Полную картину фестиваля «Науруз» в нынешнем году можно сложить только из отдельных пазлов. Необычайно насыщенный, он заполнял все казанские сцены параллелями и триллелями, иногда и четыре разных театра играли одновременно — и завлит Камаловского театра, наш друг и автор «ПТЖ» Гульшат Фаттахова каждый день меняла направление «троп» с целью охватить неохватный ландшафт «Науруза» критическими глазами. Так что своими впечатлениями эти два дня будут делиться в нашем блоге Анна Степанова, Екатерина Морозова, Надежда Стоева и Марина Дмитревская.

Маршрут Анны Степановой

на XVI Международном театральном фестивале тюркских народов «Науруз»

Если шесть разнонациональных спектаклей гостей на моем фестивальном маршруте образовали причудливый пестрый и разнофактурный коллаж, то пять татарских, напротив, сложились в целостную, хотя и чрезвычайно сложную по композиции картину.

Сцена из спектакля «Материнское поле».
Фото — Р. Якупов.

Сначала о гостях. Давно не видела я на сцене прозы Чингиза Айтматова, но в моей программе оказалось сразу две таких постановки. Узбекское «Материнское поле» Сырдарьинского областного музыкально-драматического театра сохранило канву айтматовского сюжета и скорбные интонации, обратясь вслед за киргизским классиком к событиям давно минувшей войны. На сцене в центре очерченного круга произносила свой монолог мать, поочередно терявшая сначала сыновей, затем мужа на фронте, а потом и несчастную овдовевшую невестку, умершую в родах нагулянного от отчаяния ребенка. И, принимая как внука чужое дитя, мать, состарившаяся в горе и изработавшаяся на пашне, словно бросала вызов обездолившей ее судьбе. Героиню играла хорошая актриса Мавлюда Маматиллаохунова, ее антивоенным монологам вторили протяжные распевы актрис, сидящих за окружавшей ее чертой, и их диалог да еще страстное горе невестки в исполнении Дилором Мирсалиевой и стали наиболее сильными моментами спектакля. Режиссеру Нигоре Гаибназаровой мужские персонажи здесь были вовсе неинтересны, их фигуры довольно неряшливыми аппликациями были налеплены ею поверх сценического действа.

Сцена из спектакля «Первый учитель».
Фото — архив фестиваля.

Жанр собственной версии повести Айтматова «Первый учитель», поставленной его соотечественниками в Нарынском областном академическом музыкально-драматическом театре им. М. Рыскулова, режиссер Улан Омуралиев определил как саундраму. Честно говоря, припомнить музыкальную канву спектакля не удалось уже сразу после просмотра, но двухуровневая сцена, висящая на спине героя школьная доска да пышнотелая актриса в белых гольфиках, с бантиками, в фартуке поверх коричневой формы и с пионерским галстуком в придуманной постановщиком роли под названием Ремарка, то и дело читающая обрывки текста повести, — все это в памяти прямо-таки залипало. Почтенная доктор наук приехала в родное село на открытие школы, и в спектакле подробности этого визита перемежались фрагментами ретроспекций ее полудетских воспоминаний о нищем сиротстве, насилии местного богача и первой любви к первому своему учителю, вытолкнувшему ее в город, в науку, в нормальную жизнь.

Сцена из спектакля «Первый учитель».
Фото — архив фестиваля.

Спектакль двоился довольно странно. Славную порывистую девочку Алтынай актриса Умутай Ысакова играла темпераментно, искренне. Но престарелая ученая в инвалидном кресле с застывшей вместо лица важной маской у Зарыл Когоевой была почти непереносима, ее мертвенное чванство все время как бы отменяло то, что делала молодая актриса. Веселый, забавный, старательный, хоть и полуграмотный учитель Дуйшон у артиста Шекербека Абдыкадырова очень хорош, он действительно словно вынырнул из 1920-х годов. Но выбирающий сюжет для картины, то и дело приставляющий пустую раму к людям или пространству художник, который с этой рамой в руках или через плечо бойко возил, склеивая эпизоды, инвалидное кресло ученой старухи, у Тологона уулу Нурсейита, не получившего внятной режиссерской задачи, оказался бессмысленным и нелепым. Такая чересполосица, увы, шла через весь спектакль, перегруженный мелкими разнородными режиссерскими находками. А самый интересный поворот сюжета, связанный с состарившимся Дуйшоном, превратившимся в почтальона и позабытым односельчанами, в спектакле был погребен под сюжетом с Алтынай.

