«Бунт». По мотивам повести А. С. Пушкина «Дубровский».
Пермский театр «Сцена-Молот».
Режиссер Семен Серзин, художник София Матвеева, видеоанимация Виктории Приваловой.

К открытию нового сезона афиши пермского театра «Сцена-Молот» объявили сразу о трех готовящихся премьерах. Почти одновременно здесь приступили к репетициям Семен Серзин (в репертуаре «Сцены-Молот» уже есть один его спектакль — «У нас все хорошо»), Андреас Мерц-Райков (который тоже ставил в этом театре спектакли «Согласный/Несогласный» и «Ричард III») и Алессандра Джунтини (она знакома пока только узкому кругу пермских зрителей как участница лаборатории молодой режиссуры 2013 года). Открыл череду премьер спектакль Семена Серзина по повести А. С. Пушкина «Дубровский», нескромно переименованный в «Бунт».

Наверное, первая ассоциация, которая возникает у каждого со словом «бунт», — бессмысленный и беспощадный. Именно таким виделся русский бунт Пушкину два века назад. Примерно таким его видит сегодня и Семен Серзин.

«Рассея, моя Рассея…» — весело звучит песня самой патриотичной группы «Любэ», а на сцене свита Троекурова празднует победу хозяина в борьбе за имение Дубровского. На отвоеванном клочке земли тут же устраиваются русские народные пляски. На плазменных экранах мелькают анимационные ролики с балалайками, самоварами, блинами, пельменями. Троекуров подмигивает девушкам в первом ряду, заманивая их к себе в гарем (лишние люди ему не помешают, ведь его любимые забавы — это «живая мишень» и «русская рулетка»). А от имени радушного барина в это время зрительному залу предлагают отведать хлеба-соли в честь новоселья, только вот подношение-то оказывается ненастоящим. Впрочем, муляжность здесь присутствует и в самих людях. Патриотизмом, о котором поют нам до начала спектакля, во время него и после, здесь и не пахнет. Говорить о патриотизме серьезно сегодня практически невозможно. Смысл этого слова давно обесценен, сведен до уровня попсы. Высказывания на эту тему звучат все чаще, но в то  же  время все более фальшиво.

Сцена из спектакля.
Фото — М. Засухина.

Режиссер сразу разводит Кирилу Петровича и Андрея Гавриловича по разным сторонам, сталкивая их с первых же секунд спектакля. Ни постепенно накапливающейся обиды с обеих сторон, ни писем с объяснениями, ни моментов раскаяния Троекурова, как это представлено у Пушкина, здесь нет. Три раза они произносят один и тот же диалог, и каждый раз все неизменно оканчивается ссорой. Быть друзьями они не могут, а терпеть рядом с собой недругов Троекуров не намерен.

Взойдя на деревянный помост, усыпанный землей, Троекуров и Дубровский устраивают рукопашную схватку, а в это время нечленораздельно пробалтывается судебное постановление. Дела здесь решаются не законом, а силой. И вот на плечи Троекурова накидывают победный трофей — шкуру медведя (для него что зверя убить, что человека — все равно), а перед людьми Дубровского кидают черный мешок, из которого торчат уже посиневшие ноги их хозяина с посмертной биркой на большом пальце. «Зачем же ты пошел против меня, Андрюха?» — обращается к трупу Кирила Петрович во всеуслышание, чтобы все вокруг знали — против Троекурова лучше не идти, и тут же во все горло напевает «Моя Рассея!».

В этом диком мире царит не только беззаконие, но и безбожие. «А богу не все ли равно?» — безнадежно-насмешливо вопрошают на протяжении спектакля все герои. Но на земле, огражденной с четырех сторон тотемными столбами с черепами животных, не может быть бога. Здесь все живут по первобытным обычаям, подчиняясь сильнейшему. Против этого вечно длящегося ритуала вседозволенности и хочет устроить бунт Семен Серзин.

