Буду честной. Михаил Ложкин — мой любимый питерский кукольник. Была личная гипотеза, которая каждый раз подтверждалась: если Миша занят в спектакле, значит спектакль будет увиден не зря.

Кукольники — особый народ, хрустально-прозрачный. Обычно зрители не знают их в лицо и по имени, не ходят на них прицельно. В Большом театре кукол — другая история. Первый актерский курс Руслана Кудашова напрочь сломал этот стереотип. Второе десятилетие туда ходят, в том числе, на актеров: ловких профессионалов, красивых своей индивидуальной умной красотой. Когда я начала заниматься театром кукол, Михаил Ложкин уже давно был звездой.

Кажется, Мишу знают все зрители Петербурга: от малышей в Karlsson Haus до подростков и взрослых в БТК и Таком театре. Миша работал бесконечно: занятый в нескольких театрах сразу, он был одним из самых востребованных актеров города. В курсовом спектакле «Мы» по Евгению Замятину он сыграл роль Благодетеля, став лицом всего хита — по сути, это единственная роль в живом плане среди множества одинаковых голых гапитов. В этой роли он был ужом, джокером, ангелом, койотом и конферансье одновременно, от его пластики сжималась душа — всемогущий. Спектакль идет с 2009-го, и до сих пор на него непросто достать билеты.

Еще одна ошеломительная зрительская популярность обрушилась на него после роли Тонино в спектакле Ивана Пачина «Мой дедушка был вишней». Абсолютный хит, давший в свое время магистраль развития всему российскому театру для детей. При всей Мишиной внешней могучести в этой роли ребенка были совершенные мягкость и трогательность, что сплетались с тихой внутренней силой. Он был честным здесь — не играл ребенка и не пытался им притвориться. Как он достигал этого попадания во всех детских постановках — будь то заглавные роли в «Слоне», «Маме Му» или Медведе в «Я с тобой», — разговора на равных и ироничной непосредственности? Думаю, все дело в честности, ее не сыграть.

Органичный в любой роли, он существовал на сцене естественно и спокойно, и излучал покой и тепло даже в статике и тишине. Москву он покорил со спектаклями Театрального проекта 27 — лихо меняя образы в «Сочинении про Джобса», а вот «Принца в корзине», где Миша был Королем-Отцом, я так и не увидела.

Мы не были знакомы лично, не пересекались, я видела его только на сцене. Кажется, впервые вживую — в «Небо в чемодане, или Цуцики в ночи» Кудашова. Спектакль в жанре грустной клоунады, которая так близка Мишиной актерской природе. Его пропитой моряк Цруль Доходяжкин — минорный, погруженный в себя персонаж, смешной и неловкий. А в последний раз — за девять дней до смерти, на той же сцене БТК, на поклонах после виртуозного, изобретательного и такого ироничного спектакля «Сказка о царе Салтане», где Миша играл князя Гвидона.

И еще важно вот что. Михаил Ложкин — муж удивительной актрисы и режиссера Екатерины Ложкиной-Белевич и отец маленького Миши, который вдохновил фонд «Антон тут рядом» открыть в 2020 году детское отделение. Он участвовал в инклюзивных проектах со студентами фонда и играл спектакли для подопечных детей. Все это неотделимо от Миши, все они — тоже он, поскольку помогал, поддерживал и был рядом. И будет тут рядом.
Спасибо и прощай, прекрасный.

Он был актером огромного диапазона. Актером, способным сыграть что угодно и в каком угодно жанре. Сыграть легко, лаконично, без надрыва. В памяти застрял его взгляд: спокойное, сосредоточенное внимание. Взгляд человека, которому нечего скрывать, в котором есть открытость и любопытство. Это тип актерского существования, для которого сложно найти слова, понять, как это сделано, но от Михаила Ложкина на сцене невозможно было оторвать глаз, это точно. Непросто представить актера, который мог бы играть и абсолютное инфернальное зло, и столь же абсолютную бесхитростность ребенка.

Михаил учился на курсе Руслана Кудашова, который сразу же приковал к себе внимание и практически полностью влился в БТК, кардинально его изменив. В «Человеческом детеныше» по «Маугли», сделанном исключительно на пластике, Ложкин сыграл яростного Каа. В «Мы» — безжалостного, уверенного в своей власти, гипнотически завораживающего Благодетеля, чье покрытое белым гримом лицо будто застыло в победительной усмешке. Это был единственный живой план в спектакле, и план не просто крупный — масштабный.

