Завершившийся 30 июня на фестивале «Коляда-Plays» театральный сезон для Николая Коляды в этом году ознаменовался сразу несколькими важными событиями. Об одном из них, самом громком, знает уже, наверное, вся страна. «Коляда-Театр» переехал из тесной избушки в большое отремонтированное помещение бывшего кинотеатра «Искра». Но и избушку, когда-то тоже подаренную театру властями, у Коляды забирать не стали, и под его же художественным руководством там расположился «Центр современной драматургии», существующий с 2009 года, но до сих пор не имевший своего дома. Для молодых уральских драматургов, учеников Николая Коляды, это тоже стало значимым событием, ведь теперь у них есть место, где они могут реализовывать свои идеи и проекты. И все это совпало с юбилейным для уральской драматургии годом. Ровно 20 лет назад Николай Коляда набрал свой первый курс драматургов в екатеринбургском театральном институте. Сегодня его ученики-драматурги известны и востребованы не только в России, но и за рубежом, что уже много лет демонстрирует фестиваль «Коляда-Plays», который в этом году из-за большого количества спектаклей длился не привычные пять, а десять дней. Собственно об уральской школе драматургии и хотелось поговорить с ее основателем и учителем. Тем более, что пьесы многих его учеников буквально на днях пополнили копилку фестиваля «Любимовка». А сейчас Коляда набирает новый курс драматургов…

Марина Засухина. Как вообще возникло отделение драматургии в театральном институте, и как вы оказались в роли преподавателя?

Николай Коляда. Шел я по улице и встретил Азалию Всеволодовну Блинову, преподавателя сценической речи в театральном институте. Стоим с ней, болтаем, и тут она говорит: «Слушай, иди к Бабенко, к ректору, попроси, пусть он тебе даст набрать маленький курс, будешь учить писать пьесы». Я говорю: «Да ну, глупости, это невозможно, в театральном институте такого никогда не было». «Да сходи, попроси. Коля, ты сейчас такой известный. Ему это будет важно для престижа, что ты работаешь в институте». Я подумал: а ведь это хорошая мысль, если драматурги будут учиться параллельно с актерами, режиссерами, все время вариться в этом котле и понимать театр изнутри. Когда я учился в литературном институте на отделении прозы, я ходил на семинары к Розову, там сидели 15 «гениев», которые все время говорили: «Театр — это гадость, мерзость. Мы театр не знаем. Мы пишем для вечности». Где они? Где их пьесы? Никто не знает. Литературный институт за последние 20 лет не выпустил, по-моему, ни одного драматурга успешного, известного в театре. Хотя каждый год оттуда выходят 150 человек. А кого можно вспомнить, кроме Садур? Я пришел к Бабенко, говорю: «Вот, Владимир Гаврилович, хочу набрать такой курс». Он задумался, отвечает: «Съезжу в Москву, попрошу лицензию». Это сейчас у всех есть эти лицензии, и в каждой подворотне учат на писателей. А тогда просто так лицензию не давали, нужно было ее получать у литературного института. Приехал он туда, а ему говорят: «Что? Кто? Коляда будет там у вас учить на драматургов? Да мы его даже за писателя здесь в Москве не считали». И долго-долго они не давали эту лицензию. И мой первый курс — Олег Богаев, Таня Гарбар и Наташа Малашенко — они три года учились как театроведы. Но когда уже заканчивали, то получили диплом со специальностью «Литературный работник». Все сопротивлялись, все не хотели, но потихонечку как-то пролезли, и отделение было создано. На будущий год я набрал уже пять человек. И так каждый год, вот уже 20 лет, набираю пять-семь человек.

М. З. Что за эти 20 лет произошло хорошего и плохого с уральской драматургией?

Н. К. Хорошего — появилось очень много талантливых авторов. Плохого — наверное, то, что с некоторыми мои пути расходятся, мы ругаемся. Ну бывает, делов-то! Я тоже, может, не прав. Мне хочется всю жизнь их учить, они уже окончили, а я их все поучаю и поучаю, а они на меня злятся. Потому что им хочется думать, что они все сами сделали, всего сами достигли, но это неправда. Когда я злюсь, я начинаю на них орать: «Мальчики и девочки с Уралмаша стали драматургами! Что вы мне рассказываете! Кто вас сделал? Кто вас привел в порядок? Только я!»

М. З. Что, на ваш взгляд, заставляет сегодняшнее молодое поколение писать пьесы?

