«Первая читка» в рамках XV Международного фестиваля «Пять вечеров» имени Александра Володина

В юбилейный год Александра Володина состоялся уже XV, посвященный памяти драматурга, Международный фестиваль «Пять вечеров». Традиционно часть программы фестиваля составляла «Первая читка» — читки пьес молодых авторов, которые проводились в Театре «На Литейном» при участии актеров этого театра и «Мастерской». После проходили обсуждения с участием аудитории, автора, режиссера и театральных критиков.

Фото — М. Александрова-Мухина.

На «Первую читку» в этом году было прислано около 400 пьес, из которых был сформирован лонг- (около 15 текстов), а затем и шорт-лист (7 текстов). Также, вне конкурса, в первый день читок была представлена специальная программа «Тигр может напасть в цирке» — пьесы, совместно написанные профессиональными актерами и актерами с ментальными особенностями, созданные в инклюзивной лаборатории проекта «Квартира» (худрук Борис Павлович, куратор Элина Петрова).

Работы эти незамысловаты, однако в них обязательно содержатся какая-то мораль и авторская «фишка»: эпичный финал в «Охоте и рыбалке» (Аким Норландер, Анастасия Бешлиу, Наташа Розанова), взлеты и падения музыканта в «Легенде о рок-звезде» (Максим Слесарев, Татьяна Филатова, Дмитрий Крестьянкин), жестокая правда жизни в «Шпильке и ее друзьях» (Мария Жмурова, Юлия Захаркина), закрученные сюжеты в «Мистер Браун, или Сцены из реальной жизни Америки» и в «Детективе» (Павел Соломоник, Ксения Захарова, Станислав Бельский, Александра Никитина) и покоривший аудиторию «грозный» львиный «Ырырыр!» в «Тигр может напасть в цирке» (Нина Буяненко, Екатерина Алексеенко, Светлана Афонина). После пьес «квартирантов» были представлены тексты конкурса.

1000 и одна инструкция

В тридевятое царство, тридесятое государство — организацию, запрещенную в России, — сквозь кордоны, досмотры, допросы и прочее отправились три/четыреста/две тысячи (нужное подчеркнуть) «марьюшек»: отправились к «соколам своим ясным». Из названия пьесы «Финист Ясный сокол» считывается аллюзия на небезызвестную сказку, да только не все так просто. Автор Светлана Петрийчук смешала реальность с мифологией, сведя эту историю к мусульманскому дискурсу.

Марьюшки облачаются в хиджабы, берут по «три пары железных сапог и белье марки Intimissimi» и отправляются в путь: в САР, ИГИЛ, куда угодно, только бы к суженым, еще вчера бывшим рядом — в электронной переписке. Как это можно — «влюбиться в кого-то, не видя даже фотографию?». Как можно добровольно сдаться в ИГИЛ? А кто его знает? Как говорил Блаженный Августин, grande profundum est ipse homo… — «великая бездна сам человек, волосы его легче счесть, чем его чувства и движения его сердца». Именно через смешение Корана и Библии, молитв и рецептов, быта и мифа автор пытается приблизить читателя к пониманию природы выбора этих «марьюшек», каким бы страшным он ни был.

«Финист Ясный сокол». Режиссер В. Попова.
Фото — М. Александрова-Мухина.

Читка пьесы, выстроенная Верой Поповой как рождественское гадание за круглым столом, в мгновение ока превратилась в путешествие поперек границ — государственных и личных, инструкция «Как правильно носить хиджаб» — в инструкцию «Как правильно носить платок в колонии», а бытовые ритуалы — в ритуалы религиозные. Основано на реальных событиях. Имена изъяты.

День, который закончился

На реальных событиях (и локациях) основана и «Я на Гороховой, а все на даче» Полины Коротыч (режиссер Михаил Смирнов). История о времени, его скорости, цикличности, и в то же время о неупорядоченности, о внесистемности и системе, о людях, ей подчиненных, — чудаках вроде «медленного и красивого» мальчика, рассеянной Вики, мужчин в шортах возле Исаакия, раздражительной кондукторши и проч. Однако главных героев нет, как нет четкого времени года и четких формулировок, есть только Петербург, знакомые улицы, «день, который закончился», и диалоги, которые будто бы повторяются. Но, как числа в пятнашках, переставляются местами слова, и рождаются совсем иные комбинации, и… «сначала тупо, потом нормально»: странные диалоги становятся вдруг привычным языком, а пьеса в целом — «замиранием и ускорением в заданной точке незаданного пространства какого-то героя» (Мария Сизова).

