Ю. Смирнов-Несвицкий «Внутренний голос».
Театр «Суббота».
Режиссер Юрий Смирнов-Несвицкий, художник Мария Смирнова-Несвицкая
Внутренний голос нужно слушать. Спектакль «Внутренний голос» — тоже. Его надо воспринимать интуитивно, духовно. Действие здесь намеренно бессобытийное и разветвленное. Блики, полутона, всплывающие воспоминания, уходящие в небытие герои… Такой своеобразной музыкально-драматической исповедью Юрий Смирнов-Несвицкий отметил собственный юбилей.
Пьеса читается сложно. Она похожа на дайджест, собранный из разных историй, или сценарий, в котором они смонтированы друг с другом, как кадры кинофильма. Последние дни жизни Бунина смешиваются с небылицами из театральной жизни и фронтовыми сюжетами; рассказы о творческих поисках современных артистов (где артисты театра представляются собственными именами) тонут в звуках советских песен; а в истории литературных героев врываются гротескные фигуры клоунов, веселого и грустного, этаких Счастливцева и Несчастливцева нашего времени, носящих имена Смирнова (Олег Якунин) и Несвинайского (Иван Байкалов) и тем самым отдающих дань режиссерской самопародии. Реальность и выдумка, быль и небыль легко переплетаются, стирая взаимные грани и подчеркивая тщетность материального, сущего.
У всех этих событий нет общего логического сюжета, нет одной линии, на которую все истории можно было бы «нанизать», нет сквозного движения «от» и «до». Рискну предположить, что, пожалуй, и последовательность сцен здесь может быть вариативна. Есть только Внутренний голос — объединяющий персонаж в исполнении Григория Сергеенко, который живет в каждой сцене, все видит и все слышит. Но он не оценивает происходящее, не старается сделать какие-то жизненно важные выводы, расставить точки в событиях прошлой жизни (чего вполне можно было бы ожидать от исповеди). Как раз в этом-то и особенность персонажа, его суть — накопление впечатлений и ощущений. Оценка (задача рассудка) влечет за собой градацию, выбраковывание ненужного, а нутро впитывает все, что происходит вокруг.
Сцена из спектакля.
Фото — Светлана Пьянкова
…Место действия — везде и нигде. В темном пространстве, созданном художником Марией Смирновой-Несвицкой, есть скамейка, на которой размышляет Бунин, есть большой стол, за которым собирается дворовая компания за партией домино, есть огромное окно по центру. Эти «точки» расставлены в пустоте, между ними словно ветер гуляет: здесь много выходов и входов, герои появляются откуда угодно — из-за «задника», из кулисы на авансцене, поднимаются по лестнице на балкон. Появляются — и исчезают. Все меняется, все проходит… Окно — центр композиции. Когда оно закрыто — это запретная дверь, за которую хочется заглянуть, чтобы увидеть давно забытые лица; а когда оно открыто — становится страшно от того, что стол за ним опустел и кругом тишина…
Герои спектакля — это не конкретные люди, а миражи, фантомы, воспоминания. Дух спектакля — ностальгический, светлый. Эмоционально «Внутренний голос» очень в стиле театра «Суббота», словно провозглашает своеобразное духовное кредо — он музыкальный, добрый, открытый, с нежной грустинкой. Жанр определить трудно. Здесь нет четко выраженной линии действия, к которой привык зритель драматического спектакля, но и концертом его ни в коем случае не назовешь. В спектакле есть единое смысловое целое и тема- камертон: смысл жизни — в беспокойстве души, в постоянном творческом поиске, в умении слышать себя.
