствуете. Суть от этого не изменится. Таня, в конце концов, — это и любовь, а она везде. Ею пропитан воздух, он из нее состоит, и все ею дышат: Иванов, Охлобыстин из Бибирево (Даниил Богомолов), Мальчик (Александр Овчинников). Никто не убежит и не скроется от Тани. «Она следит, выглядывает из-за угла, скачет ланями…» Таня во всем. Таня есть жизнь, и Таня ее же дает. Шагал не зря изобразил Беллу летящей, парящей в небесах. Она буквально растворилась в воздухе, слилась с ним своими летящими тканями платья. А он держит свою Богиню за руку, стоя на земле, вот-вот готовый познать чувство полета.
Таня бывает разной. Девушка с огненными волосами буквально вспыхивает в сознании Иванова ярким салютом из молодости, бойкости и задора. Она, как однажды Ева вкусила запретный плод, дерзко поедает яблоко, попирая ногой деревянный «живот». И ведет Адама за собой в омут с головой. Какое совпадение — Девушка оказывается Таней. А у Иванова уже есть главная Таня всей жизни (Юлия Бокурадзе). Его Таня другая — настоящая. Она — вечная женственность и красота. Символ устойчивости, спокойствия и защиты. Шлейф ее духов слышится даже в зале. Но духов ли? Не это ли тот самый запах, флюид, узнаваемый человеком на инстинктивном уровне, подобно тому, как младенец узнает запах матери?
Тани встречаются, симпатизируют друг другу. Потому что каждая видит в другой свое отражение. Таня-Юлия Бокурадзе сокрушается — молодость ускользает от нее, однако она видит продолжение себя в юной и страстной душе — Тане-Любови Тювилиной.
Истории рабочего Дяди Вани (Денис Бокурадзе) о женщинах, которые подбирали мужчин из луж, тащили их на себе, отмывали, согревали, а потом жили с ними душа в душу — истории о созидании и доброте вообще. Это не воспевание матриархата, а четкий и понятный пример для каждого.
И вот мужчины остаются одни. Паника, слезы, алкоголь. Тани нет только физически. «И что я буду делать, когда это все кончится? И будет ли мне хорошо от этого?» — спрашивает Охлобыстин. «Она увидит нас и простит»,
— приходят все к такому выводу. Конечно, простит. Как мать, которая всегда прощает своих детей.
Мир «Тани-Тани» — мир сущностной реальности, где царит вечная весна, слышатся сладкие речи и играет музыка. Музыкальные вариации на тему Ф. Шопена (прелюдия № 4 ми минор, опус № 28) не случайны. Спектакль и сам льется как музыка. Здесь нет энергичных, импульсивных переходов из сцены в сцену. Все стремительно, но плавно перетекает из одного в другое, актеры подхватывают последнюю ноту партнера и продолжают ее, развивая главную тему.
И все-таки повседневная реальность существует. Последняя «чеховская» сцена — точное попадание в атмосферу драматургии Мухиной, в которой, несомненно, есть аллюзии на Чехова: потоки реплик и фраз, где каждый герой твердит о своем. Пить вино или шампанское? А может, лучше и то, и другое? Бокурадзе решает сцену в стиле «Люди едят, пьют чай, носят свои пиджаки…». А в Крыму тем временем хорошо! И в Америке тоже. И вообще жизнь у нас хорошая, прекрасная жизнь. «Зина, все песни об одном, — скажет выпивший Охлобыстин, — жили-были мужчина и женщина…» Действительно ли об этом? А впрочем, ну и ладно! Ну и хорошо!
. Спектакль чудесен. Как лёгкий летний сон, когда утром солнце карабкается по деревянным стенам загородного домика. Очень нежный, под стать подобранному кремовому цвету, но не ‘переслащеный’.
Местами проседает темпо-ритм. Не до конца выровнены актёрские уровни: играют каждый в своём ‘пласте’, но и этот минус становится плюсом — пласты пересекаются как солнечные зайчики на той же деревянной стене и дают оттеночность звучания.
Светлый, нежный, искренний, сделанный в манере пьесы. После просмотра несколько дней не хочется слышать никаких новостей из внешнего мира, чтобы не растерять это ‘хорошо’, чтобы оно подольше оставалось с тобой.
Большое спасибо за это ‘хорошо’ внутри