Сцена из спектакля «Я вернусь».
Фото — архив фестиваля.

Государственный театр эстрады Республики Саха (Якутия) им. Ю. Е. Платонова привез на «Науруз» музыкальный спектакль «Я вернусь», поставленный Сергеем Потаповым по инсценировке Лены Тимофеевой и явно выпущенный к празднику 9 Мая. На пустой сцене возле/над/под железной штукой, напоминающей сразу и огромную каску, и котел, одиннадцать артистов в костюмах военного времени отлично пели песни на стихи народного поэта Якутии Леонида Попова. Одновременно они разыгрывали сюжет о том, как круглолицый простодушный Уйбаанчык, очень обаятельный в исполнении Иннокентия Лебедева — Amikan, погибая на войне, вспоминал родителей, деда, девушку, прощаясь с жизнью. Но потом, когда совсем одряхлел его друг, в старушку превратилась сохранившая ему верность любимая, уже в наши дни Уйбаанчык снова вернулся в родные места. И трогателен финал, когда едва приковылявшая к памятнику неизвестному солдату с цветами слабенькая Маайыс вдруг сбрасывает с себя все одинокие десятилетия, и Амгаяна Нестерова превращает ее снова в счастливую девчонку, потому что с пьедестала-каски спрыгнул и обнял ее чудесный Уйбаанчык. Спектакль сделан очень просто и явно быстро, но потаповские метафоры — когда железный котел-каска все время превращался то в холм, то в блиндаж, то еще во много чего, а артисты стремительно и четко перегруппировывались, но при всем том оставались слитой воедино голосистой группой, — держали зрительный зал в напряжении, проводя публику попеременно то через смех, то через слезы.

Сцена из спектакля «Зеркало шаманки».
Фото — Р. Якупов.

Национальный музыкально-драматический театр Республики Тыва им. В. Кок-Оола показал мистическую драму «Зеркало шаманки», и загадочный подзаголовок не обманул ожиданий. Санкт-Петербургская медийная группа (Андрей, Александра, Наталья Мельники и Мария Куликова) устроила очень стильное и масштабное световое шоу, где множество спецэффектов организовали цепочку эпизодов спектакля как изнутри, так и монтажно. Этно-группа «Шаалааш» маленьким концертом роскошного горлового пения открыла спектакль, а потом попеременно с электронной музыкой его сопровождала. Замечательно и сразу в трех ипостасях — Голоса, Седой Шаманки и Белой Волчицы — пела Аржаана Стал-Оол. С хореографией и особенно с костюмами тут были очевидные проблемы, потому что в очень современном световом рисунке актеры плясали и пантомимировали весьма старомодно, а мешковатые, съедающие силуэты шаманские одеяния бликовали синтетическими искрами. Режиссер Сайдаш Монгуш опирался на несколько литературных источников, чтобы развернуть масштабное и символистское повествование о сложнейших перипетиях истории Тувы, и эти отсылки к реальным событиям, должно быть, хорошо понятны национальной аудитории, но трудны для чужого восприятия. Монгуш поставил спектакль для молодых, да и сам он молод. Хочется верить, что работу над литературной основой своих спектаклей он в будущем доверит профессионалам, а освоение современного режиссерского инструментария и дальше пойдет у него весьма интенсивно.

Сцена из спектакля «Ричард III».
Фото — архив фестиваля.

Северо-Осетинский государственный академический театр им. В. Тхапсаева привез на «Науруз» шекспировского «Ричарда III» в постановке Гиви Валиева. В очень черном пространстве с черной галереей поверху красивые и темпераментные артисты в черных одеждах под блеклой Луной почти на весь черный задник, без тени даже мимолетной улыбки играли очень черную трагедию. Жаль, что в глаза Ричарду я смогла заглянуть только в самом финале. Режиссер дал Алану Албегову очень странный рисунок роли. Его злодей горбат и скрючен, вечно опущенное лицо утопало в тени, пластика скупа, и необычный мотив усталости от собственной мерзости как-то даже обескровливал, почти гамлетизировал образ, словно транслирующий с самого начала единственную тоскливую мысль: «И зачем я все это затеял…» Вроде и надо бы пожалеть мерзавца, да не выходит.

