«Лицом к стене». М. Кримп.
БДТ им. Г. А. Товстоногова.
Режиссер-постановщик Лиза Дороничева, художник Андрей Воронов.

Драматургия Мартина Кримпа сочетает в себе сюрреалистическую мрачность Беккета и человеческую непостижимость Пинтера. В ней содержится такая любовь к homo sapiens, которая даже по мере падения в бездну мерзости и отчаяния только возрастает. Трагикомическое слияние печали и смеха доводится до крайности. Юмор используется как комическое напряжение — усиление последующей боли. В театре Кримпа нет ничего смешнее ужаса, и смех этот чертовски непереносим. Три очень короткие минималистичные пьесы — «Целое голубое небо», «Лицом к стене» и «Сокращение чрезвычайных ситуаций» — входят в триптих, он носит название третьей из пьес. В основе всех пьес лежат жестокие события, которые подвергаются постепенному анализу. Цель драматурга — спровоцировать стыд зрителя, привыкшего воспринимать ужасное с улыбкой на лице.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В спектакле «Лицом к стене» Лизы Дороничевой действие происходит в четырех разных комнатах с голыми стенами и мигающими зелеными табличками «Выход». Публика буквально следует за актерами по закуткам учебного корпуса БДТ. Пространство камерное, зрителей совсем мало — 15. Границы между сценой и публикой стираются, создается иммерсивный эффект. Довести до состояния паники здесь очень просто, чем, в общем-то, и занимается режиссер. Истории о насилии как бы на ходу инсценируются героями (в ролях — Яна Савицкая, Елена Шварева, Виктор Бугаков, Иван Кандинов). Каждый из них пронумерован: 1, 2, 3, 4. Цифра 1 присуждается либо насильнику, либо одобряющему насилие. Намеренное лишение имени говорит о потере не только самоидентификации, но и всякого права на жизнь. Жертвой и насильником может быть любой, а насилие легко сконструировано. Герои — проектировщики человеческих судеб, они же и участники событий — вступают на исходные позиции.

Эпизод первый начинается с разговора за столом. За ним сидят трое. Номер 4 — любовница (Елена Шварева) — в это время существует в отрыве, за стеной. Обсуждению подлежит история одной молодой женщины, которая рано вышла замуж и родила ребенка. Именно он и становится центральной фигурой. Даже стул для него уготовлен — в самом начале Номер 2 (Виктор Бугаков) жертвует своим и ставит его в центр. Кстати, только у ребенка есть имя — Бобби, которое Номер 1 (Яна Савицкая) путает с Джимми, находясь в пучине боли и насилия.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Ее «картинка счастья» с совместными походами в супермаркет и милыми посиделками заканчивается так же быстро, как и началась. Задача — понять, что пошло не так, почему все вдруг рухнуло, а жизнь превратилась в запыленную автостраду. Еще несколько минут назад они сидели рядом и качали импровизированного ребенка-пиджак. А сейчас их разделяет длинный стол. Она знает, какие передачи надо смотреть, какие книжки читать, но не знает, что он… она ничего о нем не знает. Виновников здесь двое — он и она, жертва одна — Бобби. Темпоритм нарастает с каждой секундой, пока, наконец, не происходит взрыв — столы переворачиваются, раздается крик Номера 1.