Еще был Тролль в спектакле Яны Туминой «О солдате, танцовщице, тролле и человеке» (он, как и «Мы» Кудашова, вошел в репертуар БТК) — глумящийся, но и странно-тревожный, очевидно влюбленный в красавицу-танцовщицу. Ее роль исполнила его однокурсница, потом ставшая женой Михаила, замечательная актриса и режиссер Екатерина Ложкина-Белевич. А потом — уже после многих ролей в БТК — в репертуаре Ложкина внезапно появился мальчик Тонино, главный герой спектакля Ивана Пачина «Мой дедушка был вишней». Тонино Ложкина не покидал сцену, он внимательно, с еле заметной растерянной улыбкой наблюдал за взаимоотношениями взрослых. В них было много эксцентрики, в нем — спокойное внимание. Вот как, как он это делал? Был солнечным сплетением всех линий этого спектакля в нежном, акварельном — и именно потому очень точном — рисунке. Екатерина Ложкина-Белевич поставила на Михаила сказку «Слон» на крошечной сцене Karlsson Haus, а выпускник следующего поколения «кудашей» Владислав Тутак — «Принца в корзине» на большой (Театральный проект 27). Обе роли — роли отцов. В «Слоне» — нежный, робкий и бесконечно добрый, в «Принце» — разнузданный, застрявший в ресентименте по поводу своего баскетбольного прошлого, глухой к чувствам других. Грубый, нетерпимый, неряшливый, в финале он испытывал что-то вроде раскаяния, и его попытка понять сына-режиссера производила сильнейшее впечатление. В этом Короле-Отце был и величественный Клавдий (роль, которую Ложкин играл в «Гамлет. Ширма» у Руслана Кудашова), и опустившийся диванный боец. А еще среди множества ролей Михаила Ложкина был абсолютно мировой папа в «Сочинении про Джобса» Пачина — веселый и понимающий, заботливый и чуткий. Думаю, таким же отцом для своего маленького сына был сам Михаил. Невосполнимая потеря.

Даже если это была не главная роль, Миша всегда оставался главным, потому что есть такие актеры, которые одним своим присутствием на сцене задают уровень существования, помогая остальным дотянуться до уровня выполнения задач. Это происходит порой незримо, негласно, но все это чувствуют.

Миша — это сердце театра, в котором объединялись, находили утешение, радовались, дурачились, переживали боль. Теперь это сердце вырвано.
Последнее замечание, которое было сделано после «Салтана», — смотрите на Мишу и держите уровень.

Так много людей говорили: «Не рассчитывай на Ложкина, уйдет в драму, в проекты, киношку», — не ушел, остался верным до конца. Тяжело оставаться верным. Порой невыносимо. Не предал.

Интонация, которая принадлежала только Мише (как ее определить?), легкая ирония над всем серьезным, что-то детское и ранимое, уязвимое, что-то сближающее людей, узнающих себя в этом ребенке, который не совсем понимает, зачем так трагичен мир, когда все может быть по-другому, когда можно играть в интересные игры и всем будет весело. Интонация, которую невозможно повторить. И вот ее больше не будет. Незаменимые есть.

И это было служение театру, не пафосное, не громкое, но легкое и чистосердечное. Как воин, он защищал своих: семью, друзей, театр. Воин-ребенок.

Когда я шесть лет назад пришел в БТК на лабораторию по современной детской литературе, у меня в работе оказалось на одного артиста меньше, чем требовалось. Но мне пообещали, что через несколько дней к нам присоединится Миша Ложкин. Я волновался, хотя Алесь Снопковский сразу сказал: «Не дергайся, Ваня! Миша придет и сделает тебе такого Тонино, какого тебе никто не сделает. Никто». И он пришел через три дня.

Коллеги играли с ним в знаменитых спектаклях «Человеческий детеныш» Сергея Бызгу, «Шекспир-лаборатория» Яны Туминой, «Мы» Руслана Кудашова. А на одной из репетиций «Ромео и Джульетты» Галины Бызгу Мише действительно воткнули рапиру в живот, а он не бросил играть и, белея, шептал: «Чума на оба ваши дома». В это время режиссер в напряженной тишине восхищалась: «Вот, ребята! Вот! Вот теперь точно сыграно!» Так вот, коллеги знали, с кем имеют дело. Знали, что Миша Ложкин — артист огромного и особенного дарования. И я в этом очень скоро убедился.

