«Sociopat / Гамлет».
Театр «Старый дом» (Новосибирск).
Режиссер Андрей Прикотенко, художник Ольга Шаишмелашвили.

У каждого поколения свой Гамлет. В премьерном спектакле Андрея Прикотенко Гамлет — персонаж компьютерной игры, роль которого примеривает на себя обычный парень, геймер и рэпер, предпочитающий виртуальный мир реальному (Анатолий Григорьев). «Привет, юзеры!» — с этой несколько неловкой и застенчивой фразы начинается спектакль. Напрашивается рифма: Гамлет — обитатель уютного мира лузеров-анонимов, в котором всегда можно притвориться кем-то другим. Правда, игра оборачивается жизнью, а маска персонажа плотно прирастает к лицу геймера, обрекая его на гамлетовского масштаба страдания. В финале этот колючий парень, ранее говоривший своими словами, переходит на строки Шекспира, облекая его в современную форму музыкального протеста — форму рэпа. В этом спектакле текст Шекспира в переводе Пастернака и темы трэков Эминема и Оксимирона не противопоставляются, существуют в едином культурном пространстве.

Текст пьесы Шекспира возникает в основном в виде проекции. Именно он — тот призрак, который мерещится Гамлету, манит его, волнует, но остается чем-то потусторонним. Место действия — вытянутая прямоугольная площадка — огорожено мелкой сеткой, имитирующей экран компьютера (художник Ольга Шаишмелашвили, видеохудожник Олег Михайлов). В самом начале по ней бегут бесконечные строки кода html-языка, описывающего современный мир с большей точностью, нежели язык литературный.

А. Григорьев (Типа Гамлет).
Фото — В. Дмитриев.

Типа Гамлет (так обозначен персонаж в программке) подгружает сюда игру: можно выбрать своего персонажа — Клавдий, Полоний, Гертруда. Каждому даны вполне однозначные характеристики: Клавдий, например, карьерист и «эффективный менеджер», Гертруда влюблена. Режиссер переписал их речь современным языком, в котором литературные обороты смешаны с уличным новоязом. Текст Шекспира появляется лишь изредка. Во время перебранки с Розенкранцем и Гильденстерном (две современные социальные маски — гопник и задрот — примотаны друг к другу скотчем) ползет по сетке знаменитый диалог про флейту, в финале строки кульминационного монолога «Быть или не быть» разлетаются по буквам, а значок с перечеркнутой батарейкой предупреждает, что игра заканчивается.

Образность, объемность текста Шекспира здесь сменилась многословностью, шероховатостью современного языка, на который повлияла агрессивность медиакультуры с ее скандальными реалити-шоу, профанирующими настоящую жизнь и межличностную коммуникацию. Второй источник влияния — интернет-общение, отменившее этику по причине безнаказанности и лаконичность ввиду бесконечности пространств соцсетей. Персонажи спектакля говорят много, быстро, эмоционально, все они — в состоянии невроза, обычного для жителей перенасыщенного информацией и помешанного на публичности современного мира. Однако если Клавдий (Ян Латышев) наслаждается остротой языка и собственным остроумием, а Полоний (Тимофей Мамлин) растекается в манерности, то Гамлет захлебывается словами, страдает от этой скороговорки, но никак не может из нее выбраться. Язык — плохо работающее, но единственное средство борьбы, единственный способ быть понятым. В надежде на язык, в горячности и сбивчивости его речи — романтичность этого Гамлета. «Как можно это все слушать?» — с тоской обрывает он сам себя, но через секунду этот занудный бритоголовый очкарик снова плюется словами в самоуверенного изящного красавца Клавдия в костюме фехтовальщика. Здесь все воины и спортсмены (хореография Александра Андрияшкина) — сторонники и слуги короля носят шлемы и белые куртки как униформу, лишь один Гамлет — «гражданский» в джинсах и неприметной темной футболке. В финале ему придется вписаться в эту игру, напялить на себя такую же куртку, но в униформе он смотрится нелепо и жалко.

Т. Мамлин (Полоний), Л. Чернобаева (Мама).
Фото — В. Дмитриев.

Пресловутый инфантилизм, обычно приписываемый современным бунтовщикам, здесь тоже присутствует, но его вряд ли можно отнести к области критики — он просто есть. Следя за словесным поединком Гамлета с Клавдием, думаешь о том, что, возможно, привычная терминология нас обманывает. За так называемым инфантилизмом героя — осознанное наследование мощной традиции интеллигентского художественного протеста: в своем трэке Гамлет перечисляет советских поэтов и отечественных рокеров. Важно, что трэки для этого кульминационного диалога, решенного в стиле рэп-батла (это, а не вялое махание шпагами в финале, и есть настоящая дуэль), написаны самими актерами — это делает спектакль подлинным коллективным высказыванием творческой команды спектакля.

Этот так называемый инфантилизм оказывается невыносим для богатой, обеспеченной и средствами, и властью прослойки, — Гамлета бьют жестоко и часто. С невероятной стремительностью Клавдий из отмахивающегося от назойливой мухи расслабленного баловня судьбы превращается в озлобленного и суетливого тирана. Узнаваема и риторика. Очень смешно и очень современно — нелепое убийство Полония и смерть Офелии Клавдий выдает за антиправительственный заговор, а импульсивные поступки нервного нового «рассерженного» парня — за четко спланированные действия могущественной и многочисленной революционной организации. Узнаваема и публичная реакция Клавдия на критику: «Я думаю, что на безобразие и хамство не стоит отвечать», — не так ли у нас реагирует пресс-служба, когда кто-то из высокопоставленных чиновников в очередной раз сел в лужу?.. Любое высказывание власти выродилось в монолог зарвавшегося параноика.

Я. Латышев (Дядя), Л. Чернобаева (Мама).
Фото — В. Дмитриев.

Взрослость Клавдия — в его прагматичности: с тоскливой досадой говорит он о том, как несвоевременно нападение Гамлета — только жить спокойно начали, только стабильность настала (о, эта проклятая стабильность!). Терминология не выдерживает этого расклада — такая взрослость в сто раз инфантильнее романтичных порывов: Гамлет работает на перспективу, а Клавдий исступленно проживает настоящее, Гамлет собирает сторонников (пусть его соратники сплошь великие мертвецы и герои литературы), но Клавдий, как и все тираны, безнадежно одинок.

В общем-то, Клавдий здесь в большей степени, чем его оппонент, похож на здорового, рассудительного человека — он говорит, что Гамлет позер и трус, что его модная социопатия лишь маска, за которой пустота и плохой иммунитет. Этот Клавдий во всем прав — действительно прав, но все равно говнюк, так бывает.

В спектакле «Старого дома» Гамлета постоянно унижают — и морально, и физически. Он — заигравшийся мальчик для битья, не оценивший всей силы реальности: юзер, писавший острые посты, оказался посреди поля боя напротив ощетинившегося диктатора-обывателя. Но именно этот парень, не умеющий держать шпагу в руках, читая Шекспира под рэп, восстанавливает ту самую связь времен. А спектакль Андрея Прикотенко романтичен, как этот Гамлет, — он так же упрямо верит в силу слова.