Татьяна Владимировна Щуко, народная артистка России, с которой мы прощаемся в эти дни, не получала актерского образования. Ее путь — путь настоящего ленинградского интеллигента из хорошей семьи, посвятившего свою жизнь скромному и настойчивому служению делу. Делу театра.

Образцовая актерская судьба Татьяны Щуко берет начало не из традиционной ленинградской актерской школы на Моховой, а из театра-студии ЛГУ. Именно оттуда выходили два десятилетия самые мыслящие, интеллигентные ленинградские актеры. Режиссер В. С. Голиков рассказывал когда-то в «ПТЖ»: «В театре Университета начинали C. Юрский, И. Горбачев, С. Барковский, режиссеры Ю. Дворкин, И. Райхельгауз и многие другие. Из универсантов вышли прекрасные, образованные, умные, самостоятельно мыслящие актеры. Когда я пришел туда, студией руководила Евгения Владимировна Карпова… Все лучшее в духовном отношении группировалось именно там. Сама Карпова была непререкаемым педагогическим театральным авторитетом. Когда студент Военно-медицинской академии Андрей Толубеев понял, что не может без театра, отец Юрий Владимирович, великий актер, отправил его именно к Е. В. Карповой. Замечательная артистка, культурный человек, энтузиаст».

Студентка филологического факультета, дочь архитектора, Татьяна Щуко прошла свои театральные университеты именно в Университете, в определенной среде. И стала актрисой. Хотя, очевидно, актерский дар был заложен генетически, недаром прекрасной актрисой, и тоже Народной, была ее старшая сестра по отцу (Марина Щуко много лет составляла славу Вологодского театра), сестра, которую Татьяна никогда лично не знала…

Она стала актрисой Театра драмы и комедии (нынче — «На Литейном») в 1958-м, незадолго до того, как там, в начале 1960-х, ненадолго начал свой новый театр Е. Шифферс. Областная «Драма и комедия» вообще была в ту пору прибежищем молодых режиссеров, нового театра — Е. Падве, К. Гинкас, в «Последних» которого Щуко играла Любовь: в декорации, напоминающей «физиологические внутренности чего-то или, может быть, кого-то», «вовсю веселилась моя горбунья. Она играла шансонетки и пела „Мужчины все хохочут, мужчины меня хочут“… Горбунью играла Таня Щуко. Думаю, в те времена это была лучшая ее роль», — недавно вспоминал Гинкас на страницах «ПТЖ».

Т. Щуко (Шура). «Любовь и голуби».
Фото — А. Байбулов.

Худая, легкая, с зорким «птичьим» глазом, Татьяна Щуко довольно рано стала, вне зависимости от возраста, «комической старухой». Как Ольга Осиповна Садовская — практически с молодости. По крайней мере, в 1970-е это было уже так. Я не видела ее в «Недоросле» Л. Додина госпожой Простаковой. Но, кажется, в диапазоне от Простаковой до Степаниды в военном спектакле «Знак беды» по В. Быкову и располагалось дарование Татьяны Щуко. Комедийная острохарактерность — и драматизм, никогда, впрочем, не принимавший открытые формы, всегда чем-то «поперченный», спрятанный: театральность, гротескные акценты, жесткий сухой рисунок.

Конечно же, она была замечательной бабой Шурой в «Любовь и голуби» (режиссер Я. Хамармер) — словно родилась ею. Она существовала в мире этого советского водевиля и плохого спектакля по-настоящему смешно, ярко. Заворачивала платок за ухо — и ухо торчало, «вслушивая» бабу Шуру в жизнь…

В спектакле «Не было ни гроша, да вдруг алтын» (режиссер А. Полухина ушла недавно, вот встретятся они теперь ТАМ…) одним из центральных «типов» была Татьяна Щуко — Мигачева, хозяйка московского дворика на углу Большой Трущобы и Малого Захолустья, востроглазая сплетница, привыкшая все высматривать да выглядывать, везде искать выгоду. Мигачева была уютной и щедрой соседкой до той поры, пока эта щедрость ей ничего не стоила. Но Щуко любила контрастные «перевертыши» — и скоро «захолустная» умиленность чужой бедой перерастала у ее Мигачевой в «трущобную» агрессию, которой было объяснение: сочувствуя бедной девушке Насте, Мигачева чувствовала себя такой же несчастной и обездоленной. Едва ей удавалось сосватать сына Елесю и «возвыситься» до купцов Епишкиных, — все пространство, как будто занятое в ее душе состраданием, тут же занимало упоение своим новым положением.

…И выплывает — среди множества возрастных ролей — ее Старуха из прошлого («Ремонт», режиссер В. Голиков), которой чудились дни, когда «все живы», и мир ее воспоминаний оживал фигурками девочек из старой семьи…

Т.Щуко (Лика). «Московский хор».
Фото — В. Васильев.

У Татьяны Щуко не было амбиций «неперехода» на возрастные роли (как и вообще, кажется, не было амбиций: она была чрезвычайно скромным человеком, Татьяна Владимировна). Старухой была в молодости — старухой осталась и войдя в возраст. Помните ее моложавую Улиту в «Лесе» Г. Козлова? «Весна. Щепка на щепку лезет», — говорят в народе, вот и ее щепка — Улита, принарядившись и вспомнив молодость, шла на «пикник» к Аркашке с корзиной снеди и однозначными намерениями…

Настоящим событием, ролью большой и главной стала ее Лика из «Московского хора» в МДТ (режиссер И. Коняев), изможденная старуха с кастрюлькой горелой каши… Каша — это была не бытовая деталь, это были каприз и гордыня. Лика не ела нормальной еды, чтобы иметь право осудить других за то, что она так плохо живет. Она была — «сторожащий глаз» этого дома, его раз и навсегда заведенного порядка. Щуко виртуозно, остро, гротескно, узнаваемо и при этом беззлобно играла искаженность человека — жизнью. При этом не утрировала, не демонстрировала уродства, а мяла, рассматривала их изнутри — то так, то эдак…

Лике-Щуко нужно было чувствовать себя и героиней, и великомученицей одновременно, страдать и властвовать. Все в ней состояло из гротескных контрастов, Щуко играла странную смесь некоторых незыблемых убеждений Лики — и ее абсолютной беспринципности, которую она считает именно принципом. В Ликиных принципах была благоговейная, умиленная любовь к сыну Саше. Он и внучка Оля (своя!) у нее всегда были правы, а невестка Эра всегда и во всем виновата. В начале спектакля, высокомерно осуждая Эру, которая выбрасывает детские вещи, Лика-Щуко напяливала на себя какие-то распашонки — похожая на фурию полубезумная старуха, бродящая по дому в ночной рубашке и Сашиных ботинках…

Т. Щуко центровала этот спектакль. Она будто бы пела в общем «хоре», а получалось — «соло» (хотя Щуко всегда была актрисой ансамбля и никогда не тянула одеяло на себя). Странное существо, потерявшееся в истории, — с кастрюлькой, ложкой и «сторожащим глазом», иногда диковато глядящим куда-то вдаль…

Была еще и полубезумная мадам Войницкая — тоже с этим птичьим глазом, чистая «галка»…

Уход Татьяны Владимировны Щуко — это потеря связи с еще одним редким и славным пластом культуры — культуры университетской, студийной. Потеря интеллигентской линии театра, обрыв связи…

Ушла тихо. Оставив по себе светлую память.