ЕФИМ КАМЕНЕЦКИЙ В ТЕАТРЕ ИМЕНИ ЛЕНСОВЕТА

Ефим Каменецкий и Галина Никулина пришли в Театр Ленсовета в 1969 году, в самую его «золотую» пору — и заняли в труппе свое особое место: странная неактерская семья двух прекрасных актеров.

Каменецкий не стал одним из «первачей» тогдашней сильной труппы — в нем не было ни бешеного темперамента П., ни обольстительности Б., ни заразительности комедийного таланта Р., ни актерской мощи самого ИП. Его практически не заметили киношники, и мало что осталось на пленке из телевизионных ролей.

Сцена из спектаклей «Люди и страсти» и «Наедине со всеми».
Фото — архив театра.

Но и полвека спустя роли, созданные Ефимом Каменецким, встают перед глазами.

Крутился мелким бесом Порфирий Петрович вокруг тяжелого и угрюмого Раскольникова-Дьячкова, загоняя его в паутину мелких улик и колких доводов, менял поминутно потешные маски-гримаски, будто игрался с мышкой: то прикинется доктором-психоаналитиком, то скоморохом, то зайдется в припадке смешливости, то, устав от необходимости вникать в безумную логику, сбросит потешные маски-гримаски и удивленно подведет простой и печальный итог глаза в глаза с убийцей.

Мягкосердечный Баптиста из Падуи, отец строптивой Катарины, испытывал мучительное неудобство перед женихами дочерей, он чувствовал себя виноватым и заполошно метался, пытаясь хоть как-то сгладить острые углы. На этой мягкости его и ловили, и доили, а он все извинялся и старался держать лицо…

Каменецкий сыграл много ролей второго плана — всегда с полной отдачей, объемно по смыслу, с точно выверенным рисунком. Лучшая из них, на мой взгляд, — эпизод из пьесы Брехта «Страх и отчаянье в Третьей империи», вошедший в спектакль «Люди и страсти». За пятнадцать сценических минут Каменецкий проводит своего героя, школьного учителя из Германии 1930-х, по головокружительной амплитуде: от попыток сохранить человеческое достоинство и отшутиться от подозрений до липкого страха и готовности сделать все что угодно, лишь бы остаться в живых. Описывать не буду — можете посмотреть сами: по счастью, спектакль был записан на пленку, и его несложно разыскать в Сети.

Однажды Владимиров назначил его на главную роль — и к сожалению, ничем хорошим это не кончилось, потому что пьеса Дворецкого «Последний отец» была натужно глубокомысленной, а единственное, чего не умел Каменецкий, — игнорировать фальшь. Вторую главную роль он выторговал себе сам. «Первачи» отказались от слишком жесткой на их вкус пьесы А. Гельмана «Наедине со всеми», а Ефим Каменецкий и Лейла Киракосян попросили Владимирова дать им возможность попробовать — и блестяще сыграли беспощадную дуэль людей, проживших свою жизнь «по лжи». Думаю, что многие зрители поежились в кресле от этой узнаваемой истории. Слишком неудобный, чтобы быть кассовым, спектакль долго продержался в репертуаре театра.

Как во всяком театре, страсти кипели не только на сцене, но в Каменецком и Никулиной была такая прибалтийская серьезность и отстраненность, что никому и в голову не приходило попытаться их вовлечь в закулисные игры. Владимиров действительно привез их из Риги (по совету Владимира Александровича Сахновского), но не так уж долго они работали в тамошней Русской драме, чтоб проникнуться этим уважительным стилем общения с людьми, спокойным чувством собственного достоинства, терпимостью и терпением.

Во избежание потрепанного термина «интеллигентность» вспомним об университетском образовании Каменецкого. Но ведь образование само по себе ничего не гарантирует. Откуда они такие взялись? Вопрос остается без ответа: единственная их автобиографическая проза — несколько страничек в сборнике воспоминаний об Игоре Петровиче, выдержанных в безукоризненно почтительном тоне. Почти извинение за уход в 1986 году — при том что причина названа без обиняков…

Сцена из спектакля «Преступление и наказание».
Фото — архив театра.

Выскажу еретическую мысль: возможно, Каменецкому-актеру мешала порядочность Каменецкого-человека — как ни крути, в природе театра есть что-то эдакое, требующее перехода границ. Вот Сергею Юрскому однажды предложили сыграть роль старого Генри Миллера, а он отказался — не захотел переступать какую-то черту, которую сам же себе и установил. Жалко, конечно, — мы наверняка не досчитались интересной актерской работы, но черта была ему важней, и без нее он был бы кем-то другим. Каменецкий принадлежал к той же редкой породе актеров, для которых жизнь больше и важнее театра.

Бенефисы, автографы, поклонницы у актерского входа, летящие на сцену букеты цветов обошли Ефима Каменецкого и Галину Никулину стороной. А вот память осталась надолго.

Финал спектакля «Гекатомба. Блокадный дневник»… Вот он уходит. Уходит, открывая двери в ахматовский сад. Шагает в настоящий пейзаж из темноты театрального зала. Звучит его последняя реплика в спектакле: «Я пойду прогуляюсь». Мы смотрим, как его невысокая, трогательная фигура сосредоточенно движется в самую глубину сцены, чтобы распахнуть огромную дверь, разделяющую театр и жизнь… Как же всегда торжественно и щемяще это происходило.

Этот образ, где жизнь и смерть разделены так зыбко, так условно. Вот же наглядный образ — из духоты зала в сад, и там нерукотворный свет. Ефим Александрович Каменецкий.

Скромный, глубокий, непосредственный, всегда сияющий волей к жизни и вдохновением, ушел… Ушел в особое время, в ночь после Пасхи, когда для многих мир освещен таинством Воскресения.

Ефим Александрович распахнул мое сердце и сердца тысяч зрителей и людей, которые имели счастье видеть его на сцене и быть его друзьями при жизни. И я знаю, что он оставил каждому неизгладимое ощущение нежности, света, подлинности и силы.

Заботливый и нежный человек, уж и не знаю, за что мне такое счастье выпало — не только быть с ним знакомой, но еще и вместе поработать. Работой не назвать — вместе сочинять и удивляться, присутствовать при уроках тонкого мастерства и радоваться.

Какое же счастье, что это было со мной, с нами, и легкого пути, любимый человек и ДРАГОЦЕННАЯ ДУША.