Нина Садур «Панночка».
Учебный театр «На Моховой».
Режиссер Галина Бызгу, художник Эмиль Капелюш

Ох, и добрая вышла страшилка у пани Галины и казаков и казачек мастерской пана Сергея!

В программке к спектаклю «Панночка» приведены слова из «детских выдумок», начинающие также и одноименную пьесу Нины Садур по мотивам повести «Вий». Они, как и сама повесть, известны всем: «в черном доме стоит черный стол…».

Но на сцене нет никакого черного дома, совсем наоборот: на светлые половицы спадают с колосников легкие ленты — не привычно ярких, насыщенных цветов, а нежно-розовые и серые. И свет будет мягким, чуть розоватым, создавая ощущение рассвета или раннего утра — времени, когда нечисть исчезает. Вся история, минорный финал которой известен практически каждому зрителю, получается оптимистичной и доброй. Как-то совсем легко — с песнями и плясками — вышло у актеров-эстрадников курса Сергея Бызгу изменить тональность финала, оставшись в сюжетных рамках.

Ключевыми словами в названии спектакля как будто стали «по мотивам». В том числе понятые буквально. Малороссийские песни, исполненные многоголосно и сольно, создают атмосферу, настроение, дух. С песни действие начинается, песней и заканчивается — все как в хорошем застолье. Но во всем этом богатстве, многообразии и концентрации народных напевов, народных танцев, народных костюмов нет напористого, навязчивого народного колорита. Ощущения «сувенирности» и фальши не возникает.

«По мотивам» еще и потому, что нельзя в полной мере сказать, спектакль поставлен по пьесе Нины Садур или же по повести Н. В. Гоголя. От пьесы взят текстовой костяк — как бы облегченная конструкция повести, в которой нет гоголевской неизведанной, пугающей густоты ночного мрака, в какую вступить страшно, а если уж чуть коснулся, так и не выберешься — затянет. В пьесе Садур зато есть загадочная, бархатная, манящая «темнота волос» Панночки. А в спектакле, хоть и начинающемся со сплоченной композиции сельчан, напуганных и вооруженных сосновыми кольями, нет страха, а есть лишь игра в него. Студенты как будто пересказывают небылицу, и жанр пересказа близок к детской страшилке, в которой главное — рассказать (в случае театра — показать) «своими словами», с живой непосредственностью, наивностью, верой. В таком показе каждый персонаж очарователен и оправдан в своих поступках, прост и понятен. Хома (Виктор Чепрасов) — добрый, но голодный студент-философ, три казака — душевные, но глуповато-наивные, Хвеська (Ульяна Локотко) — заботливая, а Панночка (Татьяна Беляева) всего-навсего на кровяной диете. Ее «жилы тянущая сила» — невероятная сексуальность. Когда она первый раз появляется на сцене, проходя своей крадущейся, мягкой походкой, в одной сорочке, придерживая юбку, все видящие ее погружаются в транс, который усиливается при падении юбки.

Остро-театральная простота повествования делает студенческую работу и самостоятельной, и очень личной. Мы будто видим результат ассоциативного, образного мышления будущих артистов на тему прочитанного, на тему детского или юношеского впечатления от истории про Панночку, и это придает спектаклю черты предания. Это сквозит и в магистральном действии, и в «отступлениях», свойственных театру: например, в этюдах-иллюстрациях баек про вампирские наклонности Панночки. С ярмарочным задором под баян Хвеськи (Ульяна Локотко) предъявляются нам горькая судьбина страстного псаря Микитки (Бекарий Цулукидзе) и гибель счастливого семейства казака Шептуна (Антон Ивлев), который вовсе не шепчет, а горланит арии, и Шепчихи (Екатерины Никольской). Кровь льется и пьется рекой — в почти капустном антураже.

Музыкальность действия строит драматургию спектакля на плавных переходах от одного настроения к другому: страх, веселье, переживание, страдание, покой. Эмоциональный посыл потому четок и конкретен, что актеры существуют на площадке как один рассказчик, выводя общую мелодию, никто не фальшивит, в прямом и переносном смысле. Исполнение песен, групповые мизансцены, общая тональность подачи текста — спектакль, образно выражаясь, как свежевыбеленная хатка, — сиди себе: отдыхай да любуйся.

Определяющее свойство этой страшилки — обаяние. И в этом прямая вина-заслуга всех действующих на сцене лиц. Три «главных» казака с бессменной горилкой: Явтух (Константин Чеховский), Спирид (Алишер Умаров), Дорош (Никита Костюкевич) — глупые, нелепые, всегда пьяные и вечно добрые. И, как ни странно, упрямо отклеивающийся ус и нарочито бутафорский чуб делают их еще правдивей, натуральней. Возле них, как и положено, крутится баба Хвеська. По словам вольных казачков, глупая, по правде — поумнее их. Хвеська — дивчина славная: и голос красивый, и косы чудные, — наивная и чистая. Влюбится с первого взгляда в Хому, да и он ей ответит взаимностью. Ведь не может такая история быть без живой любви.

Сцена из спектакля.
Фото — Анатолий Будник

Спектакль будто альбом из ласкающих глаз открыток: стоп-кадры гуляющих людей возле стола-застолья — немые сцены, где каждая «физиономия» веселит. И даже в начале второго, не такого радостного действия, сцена встревоженного хутора, исполняющего тревожную песню, отбивая ритм (многозначительно стуча по горшкам) остается комической. Ведь нечисть в этой истории совсем не страшная, а очаровательная. Панночка — непосредственный, очень красивый и, как следует, капризный ребенок богатого пана. Она вовсе не злая, и не виновата в том, что такая у нее натура: вместо воды и горилки ей кровь требуется пить. И Хому Панночка не губила — он сам ее пожалел и бесстрашно вышел из неприступного круга. Тогда и рухнула оскверненная церковь, похоронив под досками юных грешников… Но после в темноте сцены все равно светился огонек, и на руках укачивали ребенка Хомы (так что не переведутся вольные казаки аж до самого Киева…).

Заканчивается фантасмагория страшной-страшной, задорной-задорной песней про Ивана и ведьму. Ох, и добрая вышла страшилка у пани Галины! Правильно Спирид говорил: «Хорошо жить на свете!» А я пойду на другой состав казаков погляжу — может, другая история сложится…