Когда новый главный режиссер ставит свой первый спектакль в новом театре, мы обычно ждем, что будет дальше, и, как правило, это «дальше» что-то проясняет в программных намерениях.
О первом спектакле Дмитрия Акимова в Томском ТЮЗе мы внезапно получили два совершенно противоположных мнения двух сибирских критиков. Это, знаете, даже завораживает и вызывает вопрос, чья оптика точнее. Хотя вполне очевидно, что точной оптики в нашем деле нет. Так что лучше — два противоположных мнения.

«Не от мира сего». А. Казюханов (по мотивам пьесы А. Н. Островского).
Томский ТЮЗ.
Режиссер Дмитрий Акимов, художник Лилия Хисматуллина.

О ГРЕХАХ И ДОБРОДЕТЕЛЯХ

Зависть. Уныние. Гордыня. Гнев. Чревоугодие. Алчность. Похоть. Любовь. Именно в таком порядке и с такими названиями появлялись в социальных сетях проморолики к премьере спектакля «Не от мира сего». Каждый видеосюжет сопровождался цитатами из Библии и хэштегом с фамилией персонажа, с которым режиссер Дмитрий Акимов ассоциировал тот или иной грех или добродетель. Промо знакомили не только с персонажами драмы Островского, но и с исполнителями.

В первых семи роликах героев будущего спектакля во сне терзал тот грех, который в них живет. Черно-белые кадры, крупные лица, чередование эмоций от блаженства до ужаса… В восьмом, про любовь, героиня Натальи Гитлиц видела сладостный сон, как ее обнимает и целует любимый муж, Виталий Кочуев — Роман Колбин, и просыпалась с улыбкой. Краткая аннотация последней пьесы классика русской драмы в интерпретации Дмитрия Акимова интриговала: семь библейских грехов против одной добродетели. Как это будет на сцене? Не впадет ли режиссер в морализаторство, если берет Библию в качестве нравственной доминанты?

Идея постановки родилась еще до того, как Акимов пришел главным режиссером в Томский ТЮЗ, — на осеннем семинаре-практикуме «Острoвский: Сегодня» в театральной резиденции «Щелыково» СТД России, под руководством режиссера Дмитрия Егорова и драматурга Ярославы Пулинович.

Сценическая адаптация написана Артемом Казюхановым в жанре «драмы-расследования». Используя реальные события, ставшие предметом газетных публикаций и телевизионных сюжетов, обобщая несколько громких скандалов, он выстраивает свой сюжет о причастности политической, финансовой верхушки государства к секс-индустрии, о сомнительных с точки зрения нравственности и действующих законов развлечениях элиты — как комментарий к сюжету Островского. Текст-doc актуализует драму нравов.

Пожар в театре, случившийся в самый разгар репетиций, существенно сократил репетиционные часы и изрядно добавил нервозности в работе всех цехов, так как сложную сценографию Лилии Хисматуллиной пришлось на ходу приспосабливать к параметрам нетеатральной сцены.

Пространство визуально разделено на три относительно автономных локуса: часть сцены оказывается за стеклом (использована современная технология мягких окон), слева сделана выгородка типа кабины комментатора с такими же прозрачными стеклами, на остальном пространстве — два мягких дивана и стеклянный столик. Трехчастное деление сцены — как позвоночник, на котором держится вся мышечная масса режиссерского замысла. Минимализм в обстановке и нетипичная для поэтики Островского фактура стекла не оставляют сомнений: действие перенесено в наши дни.

Еще до начала спектакля за стеклом идет броуновское движение женщин и мужчин в черных элегантных одеждах: вечеринка или какой-то закрытый междусобойчик. Приятная джазовая мелодия как будто приглашает присоединиться к тем, что «за стеклом».

Границы между сценой и залом оказываются прозрачными во всех смыслах. Вот актер Кирилл Фриц, которому предстоит сыграть роль Муругова, останавливается и пристально вглядывается в зал из-за стекла. Он поигрывает бокалом, взгляд его спокоен и циничен: кто вы, сегодняшние зрители? каковы ваши представления о добре и зле?