Я совсем не помню, как мы с ним репетировали. Как сочиняли. Миша выходил и был точным. Очень точным. Легким. Часто импровизировал. Если вы видели, как мягко и легко Лионель Месси обращается с мячом, то поймете это простое сравнение. Легкость, мягкость тела, «кошачесть», широкая улыбка, цепкий взгляд, плавные калмыцкие черты лица, обаяние и служение театру делали его недосягаемым, сцена укрупняла его и одаривала. Сцена была его стихией, как футбольное поле для Месси, подводный мир для Кусто, космос для… ну вы поняли. Перед репетицией артисты показывали этюды (кудашовцы называют их «приносами»). И свой этюд однажды показал новый для меня артист Михаил Сергеевич Ложкин. Дед Оттавиано крутил педали велосипеда (велосипед стоял на месте, чем-то подпертый), на голове у него была старенькая шляпа, а на шляпе лежало гнездо. Оттавиано ехал, полы его пиджака развевались, а из гнезда периодически вываливались яйца и разбивались об пол. Оттавиано же ехал дальше, дальше, дальше… и чуточку улыбался…

Спектакль «Мой дедушка был вишней» принес нам успех. 30-летний Миша эталонно играл маленького мальчика Тонино. Он как-то простенько выкидывал вбок ножку уже в первой сцене, когда говорил, что это спектакль о том, как мамы ругаются, но все понимают, а дедушки лазают по деревьям и приносят счастье… И все…

Я по режиссерскому приличию пытался как-то оправдать (объяснить), почему такой взрослый человек, ровесник остальных, играет ребенка, которому в спектакле 5-7 лет, а Миша играл так, что никакие объяснения не требовались. То ли как будто он вспоминает прошлое, то ли как будто пытается вернуться в детство, то ли еще как-то, нежно, неуловимо и заразительно. Он был ищущим, трепетным, лучезарным, сомневающимся, открытым и смешным. Очень смешным в своей высокой игре этого важного, этапного для нас всех спектакля. И успех этого спектакля всецело принадлежит артисту Ложкину, исполняющему главную роль мальчика Тонино, который выносит болеющей бабушке зонт. Мальчик раскрывает зонт, с зонта течет вода. Бабушка исчезает, Тонино один стоит на сцене и говорит: «Это мое последнее воспоминание о бабушке Теодолинде»…

У Довлатова в «Заповеднике» сказано: «Всем ясно, что у гениев должны быть друзья, но кто поверит, что его друг — гений». Думаю, что все, кто знал Мишу, кто сталкивался с ним в работе, чувствовали его особенность. Я стоял рядом с ним, глупо улыбался и видел, как так же стоят и глупо улыбаются люди, попадающие в поле его обаяния. Я безмерно благодарен ему за путь, который мы вместе прошли. За выпуск двух спектаклей.

В спектакле «Сочинение про Джобса» он сыграл десять ролей. Разных. Одна из них — Джон Лассетер, руководитель компании «Пиксар», который все же дождался своего Оскара. А Миша своего признания, своего личного большого актерского успеха, которого, безусловно, заслуживал, — недополучил. Мы все тщеславны и беззащитны, а артисты вдвойне. Артистам всегда не хватает. И Мише не хватило. С другой стороны, он играл во имя чего-то более высокого, мощного, значимого. Обладая высочайшим мастерством, как первокурсник перед экзаменом, раскладывал и проверял заряженный в углах сцены реквизит. Мял сценические банкноты — и никому не доверял этого, — чтобы они не выглядели новыми. Всегда был готов повторить сцену. Служил театру с полной и абсолютной отдачей. Я думаю, что он бы стал замечательным педагогом, ведь нас, своих товарищей, он очень многому научил.

