«Циолковский». Б. Павлович.
Российский государственный академический театр драмы имени Федора Волкова (Ярославль).
Режиссер-постановщик Борис Павлович, художники Александр Мохов и Мария Лукка.

Калужский чудак Константин Циолковский в Театре имени Волкова. Один день из жизни, вместивший полеты и падения русского Икара.

Он довольно молод, страшно застенчив, абсолютно не приспособлен к быту, учительствует в женском епархиальном училище, платонически влюблен в своих учениц. Въезжает на сцену на велосипеде, разговаривает сам с собой, ничего не слышит — и, однако ж, являет собой самого настоящего гения в совсем неподходящих условиях российской провинции рубежа XIX–XX веков.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Таким его увидел автор постановки Борис Павлович: личностью, чье существование служит оправданием (возможно, единственным) городу и миру, русским гением (почти святым), незаземленным, непрактичным, живущим большой мечтой, которая не факт, что воплотится-сбудется. Классическим русским странником, чей маршрут в космос сродни древним путешествиям в легендарное Беловодье и поискам входа в рай.

Таким его представил актер Илья Варанкин — легким, щуплым, почти эфирным, живущим восторгами воображения. Судьба иной раз роняет его больно на землю, но мечта живуча и побеждает и рутину, и невзгоды бытия.

Я сказал про неподходящие условия провинции. Но у постановщика на сей счет есть свой резон. Калуга (а хоть бы и Ярославль) — это для него та среда, которая минимально привязывает к себе. Здесь меньше, чем в столицах, тяжести — и больше звездного неба. И здесь, по словам режиссера, остро ощущаются потерянность и заброшенность.

У Павловича получился спектакль о грандиозной мечте, которая владеет человеком и распространяет свою радиацию далеко вокруг. Назовите эту мечту о галактической цивилизации фантастической утопией — но, в отличие от многих химер ХХ века, она не исчерпала себя. В ней есть потенциал невероятной силы, и она оказалась способна воодушевить современного театрального художника.

«Циолковский» — это непривычная для Волковского театра и его зрителей история, непривычная эстетика. Павлович задумал «спектакль-ораторию». И хотя в программке предпочли указать на действительные обстоятельства, воссозданные в постановке, поэтически-мистериальное начало в спектакле осталось. Более того, оно пронизывает и организует все действие.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Градус условности таков, что постановка по мере развития действия все больше начинает напоминать оперу или очищенную от прозаических опосредований поэму в лицах. И когда герои принимаются разыгрывать некую феерическую, фантастическую пьесу (сцена на сцене, спектакль в спектакле!) и начинают дружно петь, а Циолковский декламирует строки из поэмы Николая Заболоцкого «Безумный волк» (это та еще вещица — полубред-полуоткровение!), это уже не слишком удивляет. Хотя все же отчасти ошеломительно. Отмечу участие в создании этого действа композитора Романа Цепелева.

В спектакле практически нет быта, в героях нет или крайне мало житейской укорененности, на сцене минимум аксессуаров. Слуховая трубка-отофон, пара каких-то приборов и колб, связка книг, несколько парт… Здесь не слишком уютно, да никто и не думает об уюте. Освещенная авансцена, отданная персонажам, резко переходит в некую темную бездну, в океан бесформенного, зыбкого, странно звучащего бытия, в котором плавают формулы и знаки. Сценография Александра Мохова и Марии Лукки передает тему фантазма в пустоте, на грани невесомости.

Человек несоразмерен, несомасштабен этой бездне, его пластике режиссер придает иной раз качества, присущие кукле, персонажу рождественского вертепа. Костюмы соответствуют историческому моменту, но персонажи пребывают скорее в космосе, в мире, наполовину воображаемом. Инспектор училища (Сергей Скоков) с классной дамой (Людмила Пошехонова), ученицы духовного ведомства — они заражены мечтой Циолковского и влюблены в него самого, они все обожают его эксперименты, без конца твердят про свойства аэростата и, кажется, готовы немедленно сняться и улететь навсегда то ли в небо, то ли еще куда-то выше.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Все-все, исключая разве лишь столичного ученого сухаря Жуковского (Семен Иванов), приехавшего вместе с Менделеевым (Николай Лавров) посмотреть на провинциального фантазера, да супругу Циолковского Варвару Евграфовну (Елена Шевчук), даму плотную, прозаически серьезную, горемычную, с чисто земными озабоченностями и огорчениями.

Конфликт в постановке заостренно идейный, и это не противоборство гения и провинциального быта — тема банальная и, в общем, приевшаяся. Это более, пожалуй, принципиальная сшибка двух разных версий, концепций прогресса: деловой, прагматической, очищенной от морали и чуждой мечты — и той, что как основную задачу для всех людей предполагает духовное преображение, сказать проще — чудо.

Спектакль неожиданно выруливает в сторону интеллектуальной драмы, спора философов-протагонистов. Первую версию заявляют, резонерствуя, столичные гости. А вторая в спектакле представлена, во-первых, Циолковским с его живописной свитой, а во-вторых — училищным сторожем, в котором постановщик, нестрого сверяясь с исторической достоверностью, обнаружил ни много ни мало «московского Сократа», религиозного философа Николая Федорова (тот в Калуге не бывал, но в принципе Циолковский в своей молодости был краешком знаком с ним и знал про его идеи).

В спектакле одинокий сторож Николай Федорович (Евгений Мундум) в своей рубахе навыпуск выглядит мужичком не столько потому, что таков его социальный статус, а затем, что мыслит себя отдельно от поверхностной, духовно бедной цивилизации (ну, как Лев Толстой): он простонароден — и замысловат, пьет травяные чаи и ведет душевные разговоры о воскрешении отцов как миссии человечества. У Мундума Николай Федорович — чудак и гений в квадрате, экстракт его мечты не менее заборист, чем идеи Циолковского, а непритворно сердечное сокрушение о людях, не способных оценить величие его замысла, выражено даже с большей силой.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Неспроста училище, чьи интерьеры едва намечены, в какой-то момент становится лабиринтом, в котором безвыходно блуждают Жуковский с Менделеевым. Эта их суетливая мельтешня и беготня из кулисы в кулису — воплощенная метафора ложных целей и сомнительных перспектив. Пожалуй, важен еще и проходящий в постановке лейтмотивом акцент на изобретение Менделеевым водки как самое общепонятное его достижение (здесь зал неизменно смеется): где, однако, водка, а где — космос…

Симпатии постановщика отданы Циолковскому и Николаю Федоровичу. Спектакль кажется драматическим гимном великой мечте, свободе, преодолевающей всякие узы и любые детерминанты, актуальной образной репликой на вечную тему — русскую, а, пожалуй, и мировую.

Премьера спектакля «Циолковский» в Театре имени Волкова состоялась в канун 60-летия первого полета человека в космос. Символично.