О Викторе Федоровиче Смирнове очень мало писали аналитически. И это объяснимо: что анализировать в этой невероятной органике, в этой природной мощи, стихии естественности? Все и всегда было присвоено Смирновым так, что оппозиция актер — роль как будто терялась, а оставался удивительный актерский «орган», исполнявший с равной убедительностью любую музыку. В Александринской иерархии прославленных мастеров, с моей точки зрения, он если кому генетически и наследовал, то Николаю Симонову — тоже был глыбища, матерый человечище, «певчий»: это внутреннее «Браво, Сильва!» было сильнее школы, всякой сценической хитроумности и идеологии (вот хотя бы исторические Киров или Гаврило Олексич в 80-е, когда мы в Пушкинский театр И. Горбачева не ходили…).

Виктор Смирнов появился в Театре им. Пушкина как раз в эти 1980-е, появился как будто из ниоткуда (не было тогда связей с театрами других городов, чтобы знать, из какого именно приезжает актер). Он явился Пугачевым в спектакле Р. Горяева «Капитанская дочка» (1984), и роль сидела на нем в этом очень хорошем спектакле, где впервые М. Китаев открыл зрителю внутрисценическую звонницу Александринской сцены, — отменно. Через много лет отлично помню Смирнова — Пугачева: большого, в распахнутом полушубке, энергетически бравшего зал до третьего яруса. При этом во всех его ролях был сценический покой, вот уж кто не суетился ни под какой режиссерской рукой, не заигрывал с залом.

У Виктора Смирнова на самом деле не было амплуа. Недаром в спектаклях одного и того же названия он играл совершенно разные роли. Гамлета, а потом Клавдия в «Гамлете» Горяева (1992, 1997), Скотинина, а потом Правдина в «Недоросле» Н. Райхштейн (1990, 1992). Или вот в недавних спектаклях Н. Рощина Смирнов с равным успехом был громогрохочущим Норандо («Ворон») и Иваном Ивановичем, зам. Победоносикова («Баня»). Его богатая, сосредоточенная и как будто задумчиво-медлительная природа легко укладывалась в концептуальность любого пошиба. Неслучайно Смирнова так любили в последние пару десятилетий молодые режиссеры, причем тут не было рифмы с историей про Варламова и Мейерхольда, который обрабатывал уже существующую природу великого артиста, не тревожа его физически. Смирнов, уже тяжело больной, внедрялся в содержание и часто становился самым живым и содержательным в спектакле («Новое время» М. Гацалова, 2015). Думаю, молодых режиссеров не могла не привлекать богатая «старорежимность» актерской природы Смирнова: там, где нынче принято применять пару оттенков, позаимствованных в близлежащем супермаркете, он мог использовать множество красок, припасенных в погребах…

В.  Смирнов (Довгочхун). «Иваны».
Фото — архив театра.

Совершенно выдающейся его ролью стал Иван Никифорович Довгочхун в спектакле А. Могучего «Иваны» — человек-гора (так и лежал в первой сцене, отдыхая после обеда), тупая сила, способная вызвать своей упертостью Апокалипсис…

Пожалуй, трудно вспомнить, смеялся ли Виктор Федорович Смирнов на сцене. Его комедийный дар проявлялся как раз в демонической серьезности, драматический — во внутренней иронии, а вот улыбки его почти не помню…

Но память о нем останется легкая и безмерно уважительная: была в Викторе Федоровиче Смирнове, независимо от времен, профессиональная устойчивость, надежность, верность (35 лет в одном театре). Эпохи менялись — он выходил и играл.

Потому что большой артист.