Когда-то, пытаясь подобрать ключ к «субботовским» спектаклям, я определял сценические композиции Ю. А. Смирнова-Несвицкого как «воспоминание о несуществующем», «воспоминание в квадрате». Тогда это казалось туманным и со временем яснее не стало. Однако, и о «Внутреннем голосе» хочется сказать то же самое. Новый спектакль – это очередной эпизод театрального сериала, начатого «Окнами, улицами, подворотнями», «Городом, знакомым до слез…», «Лунным пейзажем». Сериала о невыносимо прекрасных людях, которых, казалось бы, не может быть. Парадоксально, но, подбираясь в спектакле к уже современной «Субботе», отдавая персонажам имена их исполнителей, Смирнов-Несвицкий откидывает зрителя на сто лет назад. И обнажает перед ним истоки и течения своей творческой деятельности. Действительно, одной ногой он крепко стоит в русском Серебряном веке, а другой измеряет дух 70-х годов прошлого века, улицы Ленинграда-Петербурга, тексты отечественных и зарубежных классиков. Именно из Серебряного века проистекает декадентская символичность, ударный футуризм и многочисленные лингво-театральные неологизмы «Внутреннего голоса» и других спектаклей Юрия Александровича. Здесь вся команда театра бросает вызов негласным правилам театра – будь то махровая «традиция» или нахрапистый «эксперимент». На момент премьерных показов «Внутренний голос» напоминает пушкинские «зашипевшего Аи струю и брызги золотые». Но в скором времени он станет блоковским «золотым, как нёбо, аи», который явно ближе самому Юрию Александровичу. И реакция на него у зрителей соответствующая – кто-то впадает в эйфорию, грозящую «субботовским» алкоголизмом. А у кого-то начинает болеть голова (забавно было наблюдать, как один парень настырно пытался вступить в дискуссию с артистами во время спектакля).
Сложная композиция пьесы и спектакля больше, чем литературно-театральная игра. Тут чем богаче литературно-исторический багаж воспринимающей стороны, тем интереснее. Подлинные тексты классиков, подделки и пародии, собственные философские рассуждения автора. Иногда кажется, что «бессюжетность» и «разветвленность» чересчур «намеренны» на уровне автор спектакля (театровед) – зритель (театровед). Но несложно заметить, уровень автор спектакля – зритель может быть практически безоблачным. Лукавство и подножки автора составляют симбиоз с актерским шармом и полной верой в воображаемые обстоятельства. Актерская «невзначайность», наивность, сентиментальность, эксцентричность, находчивость тщательно спланированы и взрощены на сценографии и костюмах Марии Смирновой-Несвицкой. Овеществленные метафоры, шутовство, опрощение сценического жеста, контакт со зрителем где-то между психоаналитическим сеансом и педагогической игрой – перечислять техники и приемы в границах одного спектакля можно долго. Внешне «Внутренний голос» дарит радость, теплоту, близость общения.
Но шутки – шутками, а спектакль грустит об очень болевых и неисчерпаемых событиях и понятиях, переместившихся в параллельный мир художественного, бесконечно дорогих рефлексирующей интеллигенции. О смерти Блока и интимной жизни Бунина. О бессмысленной погибели войны. Об абсурдной советской идеологии. Наконец, выше и объемнее — о мазохистской любви творческого человека, о его бесконечных изменах любви земной с собственным творчеством и наоборот. Всё это легенда, замешанная на преодолении пессимизма, и дающая сarte blanche воображению во спасение. В актерской серо-запыленной временем массе различаются фасоны утраченного, вернуть которое можно уже только в театральных воспоминаниях. Женские костюмы, созданные Марией Смирновой-Несвицкой – это не просто подчеркивание индивидуальности или создание ощущения безвременья. Это тоскующее смакование красоты. Вкупе с новехоньким круглым столом и обшарпанным окном, в котором сосредоточилась «Русь бесприютная» — это вызов опрятной рафинированной публике, презрение и призыв одновременно.
В моем театральном опыте есть спектакль «Облако в штанах» компании “LE RUGISSEMENT DE LA LIBELLULE” из Франции. Там два актера пытались агрессивной танцевальной пластикой подкрепить произносимые ими по-французски стихи Маяковского. Между визуальными кусками те же строки за ширмой вокалистка воспроизводила под немелодичные звуки оркестрика. Это была наивная игра в андеграунд. У Смирнова-Несвицкого оркестрик исполняет популярные песни, ассоциативно связанные с действием в пародийном или лирическом ключе. И это честный андеграунд. Музыка «Внутреннего голоса», как ни странно, его плоть. Самое конкретное, земное, рациональное. Здесь происходит смыкание эстетики театра и разнокалиберного зрительского опыта. И тогда уже не так страшно оказаться в подвале и выдерживать полнейшее неуважение к школьным истинам о непрожитом, но волнующем прошлом.
Внезапное знакомство с театром «Суббота», а именно со спектаклем «Внутренний голос», возбудило во мне весьма противоречивые чувства. Сцена с размышлением над искусством, появляющимся из великого Ничто и творцом, крутящимся вокруг всего этого — затронула мое воображение до глубины души.