«Гамлет». Сочинение для сцены Льва Додина по Саксону Грамматику, Рафаэлю Холиншеду, Уильяму Шекспиру, Борису Пастернаку.
МДТ — Театр Европы.
Режиссер Лев Додин, художник Александр Боровский.

Этого «Гамлета» интересно смотреть! Некоторое время назад я понял, что больше не вынесу никакой, совсем никакой постановки «Гамлета» и «Трех сестер» — ни глубокой, ни метафорической, ни постдраматической, комической ли, депрессивной ли, никакой. Хотелось новой пьесы: с неизвестным сюжетом, с оригинальными характерами, в непривычной эстетике. Спектакль Додина — именно по новой пьесе, со всеми перечисленными обстоятельствами. По современной, во всех смыслах современной, пьесе.

Мать была вынуждена выйти за его отца, в общем, фиктивно, а любила дядю, сын от него, сын любимый. Муж был мерзавцем — и домашним, и политическим мерзавцем, занимался интригами, которые должны были привести к власти еще больших мерзавцев. Сын — сын своего отца, ему преданный. И вот старик умер. Тут начинается драма по полной программе, прежде всего по психологической программе: с обвинениями, чувством вины, созданием кумира, обманами, тупиками понимания, материнскими и сыновними комплексами, суицидальными порывами, любовной катастрофой. Плюс социальный контекст: хаос, разруха. Пусть это изложение не покажется ироническим. Для драмы реальной — не про них (в бархате), а про нас (в футболках) — все более чем серьезно, по-человечески масштабно и по-человечески неразрешимо.

К. Раппопорт (Гертруда), И.  Черневич (Клавдий).
Фото — В. Васильев.

Режиссер сталкивает действие в стихах и действие в прозе. То, что в стихах, как бы красиво, но выглядит демагогично. То, что в прозе — некрасиво, но иногда заставляет застыть от понимания и сострадания. Монологи с иносказаниями, стихотворный глянец, самодовольная игра ума, снобистский сарказм обеспечиваются истеричностью и фанатизмом юного героя и его круга. Проза достается старшим, которым, без защиты эвфемизмов и аллегорий, приходится решать настоящие жизненные проблемы. Проблемы, которые не решить. А неизбежное, разошедшееся на стеб и мемы бытьилинебыть, симулякр философичности, пафосно произносится героем, когда он вылезает из подвала с подругой, натягивающей на себя футболку с пафосной же картинкой «My prince» и его изображением.

В прозе — мать, нормальная, сложная, когда-то запутавшаяся, с понятными чувствами, открытая, красивая пытается вытащить парня из угрюмого тупика. Спектакль начинается с того, что она, чтобы разбудить его к жизни, стаскивает с его застывшего лица капюшон (вечную защиту от света) и танцует с ним танго. Сын — того типа, как сейчас парни «с идеями» и помоями из телевизора в мозгах, с настроениями борца; говорит красиво, правильно, принципиально, с метафорами в стиле Пастернака. (Премьера шла на следующий день после похорон нашего коллеги, убитого студентом — радикалом-гомофобом, убитого зверским средневековым способом, и от ассоциации было не отделаться.) Сын теперь с миссией: надо способствовать осуществлению политической воли отца.

Д. Козловский (Гамлет).
Фото — В. Васильев.

В драматургии спектакля многое отличается от шекспировской трагедии и от других версий изложения мифа. Гамлета-отца едва ли отравили, это болезненная инвектива истеричного героя. И Гамлета-сына не убивают, после смерти матери он спокойно и угрожающе произносит, обращаясь к зрителям, последние слова: «Дальше молчание» (которые читаются «дальше заткнитесь!») — и перед нами провозят огромный телеэкран с косноязычно-умиротворяющей речью президента Фортинбраса. Воля отца исполнена. Сокращено число действующих лиц. Кроме главных — Гамлета, Гертруды, Клавдия, Полония, Офелии — есть еще только компания приятелей Гамлета, три выпендрежных мужика, выполняющих функции и актеров, и Розенкранца с Гильденстерном, и Горацио, и могильщиков, все они довольно изломанные, разряженные, говорящие стихами и аллегориями. Они (вместе с Офелией) поддерживают Гамлета в его заморочках, провоцируют драму, делают ее цветастой. В «Мышеловке» играют монологи из «Короля Лира» — про власть. Это оскорбительная провокация для родителей, и она удается. Жестокости умножаются. Дальше — убийство Офелии (ее скидывают с верхнего этажа на землю, под землю, в заранее приготовленную яму). Недаром на всех персонажах красная, цвета крови, обувь. Туда, в ямы, где приятели Гамлета играются с черепом Йорика, попадут один за другим и Полоний, и Гертруда…

Механизм пьесы как бы упрощен. Но добавлен от режиссуры сквозной театральный образ: между сценами монтировщики с грохотом закрывают провалы в полу, похожие на могильные ямы. Стройка президентского дворца, обозначенная металлическими лесами, окружающими сцену, завершается. Это устрашающая победа Гамлета, наследника престола.

Сцена из спектакля.
Фото — В. Васильев.

Спектакль Додина, как и предыдущий — «Вишневый сад», отличает язык молодой режиссуры, отмеченный раскованностью и рискованностью театрального текста. Автоматизм восприятия разрушен программно. Сценический текст — небытовой, условный, состоящий из быстро сменяющихся игровых ситуаций. Драматические узлы появляются вопреки шаблону в неожиданных местах и необычным способом. Глубина не та и не там, где ожидается. Данила Козловский переворачивает для сцены своего киногероя. Внешне, по имиджу, Гамлет тот самый, как там, и тут это жутко. Идейность и сила экшен-героя, отмеченного специфическими жанровыми интеллектуально-физическими свойствами, даже когда он по-своему «страдает», в жизненной психологической драме дают противоположный смысл. А тут в действии Гертруды, Клавдия и Полония — Ксении Раппопорт, Игоря Черневича, Станислава Никольского — именно психологический рисунок. На самом деле, прежде всего Гертруда пытается восстановить разорванные связи времен, ну хотя бы связи людей, преодолевает облом за обломом, держится почти до конца и травится сознательно. Гамлет, в кавычках и без них, — ее трагедия. Раппопорт играет психологически, подробно, развернуто. В «прозе». И Черневич — в «прозе», про чувство вины Клавдия, много лет подавленного тайной двойной жизни с чужой женой и перепутанными чувствами, тревогой за «нашего сына» (шекспировская фигура речи звучит однозначно конкретно). А «стихотворная» роль Гамлета имеет отношение к новой «новой» драме, несмотря на преизбыточность словесных красок, мотивы действия спрятаны, перепутаны и едва ли ясны самому герою. Не могла оставаться и Офелия — Елизавета Боярская бледным призраком, нимфой с цветочками у ручья, ее роль тоже из новой драмы, на футболке ее именно этот «prince», она не лепечет беспомощно, а агрессивно провоцирует родителей и нарывается на реакцию времен новой драмы, а не эпохи барокко…

Намеренно лишенный иллюстрации литературного текста и имитации условных сценических положений, спектакль Додина читается на разных уровнях. Один — рассказывание истории, новой для зрителя (так было и в 1601 году). Конечно, для «знатоков» тут добавляется игра с шекспировским текстом, на уровне сюжета и уровне мотивов, наслаждение и возмущение от того, что «не так».