О режиссерской лаборатории в Московском драматическом театре им. А. С. Пушкина

25 февраля завершилась пятая режиссерская лаборатория в Московском драматическом театре им. А. С. Пушкина, впервые посвященная автору, чьим именем назван сам театр. Лаборатория длилась с декабря 2022-го по февраль 2023 года: за эти три месяца молодые режиссеры показали публике эскизы трех спектаклей в двух разных пространствах — в основном здании театра на Тверском бульваре и неподалеку, на Камерной сцене филиала.

Сцена из эскиза «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях».
Фото — Милана Романова.

Первый эскиз лаборатории был представлен 19 декабря. Режиссер Владимир Киммельман совместно с драматургом Светланой Баженовой взялись за амбициозную задачу — опираясь на фабулу всем с детства известной «Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях», создать театральное высказывание о жестокости современного мира по отношению к только вступающему во взрослое состояние человеку. Существенно переработав текст, режиссер сделал из него жесткую подростковую историю о предательстве взрослых, травмирующем опыте насильственного помещения в детский дом и фанатичной вере в сказку, которую не может сломить даже самая суровая окружающая действительность.

Безымянная царевна из сказки превратилась в девочку Катю (Елизавета Кононова), которая попадает в детский дом почти во взрослом, старше-подростковом, возрасте трагически-странным образом: после смерти жены туда за руку отводит дочку собственный отец, по обещанию — как будто бы «на время», пока не уладит все дела и не сможет забрать ее обратно, а по факту — навсегда. Для Кати застрявшие глубоко в подсознании строчки из сказки Пушкина становятся своеобразной мантрой, которую она все время повторяет, то шепча, то выкрикивая во весь голос. Это ее ниточка в прежний мир дома, уюта и семьи, за которую она отчаянно цепляется.

Эти же строчки, «стишок» про жениха Елисея, она читает наизусть Деду Морозу (Назар Сафонов) — пришедшему на праздник к сиротам волонтеру. Волонтер поражен гнетущей атмосферой приюта и суровостью отношения к воспитанникам, а Катя потрясена тем, что волонтера зовут Елисей: значит, это тот самый Елисей, ее жених. Маниакальное желание девочки выбраться из этого ада заставляет ее бросаться к первому встречному, цель выйти замуж за Елисея становится для героини навязчивой идеей.

Сцена из эскиза «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях».
Фото — Милана Романова.

Режиссер не щадит зрителя и стремится показать достаточно реалистично всю подноготную жизни в типичном российском социальном учреждении для детей, оставшихся без попечения родителей. Лаконичная сценография в небольшом пространстве Камерной сцены филиала этому помогает: убогая атмосфера казенного дома представлена тусклым светом и скупыми, но очень яркими и узнаваемыми деталями — глиняные горшки с цветами, этот лицемерный атрибут атмосферы уюта «как дома», резко контрастируют с металлическим холодным блеском сетчатой казарменной кровати.

Кульминационная сцена группового изнасилования новенькой в детдоме на той самой кровати, после которого Катя впадает в сон-забытье, сделана достаточно деликатно — пластическими средствами, но все равно шокирует и смотрится с замиранием сердца. С помощью металлических цепей кровать с лежащей на ней девочкой закрепляют на небольшом расстоянии от пола, что напрямую отсылает к образу хрустального гроба в сказке. Финал эскиза не досказывает нам историю до конца, оставаясь открытым, что дает режиссеру возможность дальнейшей вариативности работы над этим материалом.

У Киммельмана получилась жесткая притча о том, как сказка, хоть и пытается быть опорой для детей, реальность которых — бытовой и социальный ад, тем не менее не спасает их от этой реальности, где они становятся жертвами.

Сцена из эскиза «Нулин-Пушкин».
Фото — Милана Романова.

Второй эскиз лаборатории — «Нулин-Пушкин», — показанный аккурат под Новый год, как нельзя кстати вписался и в предпраздничную атмосферу, и в пространство пушкинских залов второго этажа основного здания театра. Режиссер Филипп Гуревич впервые задействовал это историческое пространство анфиладных комнат в своем эскизе-променаде по мотивам поэмы «Граф Нулин». Соавтор Гуревича, драматург Лара Бессмертная, работала над текстами вербатимов, вкрапленных в основную поэтическую основу.

В начале всех зрителей, собиравшихся словно бы на какой-то светский раут, угощали розовым шампанским, что уже настраивало на праздничный и игривый формат представления. Пятеро молодых артистов (Анастасия Лебедева, Александр Дмитриев, Вероника Сафонова, Артем Ешкин и Наталья Рева-Рядинская) в современных костюмах появлялись на этой «вечеринке» как некие vip-гости в разгар веселья, смешивались с толпой, двигались в такт звучащей клубной музыке, мило заигрывали и моментами откровенно флиртовали со зрителями. В какой-то момент иммерсивность действа разрушилась тем, что актеры, незаметно растворясь в толпе, вновь появились на публике с забрызганными кровью лицами, как будто только что совершив где-то за стенкой кровавую расправу над неверными, флиртовавшими у них на глазах супругами.

Сцена из эскиза «Нулин-Пушкин».
Фото — Милана Романова.

