«Бесприданница. Покаяние». По мотивам пьесы А. Н. Островского.
Центр театрального мастерства (Нижний Новгород).
Режиссер-хореограф Шарøйко.

Спектакль «Бесприданница. Покаяние» — событие для театрального Нижнего Новгорода. Во-первых, потому что режиссер-хореограф Шарøйко, сотрудничавший с Гоголь-Центром, — громкая афиша. Во-вторых, потому что в этих широтах не часто можно встретить спектакли на открытой площадке, да еще и с таким масштабом. В-третьих, потому что содержание спектакля не определяется любовной линией героев.

Эксклюзивности зрелищу добавляет место — Литературный сад Нижегородского кремля, с видом на стену и Волгу, которая за ней протекает. Теплоходы, что постоянно движутся по реке, неосознанно играют роль паратовской «Ласточки». Деревянное полотно, на котором действуют артисты, красный кирпич кремля и природа могли бы стать отличным оформлением и для более традиционного спектакля. Необходимый блеск совриска здесь добавлен при помощи лазеров (художник Xenia Raw) — ими на деревянном полу рисуют границы несуществующих комнат, мишени над персонажами, отдельные реплики из пьесы и даже кровавый след, который тянется за Ларисой в одной из сцен.

Сцена из спектакля.
Фото — Настя Пономарева.

При таких вводных ожидаешь очередного постмодернистского прочтения пьесы со вполне читаемыми задачами — доказать, что Островский все еще актуален. Главный герой спектакля — Карандышев. Режиссер-хореограф, вопреки привычным трактовкам, не сделал его жалким, глупым или смешным. В исполнении Евгения Пыхтина это высокий, уверенный в себе, сильный мужчина с синдромом бога. Актер в этой роли будто бы поет гимн маскулинности, старательно пытаясь оправдать безумство не только Карандышева, но и Отелло, Макбета, да и вообще всех убийц по воле и неволе. В его монологах и в том, как он ретроспективно оценивает свои действия, нет раскаяния, а тем более покаяния. Да, он понял, что убийство — ошибка, но даже в своем воспаленном воображении не попытался изменить путь, который к этой ошибке привел.

От пьесы в наполовину пластическом спектакле предсказуемо осталось немного. Несколько персонажей: Огудалова, Паратов, Карандышев и собирательный образ Кнурова и Вожеватова; несколько реплик, которые поместились все в одной сцене и затем повторялись; и финал пьесы, который стал отправной точкой, — убийство Ларисы. С Островским на этом все. Сюжет спектакля тоже не особо настаивает на связи с пьесой. Некая параллельная вселенная, в которой Карандышев находится то ли на допросе, то ли на приеме у психотерапевта, то ли у бога. При этом он и сам мнит себя всевышним, а потому поначалу не придает значения каким-то убийствам. Зритель попадает в густое пространство его воспоминаний, но постепенно мир фантазии становится все более иллюзорным, и наше внимание фокусируется на реальности.

Сцена из спектакля.
Фото — Настя Пономарева.

Все участники спектакля — а это пять актеров и два танцовщика — одеты в белые сорочки, вымазанные красными кровавыми пятнами. Они здесь и коллективное тело, которое испачкалось в смерти, и призраки, которые мерещились Карандышеву, и разные ипостаси его самого. В начале спектакля Карандышев общался с невидимым голосом, постепенно погружая себя и нас в сцены из Островского: вот пьянка, на которой все над ним издеваются, вот Лариса уезжает с Паратовым, вот их финальная ссора, вот убийство — и так по кругу несколько раз с небольшими вариациями. В финале внимательные зрители могли услышать реплику о том, что все увиденное — это эксперимент, который нужно было выдержать. Эксперимент над героями пьесы? Эксперимент над зрителями? И то, и другое справедливо.

Внутри этой схемы есть много интересно придуманных эпизодов и отдельных деталей. Они вписываются в концепцию спектакля-сна, где могут внезапно возникать отсылки к чему-то художественному и не художественному. Лариса (Анна Сильчук) вдруг превратилась в Заречную — разводит руки в стороны и чайкой кричит после монолога. Карандышев после очередной попытки убийства (а сцена с выстрелом повторялась трижды) сначала пытался отклеить от руки пистолет, а потом по-макбетовски старался отмыть руки от воображаемой крови. В очередном хореографическом номере, который исполняли мужчины, в качестве реквизита использовались заполненные водой пластиковые бутылки. В танце с их помощью изображали искажение сознания после принятия алкоголя, потом подставляли их на место полового органа и, наконец, ставили на пол так, будто бы собираются на них присесть, — в этом можно увидеть внешние проявления абьюзивного поведения героя, или больше — того типа человека, который рассматривается в спектакле.