А сейчас я представляю финальный титр, как в одном нашем спектакле: «Путь и есть награда». И — спасибо тебе, Миша Ложкин. И светлая грусть…

Я всегда говорила, что Миша Ложкин — один из моих любимейших артистов, гениальный артист. Слава Богу, я говорила это Мише почти всегда, когда его встречала. Все время хотела сделать с ним моноработу. И даже была ситуация, когда Миша почему-то мне сказал, что уйдет рано, но я требовала с него обещания, что не раньше моноспектакля! Он улыбнулся своей обаятельной улыбкой…

На сцене Миша часто играл «обаятельное зло», но в жизни был абсолютным Тонино (из «Мой дедушка был вишней»). Ребенком с большим сердцем, которое и не выдержало в определенный момент. Он был честным, ненавидел несправедливость, и еще, конечно, Миша — король юмора. До сих пор он разговаривает с нами всякими смешными знаками.

Мне бесконечно обидно, что Мише не дали «Золотую Маску» и «Золотой софит». Например, спектакль «Мы», где он фантастически играл Благодетеля, который 15 лет собирает аншлаги без рекламы, который был прорывом в истории театра кукол, — этот спектакль даже не был номинирован. Чудовищная несправедливость (на это Миша обязательно бы пошутил).

Но что было: большая театральная семья, работа в нескольких театрах, зрительская любовь. Абсолютно точно как продюсер могу сказать, что на Михаила Ложкина ходили, за его творчеством следили, часто выбирали тот или иной спектакль, потому что в нем играл Миша.

Почему-то вспоминаются неважные детали: например, как Миша однажды потерялся в аэропорту, и мы по телефону пытались ему помочь; как Мишу долго не заселяли в отель, а в итоге поселили в номер для инвалидов с «королевским» туалетом… Он же король!

Он всегда был погружен в творчество, это и был его Путь. Путь и есть Награда. Миша — это не просто талантливый артист, это часть меня, часть БТК, часть Karlsson Haus и Театрального проекта 27, часть всех, кто его знал. И теперь надо научиться как-то жить заново, с дырой в сердце… Спасибо, Миша, наш Король, что продлил нам всем жизнь своими шутками и, конечно, своей фантастической игрой на сцене.

Я не могу похвастаться тем, что дружила с Мишей Ложкиным. Я всегда смотрела на него как зритель и не понимала, как это возможно? Как возможно быть таким органичным… когда смотришь и не понимаешь — как он это делает? Ощущение было, что чтобы начать играть, ему нужно было просто выйти на сцену. Режиссеры-экзистенциалисты называют таких артистов «квантовыми». И они всегда остаются…

Мы с Мишей никогда не дружили, не общались, ограничивались вежливым привет-пока. Но я старалась не пропускать ни одного его спектакля с самого начала его актерской карьеры. Когда он был еще на втором курсе, а я только на первом.

Помню его в «Человеческом детеныше» еще на Учебной сцене на Моховой. А потом в «Айболите», «12 месяцах», спектаклях про слона Хортона, Петсона, Муми-троллей и одновременно про Башлачева, Высоцкого, Гамлета и Иова. Видеть, как Миша получает новые роли, как исполняет их, такие разные, находя свою собственную актерскую интонацию, — за этим всем было невероятно увлекательно наблюдать.

Иногда мне мог совсем не понравиться спектакль, но Миша в нем — никогда. Он всегда был чистейшей радостью для зрителя. У него была своя собственная актерская манера игры. Узнаваемая, но всегда в канве спектакля, внутри его задумки. Он был не из тех актеров, которые могли сломать режиссерский замысел. Он дополнял и украшал его своей харизмой, юмором и пластикой. Всегда органичен, легок, как в работе с куклами и предметами, так и в живом плане.

Эффектный статный Благодетель из «Мы» Замятина. Легкий, наивный Тонино из «Мой дедушка был вишней». Смешной во всех своих ролях в «Сочинении про Джобса». Когда в августе я уезжала из России, то сожалела о том, что не застану две премьеры с Мишей — «Принц в корзине» и «Зверский детектив».

С ним можно было поставить вообще все. И гарантировать успех. Мечта режиссера и директора театра. Когда знакомые спрашивали меня, на что сходить в театр, я с чистой совестью отправляла их на его спектакли со словами: «Ну, что вам рассказать, там Миша Ложкин, вам точно понравится, просто не может не понравиться». Я не знаю людей, которые видели его на сцене и оставались равнодушными.

Талантливый. Невероятный. Фантастический. Он никогда не играл «в полноги», всегда отдавал зрителям всего себя. Он не мог иначе, не умел и не хотел.

Спасибо, Миша, за то, что был с нами. Недолго, но так ярко.