Смена регистра произошла почти мгновенно: прямо на глазах у зрителей вытерев кровь с лиц, актеры поменяли способ своего существования — перестали нарочито играть брутальных ревнивцев и стервозных обольстительниц и начали говорить пушкинским текстом, держа при этом по отношению к нему вполне очевидную ироническую дистанцию, произнося его «от себя сегодняшних». Суровый затакт истории про супружескую измену обернулся в итоге полным юмора и остроумных наблюдений рассказом о по сути несостоявшемся событии — супружеской измене, которой не было. Блестящая ансамблевая работа актеров подсвечивалась сольными партиями-монологами.

Стихотворный текст поэмы с сюжетной событийностью перемежался различными вставками — то пояснением архаичных терминов и вышедших из употребления слов, то юмористическими замечаниями в формате «от себя добавлю», то полноценными монологами. В этих монологах-вербатимах актеры делились со зрителями собственными историями об измене и разочаровании в любви. Коротенькие вербатимы-скетчи о расставаниях и попытках обрести любовь на расстоянии в современном мире иногда мягко оттеняли, иногда резко контрастировали с наивной в своей простоте и незамысловатости историей Натальи Павловны и ее неудачного ночного приключения с графом Нулиным. Зрители переходили из комнаты в комнату вслед за актерами, и антураж самих залов как будто подыгрывал всему происходящему. Эскиз получился таким же легким и игривым, как предложенный зрителям напиток. Сочетание художественного и документального текста смотрелось вроде бы органично, но местами вызывало некоторые вопросы.

Сцена из эскиза «Пушкинские ночи».
Фото — Ксения Логинова.

Третий эскиз — «Египетские ночи» — показывался спустя почти два месяца и был создан тандемом режиссеров: Максим Иванов и Марина Ведяскина объединили в своей работе несколько неоконченных рукописей Пушкина, среди которых одноименная повесть и фрагменты другой — «Гости съезжались на дачу…».

Зрителей, собравшихся в фойе на первом этаже, после короткого инструктажа от режиссеров пригласили проследовать наверх, все в те же анфиладные комнаты, вслед за мило щебечущей княгиней Зинаидой Николаевной (Вероника Сафонова), несущей в руках канделябр с настоящими зажженными свечами. В пушкинских залах второго этажа зрителям дали возможность рассредоточиться по всем четырем комнатам, в каждой из которых что-то происходило: где-то громко спорили и пили шампанское, где-то пели у рояля, где-то мило вели светскую беседу. Все это по началу, и правда, погружало в атмосферу салонной дворянской культуры, однако с течением времени в глаза начинали бросаться детали, резко контрастирующие с исторической эпохой и возвращающие зрителя к ощущению себя в веке XXI: мягкий приглушенный свет создавался имитирующими газовые рожки электрическими лампочками; бравые военные сидели, согнув спину, нога на ногу, а у декольтированных дам на платьях виднелись современные застежки-молнии. Несколько сбивала и обманчивая свободно-променадная структура: все основное действие большую часть времени происходило в центральном зале, а по соседним персонажи расходились лишь ненадолго — поиграть на рояле или «подышать».

Сцена из эскиза «Пушкинские ночи».
Фото — Ксения Логинова.

Замысел режиссеров, по их собственным словам, состоял в том, чтобы погрузить зрителя в салонную аристократическую атмосферу начала XIX века, в которой рос и воспитывался Александр Сергеевич. А мы знаем, что в салонах тогда почти не говорили на русском, предпочитая французский и другие европейские языки. Этот ход стал одним из важнейших приемов в эскизе: актеры говорили на итальянском, французском и латыни с небольшими обрывками фраз на русском.

Сюжетная канва эскиза — появление в высшем обществе некоего итальянца-импровизатора (Марко Динелли), приятеля поэта Чарского (Артем Ешкин). Чарский рекомендует иностранца как блестящего мастера импровизации и предлагает всем желающим испытать силу его таланта. Тут же собравшемуся светскому обществу, а также зрителям, предлагается написать на бумажке любую тему. По случайному жребию выпадает «Скоро весна», и итальянец начинает свою импровизацию.

Позже тема обсуждения плавно переходит с весны на царицу Клеопатру и цену ее любви. По легенде, за ночь, проведенную с царицей, нужно было заплатить собственной жизнью. И следующая импровизация итальянца — размышления о цене, которую каждый из нас готов заплатить за любовь.

Итальянская речь льется плавно и певуче, поскольку исполнитель роли —настоящий носитель языка (это выяснилось позже на обсуждении). Его убаюкивающая интонация вводит всех собравшихся в легкий транс, что чуть не заканчивается роковым финалом — мужчины, как будто под гипнозом вслушиваясь в слова импровизатора, приставляют дула пистолетов к вискам любимых женщин, и тут же звучит оглушительный выстрел, прерывающий мистический, полуспиритический сеанс…

Сцена из эскиза «Пушкинские ночи».
Фото — Ксения Логинова.

Для лаборатории по текстам Александра Сергеевича Пушкина были выбраны не самые известные тексты, что является безусловным плюсом. Думается, каждый из эскизов в перспективе мог бы стать спектаклем и найти своего благодарного зрителя: подростковая и семейная аудитория заинтересовалась бы «Сказкой о мертвой царевне и о семи богатырях», рафинированные эстеты и почитатели всего изящного пришли бы послушать импровизации на итальянском от Марко Динелли в «Египетских ночах», а «Нулин-Пушкин» с его искрящейся и пьянящей в прямом смысле этого слова атмосферой уж точно никого бы не оставил равнодушным.