Но для бунта нужен герой. А есть ли сегодня такой герой, каким был для Пушкина Владимир Дубровский? Когда на сцену из зрительного зала, как бы из народа, выбегает маленький потрепанный Михаил Орлов с авоськой апельсинов и, поскальзываясь, падает, не сразу веришь, что это и есть Владимир Андреевич Дубровский. Поскальзывается он, правда, случайно, но ко второму премьерному спектаклю происходит и вторая случайность — актер ломает руку, и теперь с гипсом его Дубровский выглядит совсем несчастным. В белом смокинге и белых лакированных туфлях — он явно приехал сюда не для подвигов. Кажется, он давно позабыл, что такое родная земля, и прежде чем ступить на нее, надевает бахилы. А когда, увидев тело мертвого отца, он чуть не падает в обморок, понимаешь, что в исполнении такого Дубровского и его полоумных крестьян, какими они показаны в спектакле, бунт окажется лишь бессмысленным, не беспощадным.

Даже надев на себя маску разбойника, Дубровский выглядит беззащитным. В кудрявом парике, с приклеенными черными усиками и в косухе, его разбойник сошел не со страниц пушкинской повести. Он герой другой поэзии — произведений Михаила Круга и группы «Краски». С интонационной выразительностью крестьяне Дубровского зачитывают со сцены слова песен «Кольщик» и «Мама, я полюбила бандита».

Сцена из спектакля.
Фото — М. Засухина.

Видимо, в этом театре в последнее время перестали верить в настоящих героев. Трактовка Дубровского сродни Одиссею в исполнении того же Михаила Орлова в одноименном спектакле Алексея Крикливого, который идет на большой сцене Театра-Театра. Этим двум персонажам Орлова геройство не к лицу. Они благородны, но не воинственны и не желают совершать подвигов: для того и другого эта ноша становится вынужденной. Как простодушный Одиссей, взойдя на свой остров, без всякого хитроумия говорит, что он никто, так и Дубровский, вернувшись на родную землю, оказывается здесь никем. Но народ ждет героя, ему достаточно хотя бы знать, что герой существует. Все подвиги разбойника Дубровского здесь лишь плод людского воображения. В реальности он, кажется, не совершил ни одного деяния. Даже возникший от учиненного им пожара дым оказывается всего лишь паром из бани Троекурова. Дубровский в спектакле Серзина не способен на впечатляющие поступки.

У него не получается эффектно появиться, как в анекдоте: «И тут выхожу я — весь в белом!», и очень скоро ему приходится скинуть свое белоснежное одеяние. Неожиданно для самого себя он попадает в мир, который живет по неведомым ему законам, в котором не ценится его чистота. Под ногами оказывается не земля, которая его породила, а грязь, из которой теперь произрастают только пороки. «Нет! Таких не подмять, не рассеять. / Бесшабашность им гнилью дана. / Ты, Рассея моя… Рас… сея… / Азиатская сторона!» — с сожалением писал о судьбе России Сергей Есенин. Дубровский оказывается здесь единственным героем, в чьей душе бунтует настоящая русская душа, но противостоять «троекуровщине» он не может. Не желая вступать в борьбу с варварским обществом, он, тем не менее, терпит поражение.

Извалявшись в грязи этого общества, Дубровский понимает, что он здесь чужой. Уже упомянутый выше Одиссей Михаила Орлова тоже ощущает себя лишним на своем острове, поэтому, возвестив всем о долгожданном возвращении, он вновь уходит, тихо, незаметно отправляется в неведомое никому путешествие. В спектакле Серзина Дубровский уходит так, как обычно уходит типичный «маленький человек». В своей безысходности он решает умереть. Под очередной патриотичный трек группы «Любэ» — «От чего так в России…» — он сам роет себе яму и, обессилевший, в нее падает. Мир снова остался лишь с иллюзиями о настоящем герое.