Сцена из спектакля.
Фото — Настя Пономарева.

Иногда «сон» превращался в компьютерную игру. Актеры обретали пластику роботов, к Карандышеву лазером дорисовывалась колонка с жизнями, а смерть обозначалась фразой «no signal» и резким мерцанием лучей. Убивать в таком пространстве как будто бы легче — ведь это не люди, а боты. Построение действия стало напоминать бесконечную попытку пройти уровни разной сложности. На полу появились очертания комнат большого дома, в каждой комнате пробегала фраза из пьесы: «забывать весь мир», «да разве людей казнят за то, что они смешны», «кажется, драма начинается», «малодушие, конечно», «браво, браво», «мечтать только об одном блаженстве». Сначала фразы казались случайными, вырванными из контекста, будто для мемов. Позднее восприятие изменилось.

В «Бесприданнице. Покаянии» легко увидеть размышление на тему пьесы сквозь призму сознания второстепенного персонажа в обертке из контемпа и классного визуала. На этом строилась и рекламная компания проекта. Но за этим ли собрали зрителей? В середине спектакля возник эпизод, который проломил нагромождение фантазий. Психолог/бог/следователь обрел тело (актер Федор Боровков), и в его монологе возникло: «Нет у нас ни выбора, ни свобод, ни возможности. Остается только смотреть через занавесы, сидя в своем болоте, и видеть, что за забором и болота лучше, чем у тебя». Возможно, цитата не точная — от неожиданности не успеваешь фиксировать, но точно понятно, что нам подсказывают оптику для дальнейшего просмотра.

Сцена из спектакля.
Фото — Настя Пономарева.

А дальше лазером над Ларисой и Карандышевым нависла мишень — ведь убийца губит не только другого, но и себя. Спроецированные контуры комнат стерлись, оставив нас только с фразами, которые стали читаться иначе. Если отбросить их литературное происхождение и представить, что это, например, твиты о происходящем сейчас в России, вдруг начинаешь выстраивать собственные сюжеты. Закрыли очередной театр — «кажется, драма начинается»; очередной худрук решил промолчать — «малодушие, конечно»; и хочется «мечтать об одном блаженстве», а приходится забывать весь мир«. Браво, браво…

Огромная воронка над Карандышевым засасывает все вокруг в страшную темноту. Мир спектакля рушится под этим натиском. На сцене двое — убийца и жертва, которая проползла по всей ширине площадки, оставляя кровавую линию лазера. Кто это: Лариса или очередная жертва очередного убийства? Артисты в грязно-красных сорочках кажутся теперь не столько мертвыми, сколько измазанными в чужой крови. Персонажи в этой модели реальности оказываются лишними, неприкаянными. Они наследуют в этом и главному герою, и всем нам, зрителям, которые очутились внутри преступления, но не могут искупить за него вину.

Текст Островского, в котором правит патриархат, использован режиссером как демонстрация вертикальной модели русского мира. Он проявил свою силу даже по отношению к структуре спектакля. В постановке есть мощный визуальный код, загадочная музыка Рамазана Юнусова, которая подчеркивает аритмию сознания героя, великолепные пластические номера, в которых особенно блистают танцовщики Лиза Матвеева и Никита Гоношилин. Все это разбивает действие на набор трюков и в то же время подчиняется месседжу, который вскрывается через слово. Горизонтальность в методе создания спектакля плавится под текстовой драматургией точно так же, как любые горизонтальные связи нашего мира уступают политическому режиму.

Сцена из спектакля.
Фото — Настя Пономарева.

«Ты тоже была виновна, но убийство не решает ничего». После этой фразы герой и его альтер эго танцуют так, будто бы в них действительно есть мука и желание искупить вину. После танца Карандышев убегает в темноту, прочь от кремлевской стены. Ему удалось уйти от правосудия, и он покинул огромную красную тюрьму. Покинул ее без всякого раскаяния.