В рамках фестиваля «Александровская крепость» на хуторе Аргатов в Краснодарском крае прошла режиссерская лаборатория по рассказам Николая Канивецкого

В последние годы театр в России все активнее обращается к проблеме сохранения местной аутентики — культурной и языковой. Пермский проект «немхат» создал целую серию уникальных спектаклей, посвященных коми-пермяцкой традиционной культуре и картине мира. Подобная работа ведется и, например, в Молодежном театре Сыктывкара, где Максим Соколов поставил спектакли на местном материале — «СКТВКР» и «Маньпупунёр».

Сцена из эскиза «Контрабандный чай».
Фото — Ирина Красюкова.

На Кубани тоже есть некоторые прецеденты обращения к истории края в театральном формате — например, в театре драмы идут «Кубанские казаки» по знаменитому фильму. Однако такие постановки, исполненные торжественной парадокументальности, скорее фиксируют местное самосознание в устоявшихся прославляемых формах, нежели изучают его. Исследованием современной кубанской жизни занимается горячо любимый мною спектакль-диспут «Невидимый Краснодар» (Один Театр, режиссер Юрий Квятковский). А вот с историей труднее. Но и тут происходят подвижки.

Уже не первый год в Усть-Лабинском районе (полтора часа езды от Краснодара) проводится фестиваль «Александровская крепость», организованный Фондом «Вольное дело» Олега Дерипаски: поют казачьи песни, демонстрируют ремесла, читают лекции. В этом году в рамках фестиваля, с легкой руки куратора Олега Лоевского и режиссера Натальи Шумилкиной появилась театральная составляющая — то есть режиссерская лаборатория краснодарских театров, проходящая в привычном формате недельной работы над эскизами.

Сцена из эскиза «Контрабандный чай».
Фото — Ирина Красюкова.

Для постановки был выбран малоизвестный кубанский прозаик Николай Канивецкий, писавший в конце ΧΙΧ века остроумные новеллы из жизни казаков. Кем-то прозванный «казачьим Чеховым», этот автор после революции был надолго забыт и переиздан лишь в начале девяностых, да и потом читался не слишком активно.

Тексты Канивецкого, сами по себе и смешные, и лиричные, а подчас и глубоко драматичные, стали вызовом для всех: для режиссеров и особенно для артистов. Дело в том, что в своих рассказах Канивецкий сочетал литературный русский язык с южнорусским разговорным суржиком (балачкой). Яркая, сочная речь оказалась непростой и для понимания, и для правильного произнесения, однако актеры справились, и пять эскизов были показаны на хуторе Аргатов 1 и 2 октября.

Здесь, в тени развесистых деревьев, на фоне зелени и старых построек тексты на суржике, отражающие былую языковую реальность, словно вернулись на родину. На самом фестивале зрители порой балакали между собой; южнорусский диалект стал основой и для многих казачьих песен. И потому новеллы Канивецкого звучали здесь весьма естественно.

Сцена из эскиза «Лемишка».
Фото — Ирина Красюкова.

Пять молодых режиссеров показали пять эскизов.

Екатерина Вербич поставила с актерами Одного Театра (и не только) комедийную новеллу «Контрабандный чай» в жанре саундрамы (звучала вживую виолончель Светланы Лебедевой — и не только). Сюжет прост: атаману пришла бумага о том, что купец, возможно, везет контрабандный чай, и его надо конфисковать; простодушные станичники таких слов не знают и решают, что «контра-баб-ный» — это поддельный, а «конфискуваты» — значит попробовать. Станичное правление на вид оказывается сходом мафии: герои одеты в классические костюмы и ведут себя весьма изысканно, но говорят при этом на суржике — и атаман (великолепный Евгений Женихов), и его старый советник казак Хома Очерет (утонченный и смешной Алексей Алексеев), и «секретарь», длинноногая томная дочь атамана (Дарья Женихова).

Сцена из эскиза «На кладбище».
Фото — Елена Анискина.

Здесь череда остроумных, бесшабашно веселых изобретений: и пластически простроенный роман дочери с молодым Якимом Киндратовичем (Николай Петренко), и образ манерного посланника — небольшая, но блестящая роль Дмитрия Волоха. Наконец, купец Афанасий (Сальвар Умаров) трясет белыми маскарадными ушами, оказываясь зайчиком, сколь привлекательным (кажется, казаки-мафиози готовы его съесть), столь и хитрым — так он избегает опасности. Разливание того самого чая, а затем и водки — уморительно-смешные хореографические номера. И в целом эскиз порадовал единством композиции и богатством настроений — ведь в какой-то момент этого карнавала оказалось, что зрители вместе с «атаманом» выводят песню о том, как «конь гулял на воле»…

Соединение лирики и комизма стало характерной чертой большинства эскизов. Так, вторая история, «Лемишка», была посвящена казаку-одиночке, кубанскому маленькому человеку русской литературы. Театр «Мой» и режиссер Ксения Самодурова прочитали эту новеллу как историю о том, кто во всем ищет красоту, — и фигура нелепого смушкаря, то есть изготовителя шапок, Лемишки (Марк Мелконов) постепенно вырастает в образ страдающего героя-праведника.

Сцена из эскиза «На кладбище».
Фото — Елена Анискина.

