«Любовь людей». Д. Богославский.
«Этюд-театр» на «Площадке 51».
Режиссер Семен Серзин, художник София Матвеева.
Спектакль «Любовь людей» открывает дуэт: он и она, гитарист и певица, в шелковых лентах «Выпускник-2000» через плечо поют «Зима, холода, одинокие дома…» Андрея Губина. Попсовая песенка звучит неожиданно роково, резко, рублеными ударами строф.
Герои спектакля моложе тех, что написаны в пьесе. Им по 30, как и самому режиссеру, для которого материал, за который он берется, — очередная попытка рассказать о своем поколении. О тех, кто связан давно и навсегда, кто ударился о жизнь, о любовь и не пережил этого столкновения.
«Любовь людей», открывшая новый — первый — сезон «Площадки 51», сделана в манере «бедного» читочного театра. В монотонном темно-сером пространстве нет ни игры планами, ни других измерений, откуда приходит Коля, ни мистического света. Но нет и быта (звуки новогоднего застолья со звоном рюмок и поздравлением президента доносятся в записи, что дает эффект иллюзорности). Текст ремарок проецируется на черную стену. Драки, избиения, почти все проявления насилия вынесены за сцену, словно и впрямь по правилам «хорошего тона» античной трагедии. Если кровь, то ее Анна Донченко сама размазывает по лицу шлепком ладони, вымазанной красным. Даже простой физический контакт сведен к минимуму. Тем ценнее осторожное соединение рук Люськи и Сергея с огнем бенгальской свечи — в сцене празднования Нового года.
Для учеников В. Фильштинского и Г. Козлова это непростая задача — быть правдивыми без опоры в работе с предметом, без обыгрывания ситуации через физическое действие.
Богославский, безусловно, заложил в самую известную свою пьесу трагедийный подтекст. Не надо далеко ходить, чтобы обнаружить в истории Люськи следы леди Макбет, одну из версий которой («Леди Макбет Мценского уезда») Анна Донченко уже сыграла в спектакле Дмитрия Егорова.
М. Касапов (Сергей), А. Донченко (Люська).
Фото — А. Панов.
Все, что происходит с героями спектакля «Любовь людей», происходит здесь, в нашем человеческом измерении. И спектакль этот не про вину, а про злую любовь, навсегда, до гроба связавшую Люську с Колей, а Сергея — с Люськой. В самом начале мы слышим за сценой голос Люськи, сомнамбулически проговаривающей текст Коли. Словно сразу героиня инфицирована покойником-дибуком, словно вирус изначально сидит в ней.
Спектакль создает странное ощущение: мы видим близко, крупным планом показанные этапы событий. Как сильная, с буйными кудрями и смелыми бровями вразлет Люська Анны Донченко, хладнокровно-безжалостная к своему большому, подчеркнуто физичному, слабому Кольке (Андрей Вергелис), хватается за любовь Сергея как за шанс на новую жизнь; как потом перекашивается она всем телом, словно тянет ее куда-то вниз, к земле грубая повязка, наложенная на сломанные пальцы; как истаивает, сама превращается в тень. Как замирает, светлеет лицом при виде Люськи Сергей Михаила Касапова, как ходят ходуном его скулы, как открыто беззащитен он перед этой любовью, неспособен в одиночку вынести груз, который взваливает она на него. Чувствуем туго натянутую внутри него пружину стянутого в узел недоверия и страха, которая не может не сорваться.
И в то же время не вполне прозреваем внутренние источники, питающие героев, заставляющие их поступать так, а не иначе.
Пары второго плана сыграны темпераментно, но довольно схематично, с аппетитом к характерности и вкусом к развернуто-этюдному существованию. Но и здесь в отношениях «благополучной» пары Ивана (Николай Куглянт) и Насти (Алена Митюшкина) — тупик. Их любовь ушла и ничего не дала взамен. А скоморошествующий эстрадный плейбой Чубас (Андрей Панин) и вовсе ничего не знает про нее. В спектакле нет старшего поколения, например, матери Сергея, чья жизнь — своего рода антитеза, любовь-служение с корнями в вере.
А. Вергелис (Коля), А. Донченко (Люська).
Фото — А. Панов.