6-я симфония банкомата

Читатель (слушатель) оказывается на улицах Петербурга и в пьесе «Подвиг» Оли Потаповой. Шумные улицы, говорливые люди, сирены, сигналы авто, «голоса» банкоматов и платежных терминалов — из них, как пазл на 2000 деталей, сложена пьеса.

«Подвиг». Режиссер В. Левицкий.
Фото — М. Александрова-Мухина.

Как отметила на обсуждении режиссер Женя Беркович, говоря о сценическом прочтении, «Подвиг» вполне мог бы стать интересной оперой. И действительно, из текста, довольно сложно «звучащего» на бумаге, сложилась бы полноценная симфония повседневности со всеми обертонами. Попытка «сыграть ее по нотам» в рамках фестиваля была предпринята режиссером Валентином Левицким. «Cырок в мол. шок. суф. м. д. ж. 15% 40 г, <…> яйцо кур. с. 1 стол. фас. 10 шт.<…> Скидка. Итог. Принято. Сдача». Выбивается чек. Стучит дождь. Дребезжит трамвай. Музыка в наушниках… Фрагменты эти ничем не связаны, как случайные рисунки на полях, которые потом, от нечего делать, собираются в единый полнометражный мультфильм.

«Подвиг» — вещественный мир, от желтых розочек на торте до желтых кругов на турникете метро, переведенный в звуковую партитуру: быт, отношения, шаблоны, рамки, правила — каждодневность. А подвиг в чем?.. «— Не заходите за ограничительную линию у края платформы.
— Заканчивайте переход.
— …сохраняйте спокойствие».
Сохранять спокойствие — подвиг.

Шаманская сага

В отличие от «Подвига», пьеса Сергея Филлипова (режиссер Сергей Паньков) «Гиперакузия» совсем не напоминает звуковую партитуру, однако тоже «звучит»: диалоги в пьесе ведутся в постоянных отсылках к «музыкальному» сопровождению (чередование шумов и тишины, обозначенное в ремарках). В момент читки же «звуковые колебания» не различимы вовсе, кроме разве что грохота и дребезжания барабанной установки на протяжении всего действия и многократно повторяющихся лозунгов-тостов «За Бога! За Россию!». К концу читки выносить их становится практически невозможно, как невозможно вынести вообще любой звук при гиперакузии: в медицинской терминологии это слово обозначает обостренную болезненную чувствительность к звукам.

«Гиперакузия». Режиссер С. Паньков.
Фото — М. Александрова-Мухина.

Ею страдает главный герой — среднестатистический подросток, увлекающийся музыкой и активно участвующий в митингах, жизнь которого была в принципе однообразной до появления в ней пары странных персонажей — отца Тихона и Мужчины в штатском. С этого момента начала разворачиваться «шаманская сага» — так определен жанр самим драматургом. «Шаманят» все, от матери до провинциальной учительницы: в ход идут и молитвы, и заклинания, и тосты, и стихи классиков. Шаманят и драматург с режиссером, сбрасывая в один котел либералов, церковь, бога и черта. На выходе — полноценный эскиз спектакля в исполнении актеров театра «Мастерская», где в какой-то момент становится абсолютно непонятно, пропагандистская ли штука эта пьеса или просто ирония в адрес власти и РПЦ, доведенная до такой концентрации, что тошно.

И, наверное, текст вполне бы мог претендовать на глубокое высказывание «об отцах и детях, о настоящем и прошлом, и о магии сказанного слова, которое может стать заклинанием» (Татьяна Джурова), но истинный месседж затерялся за всем этим «мракобесием».