Артисты, ансамблево играя некоего коллективного героя, словно хор в древней драме, органично перевоплощались, из коллектива выделялись индивидуальности: вот нежная Явдоха (Юлия Юрин), вот внушительный квартальный Завертайченко (Филипп Рублев)… Актеры точно играли переход от рассказчика (русский литературный язык) к персонажу (суржик). Эскиз, сыгранный в мягком закатном свете, на площадке, устланной соломой, был похож на ностальгическую иллюстрацию в сепии.

Третий эскиз был еще более драматичен: Ирина Васильева поставила с актерами Театра драмы новеллу «На кладбище», где мрачная история знахаря-предателя сплетается с комическим сюжетом о пьяном казачке. Четыре артиста, постепенно вводя зрителя в гипноз истории, кружили по площадке меж деревьев: они перевоплощались, запевали, двигались в каком-то энергическом единстве, так что действие, переходящее от смешного к лирике, к страшному и опять к комичному, не отпускало ни на минуту. Все в черном, артисты быстро меняли обличья: вот Виталий Пичик накидывает сетчатую хламиду, распускает волосы — и он уже старец Охрим; вот Виталий Стеблецов набекрень насовывает на голову папаху — и он уже нетверезый «Стэпан Грыщэнко», отбивающийся от сокрушенной жены (замечательно смешной дуэт с Викторией Лукиной).

Сцена из эскиза «Вчерашние враги».
Фото — Елена Анискина.

Жуткой оказывается история предательства молодого Охрима, убившего земляка из ревности, и страшен момент, когда актрисы в черном кружат вокруг убийцы, а их пронзительные крики «Каин! Каин!» переходят в скрипучее карканье. Особую роль играла удивительно пластичная Юлия Романцова с ее загадочной полуусмешкой: она и первая рассказчица, и несчастная обиженная девушка, и запевала — в том числе финальной песенки о Каине и Авеле.

Арсений Фогелев взял для эскизов с артистами драмтеатра две небольшие комические новеллы: «Вчерашние враги» и «Гуси с того свету». В первой русский полковник и старый черкес, путешествуя в поезде, ностальгически беседуют о том, как хорошо было раньше: и военные походы, и умирало сколько, и сколько было силы и доблести, и одна бурка была — на ней спишь, ею и укрываешься… Площадкой для показа стал пустырь, куда выходило зарешеченное окно старого дома, а стилевым решением — ироничный пост-истерн. И адыг (Виталий Борисов), и русский (Александр Крюков) в своих шляпах и плащах напоминают отошедших от дел мафиози, мирно делятся не только куревом, но и стаканом кофе «с собой»: битвы позади, жизнь мирная, но как-то скучно, эх!..

Сцена из эскиза «Гуси с того свету».
Фото — Елена Анискина.

Во втором эскизе на первый план вышли колоритные каза́чки. По сюжету, справная вдова и ее племянница рассыпают просушить ягоды из настойки-спотыкача; ягоды съедают гуси и валятся мертвецки пьяные; женщины обвиняют во всем соседку и решают гусей общипать — ну, не пропадать же пуху! А ночью протрезвевшие, но уже голые гуси приходят домой. Комический хоррор усилился в эскизе темой противостояния: по ту сторону плетня безмолвно стояла мирная Хведиривна (Анна Еркова), жертва соседской нетерпимости. Олеся Богданова и Татьяна Башкова в колоритных казачьих костюмах замечательно точно по интонациям играли темпераментную, мстительную вдову и ее чуть приторможенную племянницу. Но настоящим комическим сюрпризом стали гуси (в исполнении тех же Борисова и Крюкова) и грустный соседский индюк, в чьей роли выступил сам режиссер, Арсений Фогелев.

Сцена из эскиза «Гуси с того свету».
Фото — Елена Анискина.

Манерные гуси (очевидно, заграничной породы) вышли в париках и костюмах французских вельмож; их оклики («Жан Поль!»), бадминтон, игра с ягодами спотыкача, демонстративное игнорирование индюка гомерически смешны. Гуси падают пьяными, причитающая вдова заводит над ними плач и начинает, ощипывая, раздевать неподвижно лежащих парней: это очень забавно и в то же время жутко. Болезненно красив финал, когда протрезвевшие гуси встают, заворачиваются в простынки и идут к индюку играть в мяч (обыграно стоявшее рядом баскетбольное кольцо) — и мнится мир, и воскресение мертвых, и лев рядом с ягненком.

Наконец, последний эскиз — режиссера Александра Чеботарева и Одного Театра — стал размышлением о природе балачки как языка и породившей ее культуры. Юлия Платонова («гарнесэнька Юля») и Иван Романюк («поштэнный Тарас») слушают аудиоотрывки из рассказа «За варениками» и ищут собственный путь к нашей, местной, кубанской идентичности.

Сцена из эскиза «За варениками».
Фото — Елена Анискина.

Кстати говоря, с балачкой все далеко не так уж понятно и местным. Так, после одного эскиза зрительница в казачьем костюме спросила на обсуждении: «Но ведь так разговаривали низкие, необразованные слои общества?» «Ну как, казаки», — отвечали ей.

Краснодарские театры не только воскресили память о забытом авторе, но и словно легитимизировали тот сочный слог, на котором до сих пор говорят в казачьих станицах бабушки, хранительницы старых порядков. Ведь хотя южнорусская балачка и исследуется (в том же Кубанском госуниверситете), ее уже мало знают, и, как и языки малых народов и диалекты, она, по большому счету, обречена на вымирание. Тем ценнее усилия театров, преодолевших языковой барьер и ожививших несколько историй из старой казачьей жизни.

Хочется верить, что театральная история на «Александровской крепости» продолжится.