Н. К. Я думаю, те драматурги, которые со мной, просто смотрят на меня, видят мой пример, и на них это действует. Они видят богатого, успешного, известного человека и хотят того же. А что еще заставляет? Хотят известности, хотят быть успешными — это абсолютно нормально, каждый человек этого хочет.

М. З. А легко ли стать драматургом, и вообще, можно ли драматургом стать?

Н. К. Можно. Не буду называть фамилии, просто есть несколько моих учеников, которых я направил куда надо, и они пошли своим путем. Они писали про какие-то мерзости жизни, но у них это все не получалось. А я попросил написать, например, детские сказки, или киносценарии, или еще что-то, и все стало получаться. Все равно видишь, что у человека лучше получается, и это ему и предлагаешь делать. Научить можно, но в любом случае должно быть какое-то чувство и любовь к театру.

М. З. Некоторые ваши ученики начинают писать пьесы, только поступив к вам. Когда вы набираете, то как понимаете, что у человека есть способности к драматургии?

Н. К. Черт его знает. Я просто очень много пьес прочитал и сразу вижу, что надо, что не надо. Вот в этом году я прочитал 275 пьес на конкурсе «Евразия», сразу понятно по первой странице, есть искра божья или нет. И даже когда человек приходит поступать с прозой или стихами, все равно видно, что он одаренный, что у него есть способности к слову.

М. З. Какие-то условия для своих учеников во время обучения вы ставите —объем, тематика, количество пьес?

Н. К. Нет. Пиши, что хочешь. Ну иногда устраиваю какие-то задания. Например, написать монолог. Очень сложно, но они пробуют себя в этом жанре. У кого-то очень хорошо получается. Пьеса Богаева «Русская народная почта» была написана по заданию «монолог». Или есть такое задание — «балкон»: два человека на балконе, они почему-то заперты, и надо рассмотреть их и простроить между ними какой-то конфликт. Недавно было задание «клетка»: я написал две странички какого-то текста, причем тут же, на их глазах, а они все должны были написать продолжение, что там будет дальше. Пришло штук 30 пьес — начало у всех одинаковое, а дальше все идет в разные стороны. Это было очень интересно и полезно. И одна пьеса, у Аси Сойкиной, получилась прям супер. То есть какие-то задания есть. Но в основном мы читаем пьесы, которые они приносят, обсуждаем, говорим, что хорошо, что плохо. Все пьесы читаю я. Раньше давал драматургам, но они плохо читают, поэтому не даю им читать.

М. З. Когда вы создавали фестиваль «Коляда-Plays», какую главную идею в него закладывали?

Н. К. Все это было давным-давно. Когда мы еще создавали театр, то многое придумывали, чтобы о театре говорили, чтобы на нас обращали внимание. И тогда же, в первый год существования театра, мы придумали конкурс драматургов «Евразия» и проводили его четыре года. Приезжали драматурги, человек 40-50 обычно. Пытались делать какой-то театральный марафон, показывать драматургам какие-то спектакли. Денег никто на это не давал, проводили все за свой счет. Но потом я понял, что это превращается в некую нашу тусовку, такой разговор по душам между театральными людьми, а к зрителям, для которых мы, собственно говоря, и трудимся, это не имеет ни какого отношения. И я решил проводить фестиваль «Коляда-Plays». Первый раз он проходил в 1993 году, сто лет назад. Тогда приезжал театр Маяковского, театр Моссовета, театр Виктюка, театры из-за границы. Был какой-то огромный фестиваль, и все это было красиво и суперски, но играли только мои пьесы. Было много шума и разговоров, наши начальники от культуры кричали, мол, Коляда какие-то фестивали своего имени проводит, что я это делаю для того, чтобы себя прославить. Мне это было ужасно обидно. Никто не помогал, никто не давал денег. Первый фестиваль я проводил на свои деньги. Но он прошел очень хорошо. И тут я подумал, что надо играть пьесы и моих учеников. У нас в России почему-то нет такого трепетного отношения к появляющимся талантливым людям, как в других странах. Может, собственно, потому и был создан этот фестиваль, чтобы помочь прежде всего молодым.

М. З. То есть сейчас, составляя программу, вы делаете выбор в пользу спектаклей по пьесам ваших учеников?

Н. К. Да, фестиваль существует для того, чтобы продвигать моих бывших и нынешних учеников, для них. Мои пьесы, конечно, немножко присутствуют, но чаще я отказываюсь даже от хороших спектаклей по моим пьесам. Ну зачем мне еще в фестивалях и конкурсах участвовать, ведь и так все понятно с моими пьесами. Я хочу, чтобы было как можно больше новых имен.