В ремарках Кримпа указывается, что и время, и место пусты. Герои помещены в черные коробки аудиторий БДТ. Сценография отсутствует, что сначала снимает, а потом только усугубляет напряжение. Возникает неизбежное пленение собственным разумом — игра происходит на уровне фантазии зрителя. «Картинка счастья» вскрывает комплексы, обиды, потайные желания героев. Жесткие подробности истории рождают жестокую психологическую игру. Хладнокровие и отстраненность сменяются резкими эмоциональными всплесками. Несмотря на сценарную форму действия, спрогнозировать происходящее невозможно. Каждая реплика — еще один методичный удар по твоей голове.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Вторая история посвящена массовому расстрелу в детском саду. Убийца, Номер 1 (Иван Кандинов), начинает свой отсчет, а ребята в это время рисуют на стене картинки своего счастья: я и дерево, я и моя кошка, я и мой дом. Это и становится их единственным спасением. Первый выстрел из воображаемого пистолета настигает ребенка А — Номер 3 (Елена Шварева) падает замертво; следующий — ребенок B — Номер 2 (Виктор Бугаков) падает замертво; а вот ребенок C — Номер 4 (Яна Савицкая) уклоняется. Собственно, по этой причине история проматывается еще и еще раз, пока пуля не достигает цели. Кажется, что дети, в отличие от взрослых, единственные, кто действительно может оказать сопротивление насилию. Несмотря на то, что это кажется абсолютным безумием, есть в этом истина. Увидев неповиновение, Номер 1 в бешенстве начинает бить в стену и рычать в лицо Номеру 4: «Ты видел, что произошло с ребенком A? Ты видел, что произошло с ребенком B?» Стук нарастает жутким грохотом в ушах, страх равномерно заполняет все тело. Постепенно теряется связь с реальностью. Настает время животного инстинкта. Точнее, его конструирование и вызволение на этой пустой сцене с черными стенами. Зритель осознает попытки своего альтер-эго минимизировать ужас и скрыть беспокойство за собственную жизнь. Становится жутко стыдно. Деградация образа другого человека апеллирует к потенциальной деградации себя самого. Защитные механизмы ломаются. То, что спасало в повседневности, а именно — равнодушие, здесь становится несостоятельным. В абсолютном сценическом вакууме страх только растет и накапливается, пока, наконец, не срабатывает инстинкт самосохранения. Но бежать невозможно, значит — будем сидеть, сидеть неподвижно.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Человеческая натура тяготеет к тому, чтобы всему найти какое-то объяснение, насилию в том числе. Героями провоцируется своеобразный психологический допрос по выявлению наличия патологических причин поведения насильника. Но безуспешно — болезненных очагов обнаружить не удалось. По жизни, правда, он повернут лицом к стене. Это мы узнаем из его рэп-речитатива, положенного на музыку с мобильного телефона. Единственным, кто просил его наконец встать с этой кровати, был его сын, в лицо которого незамедлительно хлынул кипяток из чашки с невыпитым чаем. Не зря убийца пришел в детский сад. Неужели это месть всем тем, кто еще может радоваться жизни? Его постигла та же участь, что постигает всех безмолвных наблюдателей жизни. В жестах, мимике и голосе звучат полная беспомощность и бессилие перед собой и своей жизнью — поминки по всем убиенным устроены в стиле твиста все под ту же музыку из телефона.

Ком насилия нарастает с каждой историей. Действие постепенно нагнетается. В начале нас встречают семейные дрязги и распри. Зритель за это время теряет бдительность и становится более уязвимым для последующих «атак»: выстрелы в детском саду, партизанская война. От матери из пригорода, которая знает все о хороших школах и важности фруктов, мы приходим к тем, кто пылесосит внутренности каждого и поджигает машины у своего дома.

В финальном эпизоде события разворачиваются вокруг партизанской войны. Сценический рисунок замкнут: взгляд каждого из героев упирается в стену. Этакий человеческий лабиринт. Но право выхода здесь есть. По мере развития действия дверь то и дело открывается. Один за другим герои покидают площадку. А Номер 1 (Елена Шварева) все продолжает говорить: «Дела улучшаются», повторяя эту фразу, как мантру. Меньше стреляют на улицах, меньше людей умирает. Хеппи-энд как бы наступает, но тут же полностью обесценивается. Очевидно, что реального улучшения не произошло, поскольку Бобби был ранен в бедро в собственном доме. Подъем Бобби по лестнице описывается как подъем спортсмена, пытающегося добраться до финиша: «То, что он теряет в крови, он приобретает в уверенности».

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Возникает контраст между диким ужасом и искусственно созданным спокойствием. Актеры просто сидят и размеренно зачитывают свои реплики. Но та монотонность, с которой они это делают, дает зловещий эффект античеловечности. Все понимают, что насилие повсеместно и неистребимо. Его поощряют и выбирают как единственно верное. Страх растет все больше и быстрее, ведь ты уже понимаешь, что живым никто не выберется.

Часть последней истории разыгрывается в полной темноте узкого коридора. И зрители, и актеры вплотную прислоняются к стенам. Бобби уже видит ключ. Нас убеждают, что становится светлее, но это ложь. Под оглушающие звуки слышится фраза: «Следи за ключом, смотри, как он качается». Несмотря на то, что использование Кримпом беспристрастного, фактического дискурса может быть определено как эффект отчуждения, требующего критической позиции аудитории, драматург отходит от принципов Брехта в своем использовании эмпатии. Эффект «эмоциональной инфекции» здесь достигает своего апогея. В этот момент кажется, что ты сам теряешь в крови, но не приобретаешь в уверенности. Только медленно следишь за тем, как жизнь внезапно обрывается. Бессилие перед крахом гуманизма.