Про спектакль «Книжный магазин ʺВечностьʺ», представленный Турецкими государственными театрами, да простят меня любимые турки, я писать отказываюсь. Странно было увидеть то, что иначе как нетолерантным словом «залепуха» и не назвать, в афише одного из лучших российских фестивалей.

И если шесть гостевых спектаклей представили разнонациональное театральное искусство совсем несходного художественного уровня и почти не пересекались по сути, то пять татарских на этом «Наурузе» словно вели непрерывный напряженный смысловой и театральный диалог друг с другом.

Сцена из спектакля «Экият».
Фото — Р. Якупов.

О спектакле Татарского государственного театра кукол «Экият» и вспоминать, и писать — страшно. Режиссер Ильгиз Зайниев инсценировал столетней давности книгу Галимджана Ибрагимова «Люди», рассказывающую о голоде в Татарстане начала 1920-х годов. Артисты Дилюс Хузахметов и Альбина Шагалиева сыграли двух главных героев. Он — Отца, сначала пытающегося спасти своих детей, но потом обезумевшего до детоубийства и каннибализма. Она — хищную изуверку Смерть, весело загоняющую героя в сумасшествие. Все остальные персонажи оживали куклами в их руках и говорили их голосами. Я не могу разбирать этот спектакль, потому что само его создание — едва ли не подвиг. Как выжил, работая над таким материалом затеявший все это Зайниев, представить нельзя, он сказал, что с трудом. Как вся постановочная команда прошла через репетиционный период и играет это сейчас, я спросить не рискнула. Но обращение к чудовищным фрагментам непарадной своей истории может позволить себе сегодня только мощная, пассионарная нация. Как выяснилось и из следующих показанных на «Наурузе» спектаклей, татары — могут.

Сцена из спектакля «Диалог».
Фото — Р. Якупов.

Одно из казанских мест новой силы, Театральная площадка МОÑ, представила на «Наурузе» спектакль «Диалог» в постановке режиссера-куратора Романа Феодори. Тут целая команда (хореограф Владимир Варнава, художник Василина Харламова, художник по свету Лейла Мухаматгалиева, композитор Ислам Валеев, драматург Дина Сафина, музыкант Сугдэр Лудуп, переводчица Йолдыз Минуллина) работала на единственного исполнителя роли самого себя Нурбека Батуллу. В пустом пространстве он балансировал на длинных ступенях, которые к финалу сдвинулись к заднику и собрались в единый блок. Он мыл пол, становился в арабеск, сбрасывал майку и открывал налитое силой умное тело, послушное его мыслям. Трудно назвать этот спектакль исповедальным, хотя артист, режиссер и хореограф Батулла говорил публике о себе и своей жизни. Но диалог, то и дело переходя с татарского языка на русский, он вел вовсе не со зрителями, лишь впуская их в круг собственных чувств и мыслей. Батулла-младший беседовал, размышлял и спорил с самим собой, с отцом, выдающимся татарским писателем. Он вслух исследовал свою национальную идентичность и природу мышления билингва, вспоминал хореографическое училище, санкт-петербургское студенчество у Фильштинского. И все-таки мысли, сомнения, радость и боль его были устремлены к незримо соткавшемуся в воздухе этого четко и изящно выстроенного действа образу своей татарской родины, весь монолог великолепного Нурбека Батуллы был, конечно же, адресован именно ей. (О спектакле «ПТЖ» писал в № 111.)

Сцена из спектакля «Не был женат».
Фото — архив фестиваля.