М. З. Какая-то положительная тенденция в пользу уральской драматургии прослеживается благодаря фестивалю?

Н. К. В прошлом году было много спектаклей по моей пьесе «Баба Шанель», в позапрошлом — много «Наташиной мечты», в позапозапрошлом — много пьес Сигарева. В этом году было много Пулинович. Для моих учеников-драматургов это некий знак, что пьесы «Жанна», «Как я стал», «Я не вернусь» пользуются успехом у зрителей и их ставят в театре. Перечитывай, смотри, какие темы схватила Пулинович, что она такое поняла, выхватила из жизни, что интересно сегодняшнему зрителю. Если ты умный человек, то ты поймешь, в каком направлении надо работать. В этом году было очень много роскошных спектаклей. Это же прекрасно. Для этого и делается фестиваль, чтобы продвигать современную драматургию в театр. Стоит клеймо, что все современные пьесы — это «чернуха, порнуха, гадость, мерзость, мат», и все — этого ни в коем случае не надо, и режиссеры даже не берут и не читают. А хороших пьес огромное количество. И как-то я заставил режиссеров переломить отношение к современной уральской драматургии. Начинают интересоваться, что там за фестиваль Коляда делает, находят пьесы уральских драматургов, начинают читать и видят, что пьесы-то хорошие.

М. З. А чего, на ваш взгляд, не хватает современной драматургии?

Н. К. Из тех пьес, которые я прочитал на «Евразии», вижу, что очень много талантливых, способных парней и девчонок живут в разных городах. Но у них нет учителя, нет человека, который бы помог, подсказал, что надо изменить, что надо сделать. Я всех не обогрею, каждому рецензию не напишу. Это не мое дело, у меня куча своих учеников. И просто жалко, что тексты такие сырые, их бы подработать, подделать, привести в порядок, и все будет как надо. Тут еще, по-моему, вина завлитов. Сейчас завлит занимается только сплетнями в театре, больше ничем. У него в кабинете все собираются, начинают дружить против режиссера, против директора — и это все, чем занимается завлит. А раньше завлит искал пьесы, встречался с драматургами, подсказывал, заказывал авторам пьесы. Сейчас не проводится такая работа. Поэтому в каких-то городах просто нет драматургов, хотя они, может быть, и были бы, если бы театр сам шевелился и работал с авторами.

М. З. То есть для драматурга важна школа?

Н. К. Конечно. Мои все пишут очень хорошо, потому что они прошли школу, они что-то знают. А подсказать-то немногое надо: как строится диалог, как строится сюжет, почему через три страницы все должно перевернуться, что значит показать характер сначала с одной, потом с другой стороны, — это все какие-то элементарные вещи, которых люди просто не знают. А тут на конкретном примере покажешь, расскажешь, и все идет вперед.

М. З. Может ли талантливый драматург не состояться из-за невнимания театра?

Н. К. Если пьеса талантлива, то на нее все равно обратят внимание наши театральные люди, театральный мир все равно будет знать о написанном. Другое дело, что она может не идти пожаром по всем театрам. Шергин, например. Его же очень мало ставят, но о нем все говорят, все знают. Его пьесу «Концлагеристы» никто не поставил вообще, кроме нашего театра. Пулинович повезло, она сделала «Жанну». Молодец, что сделала. Но видно же, что это такая абсолютно сконструированная пьеса. Пулинович хорошо знает, что в каждом театре есть немолодая артистка, которой надо дать большую главную роль, и чтобы там у нее обязательно была любовь с молодым парнем. Это очень нравится зрителю, потому что в театр чаще всего ходят зрительницы бальзаковского возраста, мужчины в театр почти не ходят, это всем известно. Выходишь на поклон, одни бабы сидят в зрительном зале — мужик бросил, или пьет, или ушел к другой, молодой, или еще что-то такое. Я очень люблю этих наших зрительниц, потому что они в поисках прекрасного, в поисках любви, в поисках счастья приходят в театр, садятся, смотрят какую-то красивую историю, что-то переживают.

М. З. То есть драматургу, чтобы быть востребованным, нужно подстраиваться под театр?

