Однажды я поняла размеры и объемы славы, сопровождающей Олега Меньшикова. Я ехала каким-то поездом дальнего следования в очередную сибирскую командировку (Омск? Барнаул?..). Тысячи километров пустого пространства располагают к разговорам с соседями по купе. И все шло своим чередом, пока я по какому-то поводу не сослалась на свою беседу с Меньшиковым, которую сегодня, в честь его юбилея, мы заново открываем читателям и коллегам. Девушки с верхней полки переспросили: «С Меньшиковым?!» — и замолчали. Разговор прекратился, как будто взрывная волна раскидала всех по своим местам. Информация подействовала оглушительно, очередной раз продемонстрировав совершенно особую, я бы сказала «неземную» репутацию артиста. Я тоже, видимо, как показалось моим спутникам, возникла в купе дальнего следования прямиком с какой-то звезды: где Меньшиков, а где станция Агрыз, на которой только что стоял наш поезд?..
Олег Меньшиков.
Думаю, что слава Меньшикова была несоизмерима со славой любого другого артиста. Он действовал магически. Когда в ответ на мою просьбу прийти в редакцию, поговорить для журнала Олег Евгеньевич пришел (мы тогда ютились на Фонтанке в издательстве «Лицей»), — жизнь в здании замерла. Пока мы сидели с диктофоном, в дверь редакции заглядывали разные люди — и буквально цепенели, увидев живого Меньшикова и не в силах поверить — это он!
Меньшиков — несомненный, с головы до пят Артист. Долгий давний наш разговор следствием имел поразительное явление: те, кто любил Меньшикова, говорили: «Я всегда знал, что он такой хороший и умный. Теперь я получил подтверждение». Те, кто не любил, сообщали: «Я знал, что он дурак, — вот и доказательство». В одном и том же тексте Меньшиков одним представлялся порядочным и содержательным, другим — поверхностным и неискренним, третьим — искренним, но неумным, четвертым — умным, но неискренним. Ни одно интервью ни до ни после не вызывало таких полярных ощущений, при этом, когда меня спрашивали: «Какой Меньшиков на самом деле?» — я не могла ответить ничего, кроме того, что он умен и закрыт, что вся первая часть разговора ушла на знакомство, что дальше он был со мной искренен, но главное — он актер, то есть человек, принимающий предлагаемые обстоятельства, «играющий партнера». Он был таким, каким мне хотелось видеть его в нашей беседе. Буквально через несколько месяцев я прочла в газете «Культура» его интервью, данное Зое Богуславской, — и там был совсем другой Меньшиков: светский, гладкий, буржуазный, лениво скользящий по московскому паркету…
Потому что он — актер и играет собеседника. Богуславскую интересовал респектабельный московский денди — она получила свое. А я — свое. И каждый читатель — свое.
Мы встречались очень немного: раз — юбилей Олега Борисова, которого Меньшиков страшно чтит, два — премия А. Кугеля, которую учредил для критиков и несколько лет вручал О. Меньшиков и его тогдашнее «Товарищество 814». Не знаю, играл ли он партнера, но каждый раз он казался мне умным, порядочным и закрытым от всех.
Нет повода не поздравить Олега Евгеньевича Меньшикова с пока очень юношеским юбилеем и пожелать удач Театру Ермоловой, которым он руководит…
«ВИДИТЕ, КАКОЕ КОРОТЕНЬКОЕ У НАС ПОЛУЧАЕТСЯ ИНТЕРВЬЮ!»
Беседу в 2-х частях с Олегом Меньшиковым ведет Марина Дмитревская
Вытащили меня в Москву: пошли затеи, балы да балы, денежная трата всякая, знакомство… суетня, стукотня!
ЧАСТЬ 1. МАЙ 1999 Г. ПЕТЕРБУРГ.
РЕДАКЦИЯ ЖУРНАЛА.
М а р и н а Д м и т р е в с к а я. Олег, вы играете «Горе от ума», где звучат слова: «На всех московских есть особый отпечаток». Что это — московский отпечаток?
О л е г М е н ь ш и к о в. Я-то откуда знаю? Это вы можете увидеть отпечаток московский, а я мог бы — питерский.
Д м и т р е в с к а я. Давайте — питерский.
М е н ь ш и к о в. Сказал — «мог бы», и вот понимаю, что не очень хорошо знаю город… Вчера в театре Ленсовета был бенефис Сережи Мигицко, и мне показалось, что у вас (по крайней мере в театральном мире) больше тепла, семьи, единения. Я понял, что вчера люди пришли к себе домой. А мы пока что только в гости ходим. По мне-то лучше второе, в гости, но вчера я немножко позавидовал.