Медитация

После гипертрофированных звуков, криков, грохота барабанов хотелось, конечно, банальной тишины. И мерных всплесков воды. И чего-то еще медитативного.

Хруст яблока, шум моря, смех, звяканье приборов, стук колес, молчание, потом голоса… сложились в партитуру «Очень приятного текста» Маши Все-таки, «воспроизведенную» Ильей Мощицким. Все в этом тексте — переливы городских мелодий, скольжение по водной глади, тягучесть и размеренность —что-то такое, что отличает его от «Я на Гороховой…», где, напротив, сплошная скорость, нервозность и суета.

Ничего такого в «приятном тексте» вроде бы нет — слова и звуки дробятся, «голоса искажаются, разлагаются», предложения деконструируются, текст медленно «льется», но читатель/зритель, как завороженный, сидит и слушает его от начала до конца, не пытаясь вырваться из этой мерности. «Тишина. Приятный голос. А я из нее выскочить не успел».

«Псибо», такса, два ствола

А кто-то «выскочить не успел» из вязкого душного мирка «Псибо» Константина Стешика (режиссер Сергей Азеев) и остался познавать вместе с главным героем азы кодекса «мирного воина» — психологического боевого искусства («псибо»). Полуторачасовое погружение в карикатурный мир тотального насилия с его примитивными обитателями — маргиналами и придурками, «настоящими мужиками», боссом-«юмористом», женой-курицей, ее тупым любовником и, собственно, самим главным героем — бесхребетным, безответственным и беззащитным «мужчинкой», мечтающим о собаке и неспособным противостоять «окружающей среде».

«Псибо». Режиссер С. Азеев.
Фото — М. Александрова-Мухина.

Следуя дидактическому пособию «Псибо», герой, впрочем, не отказывает себе в удовольствии расправиться с неприятными персонажами «нормальными» методами. Долгая незамысловатая история оборачивается стандартным финалом боевиков из серии «все умерли», а долгая, будто испытывающая терпение, читка — павшими ниц «воинами» и маленьким, таким же беззащитным, как его хозяин, таксиком главного героя (пожалуй, самый запоминающийся момент читки).
«Слышен грохот упaвшего телa.
Тишина» (из «Очень приятного текста»).

И 3 кг апельсинов

Завершала марафон читок пьеса «Черный апельсин» Даны Сидерос (режиссер Антон Морозов): поверхностные разговоры подростков, «неважные» проблемы, погружение в гаджеты и в себя, беззаботность, беззащитность и многочисленные протесты. Все это могло бы длиться бесконечно, если бы в какой-то момент не столкнулось с бесцеремонным миром взрослых: с — будто кадры из фильма ужасов — выкинувшейся из окна женщиной, со «смертельными вакцинами», сложными человеческими отношениями и проблемами, выходящими за рамки «куда пойти учиться».

Весь текст пьесы, точно как те апельсины пятнами, испещрен ремарками «молчит, молчит, молчит…», а между ними — бессмысленные разговоры, глупое хихиканье, бесконечный грохот, хлопанье дверьми… И эта «музыкальность» вторит предыдущим пьесам, но в читке, к сожалению, не была слышна. Зато отчетливо прозвучали голоса подростков с их «твердыми» убеждениями и переоценками ценностей, что и является теми метаморфозами, ради которых текст произносится вслух.

У всех пьес — то сказочных, то абсурдных, то квестовых, то медитативных, —прочитанных за «Пять вечеров», было одно огромное сходство — звучание: буквальное, ритмическое, и — звучание времени. Набор цитат, вырванных из контекста фраз, фрагментов отдельных ситуаций в исполнении актеров вдруг складывались в единый пазл и обретали иные, отличные от «голого текста», смыслы, а диалоги становились абсурднее и жизненнее одновременно.

В обсуждениях спектаклей фестиваля немало говорили о «володинском» в постановках не по его текстам, и о том, что́ есть это «володинское» вообще. Как же оно проявилось в читках? «Той самой» атмосферы в них, кажется, не было совсем. Но точно был человек, сосредоточенный на себе и личном переживании, «любовь к жизни в малых ее проявлениях» и Петроградская сторона. Не по-володински разве?