Н. К. А что тут плохого? Я написал пьесу «Баба Шанель», зная, что в каждом театре есть артистки 70-80 лет, которые хотят работать, которые еще имеют силы, а работы нет. И они с радостью хватают эту пьесу, учат слова. Вот в прошлом году к нам приезжал Чувашский театр, они играли «Бабу Шанель» на чувашском языке. Играли все народные артистки СССР, а их уже вообще единицы по всей России остались. Одной, которая играла Сару Абрамовну, 90 лет, а она ходит по сцене и играет. На это смотреть было просто поразительно. Какие-то мамонты, про которых говорят, что вымерли, а они не вымерли, вот они — живые, красивые, пляшут, поют, танцуют в свои 90, 85, 75 лет. Как сохранить такую бодрость духа в свои годы — не знаю. Они, кстати, получили Гран-при. Так что это нормально. Не подстраиваться под театр, а знать театр изнутри: что театру надо, какие пьесы нужны, какие темы волнуют. Ничего плохого в этом нет. Я своих учу, чтобы драматургия стала их профессией, а следовательно, приносила бы деньги. Чтобы могли написать драму, комедию, либретто, сценарий свадьбы, потому что это все заработок. Надо уметь зарабатывать, ничего постыдного в этом нет. «Я творческий человек, я жду, когда ко мне прилетит муза!» — все это ерунда. Садись и пиши. Просто надо владеть профессией, вот и все.

М. З. Чему самому главному, помимо законов драматургии и умения зарабатывать деньги, вы стараетесь научить своих студентов-драматургов?

Н. К. Любить театр. Каждый вечер ходить в театр. Все время заниматься театром. Ходить на репетиции, на экзамены по актерскому мастерству. Вот сейчас они живут в общаге вместе со студентами-актерами, выпивают, разговаривают, читают пьесы, дружат, все переженились — это же хорошо.

М. З. А вы чему-то у них учитесь?

Н. К. Они не дают мне стареть. Говорят же: «Не хочешь стареть — иди в педагогику». Они передают мне свое ощущение сегодняшнего дня, сегодняшней жизни. Язык у них другой, они же говорят как-то иначе. С ними всегда весело, смешно, интересно. Только орать на них все время приходится.

М. З. Как бы вы сами охарактеризовали, в чем специфика уральской драматургии?

Н. К. Они талантливые. Про другие пьесы не знаю. Мне нравятся пьесы моих учеников. По-моему, они очень хорошие.

М. З. А кого бы вы назвали сегодня самыми яркими представителями школы уральской драматургии?

Н. К. Их много. Тот же Сигарев, та же Пулинович, известная сегодня, Володя Зуев, Саша Архипов, Саша Чичканова, Аня Батурина, Аня Богачева, Лена Киселькова. На каждом курсе появляется какой-то талантливый человек. Сейчас вот очень радуюсь Кате Васильевой, она окончила в прошлом году. Ирина Васьковская какая-то совсем новая, интересная, необычная. Подрастает Ринат Ташимов, Рома Козырчиков, Света Баженова. Очень сильный курс я набрал в прошлом году, все очень хорошо пишут. Много, всех не назвать, всех не упомнишь.

М. З. Есть такое мнение, что ученики — это те, кто превзошел. Вы бы хотели, чтобы ваши ученики вас превосходили?

Н. К. Я бы хотел, но пока таких нет. Хотя многие считают иначе, но это не так.

М. З. Ну и напоследок давайте заглянем вперед. Пройдет еще 20 лет, что будет с уральской драматургией?

Н. К. Не знаю. Не хочу думать. Надеюсь только, что буду еще жив через 20 лет. Говорят, что режиссеры долго живут, посмотрим. Будем работать. Главное — не стать генералом, не отрастить пузо и не ходить по городу с видом гения. Театр — это такая вещь, где каждый день учишься. Профессию драматурга, так же как и профессию режиссера, и профессию актера, невозможно постичь до конца дней своих. Как только кто-то говорит: «Я уже все знаю» — туши свет, сливай масло. Каждый раз, всю жизнь, сколько я занимаюсь драматургией, садишься писать, и тебя охватывает дикий ужас и ощущение, что ты ничего никогда в жизни не писал и ничего не умеешь. Это мука мученическая. Хватаешь книжку, которую издавал десять лет назад, открываешь, читаешь. Как-то у тебя раньше получалось, почему сейчас-то ничего не получается? Такая непостижимая профессия. Театр никогда не постичь. Даст бог, появится много талантливых уральских драматургов. Я очень хочу, чтобы у них все было хорошо, чтобы они стали знаменитыми, богатыми, успешными, чтобы их любили. Все равно их слава отражается на мне, мне это приятно.