Д м и т р е в с к а я. Когда в последнее время, перед лицом какой-то другой жизни, все оказались на одной льдине, единения стало больше.
М е н ь ш и к о в. В вашем интервью с Сергеем Юрьевичем и он говорит про Москву то же.
Д м и т р е в с к а я. Когда собираются параллельные свидетельства двух «Чацких», это уже что-то…
М е н ь ш и к о в. Смешно! (Смеется.)
Д м и т р е в с к а я. А в петербургских актерах чувствуется что-то другое? Я так спрашиваю, потому что вы — очень московский актер.
М е н ь ш и к о в. Что это означает? (Смеется.) Нет, я, правда, не знаю! (Смеется.) Объясните!
Д м и т р е в с к а я. Ну всегда же были Мочалов и Каратыгин, Ермолова и Савина, всегда была оппозиция стилей…
М е н ь ш и к о в. Каратыгин, он что, был питерский?
Д м и т р е в с к а я. А Ермолова — московская…
М е н ь ш и к о в. Что это вам Москва покоя не дает! (Перестает смеяться.)
Д м и т р е в с к а я. На самом деле, я считаю, Петербург не должен давать покоя Москве.
М е н ь ш и к о в. Дело же не в соревновании.
Д м и т р е в с к а я. Не в соревновании, а в оппозиции, в школе. Москва такая «отвязанная», а Петербург…
М е н ь ш и к о в. Мне кажется, у вас все время есть равнение или «антиравнение» на Москву, вы все время соотносите себя с Москвой, а у нас этого нет, у меня во всяком случае. У вас все время незримо присутствует: «А как там Москва?» А у нас — нет, мы ни с кем себя не соотносим.
Д м и т р е в с к а я. Вот это и есть, наверное, «московский отпечаток»…
М е н ь ш и к о в. Может быть. Но и вы перестаньте себя соотносить. Зачем это надо? Ну, Москва и Москва, Бог с ней!
Д м и т р е в с к а я. А контекст?
М е н ь ш и к о в. А для контекста есть много прекрасных объектов не «городского характера».
Д м и т р е в с к а я. Я ведь просто хочу выяснить актерскую природу — не более. Московское и петербургское сознание так сильно разнятся, потому что они определены городами. Москва — «большая деревня», потому что она строилась усадьбами, подворьями. Тут — мое, тут — соседское, на скамейке можно порассуждать о делах за соседним забором. А Петербург строился «першпективами», здесь нет ощущения «своего», есть общая линия улицы, горизонт и, конечно, регулярность, регламентированность. Из этого складывается сознание. Почему Юрский все-таки не московский актер, а ленинградский?
М е н ь ш и к о в. Думаю, дело не в этом. У него был не город, построенный перспективно, а Товстоногов. Не было бы Товстоногова, как бы он состоялся?
Д м и т р е в с к а я. В записках Олега Ивановича Борисова, которые печатались в нашем журнале, Борисов пишет, что вы родились в один день, оба Олега, и что он хотел бы работать с вами еще. А что Борисов значил для вас?
М е н ь ш и к о в. Знаете, у нас с ним произошла какая-то непонятная (непонятная для меня, потому что я и помыслить не мог — подходить к нему, общаться) вещь. Мы вместе снимались в картине «По главной улице с оркестром» — и вдруг он проявил ко мне такую сердечность! Я приехал в Одессу, там на съемках стояла толпа зевак, наблюдающих за процессом, я тоже встал сбоку (я еще никому не был нужен, никто на меня не обращал внимания!) и смотрел, как работает Олег Иванович. Он меня вдруг в той толпе увидел, почему-то бросился, приобнял как-то… Мы пошли… сидели… потом у нас была замечательная ночь втроем с Тодоровским: Петр Ефимович играл на гитаре, Олег Иванович пел… Это, знаете, из серии — такое не забывается. Хотя мы никогда не поддерживали с ним отношения, я не звонил и, наверное, — дурак, это иногда такая псевдозастенчивость, я стеснялся: что надоедать такому артисту, человеку? Но это неправильно. Я не надоедал — ну и что? Кто от этого потерял? Только я. Не думаю, что ему было бы в тягость пообщаться со мной лишний раз, а уж для меня это точно было бы приобретением.
Комментарии (0)