Через спектакль проложен ток электронный музыки, чья неровная пульсация будто передает спады и подъемы внутренней жизни героев. Музыка переходит в страшный, сухой, царапающий звук и вовсе замирает, когда Люська замыкается в своем молчании. Музыка создает напряжение, музыка задает протяженность. Отношения же героев поданы серией отдельных «картин», связь между которыми ослаблена, но внутри которых есть своя локальная драматургия эмоциональных толчков и взрывов.
Спектакль выходит проще, но и безнадежнее пьесы. Жизнь невозможно переиграть, и второго шанса никому не дано. В давнем «Севере» Серзина, поставленном в Театре им. Ф. Волкова, зимняя дорога вела героев куда-то под песню Леонида Федорова. Нет, любовь не побеждала болезнь, но был рядом с Настей человек, готовый разделить с ней мрак и холод внутреннего «севера». Герои «Любви людей» лишены опоры, беззащитны, брошены в холод и мрак зимы и любви; чувства, безальтернативно жестокого к тому, кто любит, и кого любят. И как жестока была Люська к своему Коле, так теперь жестока к Сергею. А нежны мы только к тем, кого сами уже убили.
Рецензию на этот спектакль можно было бы назвать «Анна. Трагедия» по аналогии с увиденной накануне премьерой в Балтдоме. Здесь Анна – конечно, Анна Донченко. А трагедия – это жанр, в котором она существует в этом спектакле Семена Серзина, сыгранном, как написано в статье, «близко, крупным планом».
Да сверхкрупным планом – в метре от первого ряда, на узенькой полоске пола. Актеры впечатаны в стену, распластаны на ней. Особенно главные герои – Люська (Донченко) и Сергей (Михаил Касапов), они вжаты в стену четырехугольником света, как будто они не трехмерные, а плоские экранные изображения себя самих. До поры они и общаются лишь через зал, развернувшись фронтально к зрителям, глядя не друг на друга, а прямо в бьющий на них источник света. Выламывание из плоскости, обнаружение друг друга в пространстве – тот самый важный физический контакт, о котором пишет Татьяна Джурова, – и вправду очень важная перемена, режиссерски выстроенная. Объятие Люськи с Сергеем сразу же переходит в объятие с убитым мужем Колькой. Сережа «перекатывается» из рук любимой на стену, а в ее обнимающие, поглаживающие пустоту нежные руки «вкатывается» Коля (похоже на проекцию, «вид сверху», хотя актеры стоят, а не лежат).
Персонажи, окружающие главных, выглядят более «жизненными», они существуют в трех измерениях, полноценно общаются в человеческом плане. Тут очень точно выстроены все реакции: актеры тоже работают минималистично, но дают ровно такое количество деталей, чтобы образы были супер-узнаваемы, фотографично узнаваемы. Николай Куглянт – такой внутренне драматичный у него получился Ваня, совсем простой и добрый мужик, на первый взгляд, но на грани слома и срыва, с глубоко залегающими комплексами, неудовлетворенностью – душевной, конечно. Хороши дуэты Куглянта с Андреем Паниным – всеобщим друганом Чубасом (действительно сельский гарцующий «плейбой», с понтом сам себя представляющий есенинскими «хулиганскими» стихами», но с такими умными и грустными глазами…), с Алёной Митюшкиной (жена Вани Насти, которой легче озлобиться и вызвериться на весь мир, чем признаться в собственной боли и тоске), Панина с – Екатериной Ложкиной-Белевич (ее героиня нарочито отстранена от всех перипетий, смотрит цепким прохладным взглядом свидетеля).
У Донченко и Касапова – минимализм уж совсем невероятный. Едва заметные мимические микродвижения при насыщенности внутренней жизни. И это так захватывает! Следишь, буквально затаив дыхание. Особенно за актрисой – в ее героине сконцентрирована могучая сила, она транслирует какие-то несказанные слова, неоформленные желания. Хотя иногда именно сказанное шокирует и потрясает. Как Донченко – Люська баюкает малыша словами: «Не будем папку любить? Не будем, мой маленький! Мы лучше папку убьем. Зачем он нам такой нужен? Убьем папку? Ну, посмотри мне в глазки. Убьем? Убьем, мой маленький, убьем, мой хорошенький». Как из ласкового наговора мягко, по миллиметру рождается неотвратимая угроза – словно с тягучей замедленностью на наших глазах обнажается нож.