Две работы Айдара Заббарова, выступившего сразу как режиссер и инсценировщик, поставленные в разных татарских театрах, на моем наурузовском маршруте сложились в своеобразную дилогию. На материале татарской прозы разных эпох постановщик исследовал характер национального героя-конформиста. В спектакле Альметьевского государственного татарского драматического театра по повести Гаяза Исхаки «Не был женат», где Заббаров выступил еще и сценографом, рыжеватая шаткая сцена на сцене вместе с актерскими фигурами ломано отражалась в нависающем над ней под углом огромном зеркале. Дореволюционная история о том, как простоватый татарский приказчик познакомился с русской женщиной в петербургском театре, как она стала читать ему серьезные книги, как постепенно усложняла его мысли и чувства, но, усложняясь, он мучился и радовался одновременно, все тосковал по дому, все пытался найти татарскую жену до тех пор, пока отчетливо не осознал, что любит свою русскую подругу. Они сошлись, родили двух девочек, замечательно жили. Но однажды Шамси, увидев, как его русская женщина ввела их дочерей в ворота православного храма, бежал из столицы на родину, там женился на чужой и нелюбимой татарской девушке, развернув свою жизнь вспять. В программке написано, что в спектакль элементами вербатима вошли взятые артистами у людей сегодняшних интервью по проблемам межнациональных браков и семейных конфликтов на почве религиозного антагонизма. Действительно, все это остро прозвучало в спектакле. Но его мягкая, ироничная игровая стихия, кружащая милых, очень ясных, чуть игрушечных персонажей, смела даже тень упрощения возникших в этом сюжете неразрешимых пока противоречий, не отменив подлинности человеческой боли и теплоты.

Сцена из спектакля «Марево».
Фото — архив фестиваля.

В спектакле Татарского государственного театра им. Г. Камала «Марево» по повести Амирхана Еники история почти повторилась. Во время войны снабженец большого какого-то советского предприятия воровал и тайно сколачивал себе состояние. Тогда же он встретил маленькую актрису, разъезжавшую по медвежьим углам с концертной группой. Он полюбил девушку, и связь их длилась несколько лет. Но война закончилась, снабженец обзавелся домом, посватался к честной татарке из престижной семьи, а родственники на свадьбу сделали молодым подарок, пригласив все ту же концертную группу, и маленькая актриса увидела своего любимого в роли чужого жениха. На поворотном круге огромной камаловской сцены художник Булат Ибрагимов собрал, как гигантское лего, конструкцию из разноцветных товарных вагонов: в их лабиринтах мелькали мелкие человеческие фигурки, в их недрах прятал герой свое ворованное добро, на их фоне силуэт солирующей актрисы казался особенно крошечным и хрупким. Здесь снова была настоящая любовь хоть и к татарке, но актерке, отброшенная мужчиной во имя сохранения традиционных устоев и приличий, вымораживающих из героя человечность, лишающих подлинной свободы выбора.

Сцена из спектакля «Муть. Мухаджиры».
Фото — архив фестиваля.

Главным событием «Науруза» стала для меня эпическая камаловская постановка Фарида Бикчантаева по романам расстрелянного в 1937 году как националист Махмута Галяу «Муть. Мухаджиры», их сдвоенные названия и дали имя спектаклю («ПТЖ» писал о нем и в блоге, и в № 110). Три тематически структурированных акта — деревенская идиллия, голод, переселение в Турцию — охватывали события последней четверти ХIХ века и наращивали трагедийную мощь к финалу. Сюжетным стержнем спектакля стали ожившие на сцене воспоминания состарившегося на чужой земле и вернувшегося на родину умирать одинокого Сафы, сыгранного Ильдусом Габдрахмановым раздавленным историей, изверившимся в справедливости человеком. С мучительной гримасой вглядывался он в собственное прошлое. А у артиста Фаннура Мухаметзянова молодой Сафа поначалу был лихой, упрямый, но быстро начала скручивать его жизнь. Вряд ли он справился бы с испытаниями без, собственно, и превратившей односельчан в мухаджиров своей жены Сажиды, такой умной, сильной и волевой у актрисы Лейсан Гатауллиной.

Сцена из спектакля «Муть. Мухаджиры».
Фото — архив фестиваля.

Спектакль очень красив в густой зелено-багровой гамме и четком геометризме конструкций сценографа Сергея Скоморохова. Хореография того самого Нурбека Батуллы из спектакля «Диалог» словно переплавила в пластическом рисунке события национальной истории в пульсирующую энергию танца. Но через все действие, поверх частной семейной истории Сафы, поднимаясь над исторической конкретикой, то и дело возникали, казалось бы, странные для подобного материала размышления о счастье. Спрятано оно то ли в прошлом, то ли в будущем. То ли в сердце человеческом, то ли в желудке. То ли дома, то ли на чужбине. То ли в своем национальном прибежище, то ли на просторах открывшегося мира. И тот же незримый образ татарской родины, что и в «Диалоге», соткавшийся и в воздухе бикчантаевского спектакля, в размышления эти, казалось, напряженно вслушивался, но с ответом все медлил.