Стекло и движущиеся фигуры за ним напоминают экран телевизора или монитор компьютера. Обе догадки-ассоциации найдут свое подтверждение буквально с первой сцены. Некий спецкор Николай Кручинин — Владимир Хворонов заявляет в зал, что намерен обнародовать записи рабочего материала своего расследования. Кручинин бесцветным голосом наговаривает на диктофон сведения о главной героине его расследования — Ксении Кочуевой, ее муже Виталии Петровиче, ее матери Евгении Платоновне Снафидиной, сестре Екатерине и прочих участниках скандала; дает им характеристики, рассказывает о внесценических событиях, произошедших до момента, когда разворачиваются основные события. Этот служебный текст спецкора — фактически авторские ремарки, помогающие зрителю сориентироваться в расстановке противоборствующих сил и понять, кто есть кто. Это его глазами, глазами современного журналиста, мы видим, что происходит в семье рядового банковского клерка Кочуева.

Именно с журналистской линией, внедренной в текст Островского Казюхановым и Акимовым, и связано современное звучание истории о том, как неверность мужа, его желание быть своим среди тузов общества фактически приводят к предательству им жены, женщины чистой, единственной, которая любит его таким, каков он есть, а в итоге — и к ее смерти. Поэтому одновременно с развитием сюжета Островского развивается сюжет спецкора «по делу Ксении Кочуевой».

Осовремененными в спектакле оказываются не только костюмы, обстановка, средства связи (куда же без сотовых телефонов, ноутбука, флешек!), не только имена некоторых персонажей, их социальные роли в обществе (мать Ксении представлена кандидатом в мэры, а Муругов — председателем правления банка), нравы и привычки (мужчины ездят развлекаться не в оперетку, а в ночной клуб; Екатерина балуется наркотиками). Нет, сам текст Островского звучит по-другому, с новыми интонациями! При том, что Казюханов обошелся с классиком довольно гуманно, почти не сократив его и не переписав.

Хотя, казалось бы, пьеса Островского, где он сильно морализирует, призывая к нравственной чистоте и честности в семейных отношениях, к любви между супругами, — не попадает в нерв времени. Сегодня говорить о любви мужа к жене как-то не принято, это тема не модная. Более того, пьеса невыгодна, неудобна для того, чтобы с ее помощью заявить о себе как о режиссере с современными взглядами, а ведь спектакль «Не от мира сего» — это первый спектакль Акимова в Томске как главного режиссера.

Но режиссер, точно Дон Кихот, поднимает на щит тему честности и чистоплотности в семейных отношениях, проблему сохранения души даже в условиях ада повседневности. С помощью драмы позапрошлого века Акимов заставляет зрителей посмотреть на окружающий мир с точки зрения следования или неследования библейским заветам. Неслучайно аморфное определение «душеспасительные книги», которые начинает читать раскаявшийся Кочуев, он конкретизирует — Библия.

Эту нравственную доминанту режиссер делает зримой — книга лежит на журнальном столике, рядом с ноутбуком (именно на нем демонстрируется грехопадение). Библию по очереди берут в руки Кочуев — Роман Колбин (как весомый аргумент в пользу его нравственного преображения) и Муругов — Кирилл Фриц (эту роль играет и Алексей Мишагин), который цинично пролистывает и вычитывает в ней то, что ему хочется видеть и слышать: «от жены начала греха… он нее — смерть» (то есть, именно на Библии он утверждает свое понимание жизни, где добродетель выглядит изъяном, а семейные ценности — мифом, вымыслом).

Через «игольное ушко» библейских грехов и добродетелей Дмитрий Акимов пропускает каждого из героев драмы Островского. Елохов — Сергей Парфенов — это олицетворение уныния, хотя как друг семьи Кочуевых он помогает и Виталию, и Ксении. Горничная Наташа — Ольга Ульяновская, по мысли режиссера, воплощение гнева (но гнев ли толкает ее на то, чтобы шпионить за своими хозяевами и работать на Барбарисова, или все-таки алчность?). Снедаем завистью Федор Николаевич Барбарисов (в драме-расследовании он становится юристом в комитете по делам семьи и материнства). Зависть превращает его в человека угодливого и жестокого, в главного интригана, который устраивает все так, чтобы в руки к смертельно больной Ксении попала флешка с компроматом на ее мужа. Оба артиста, играющие эту роль в очередь, — Игорь Савиных и Владимир Бутаков — каждый по-своему делают пружиной интриги нестерпимое, неодолимое желание героя завладеть наследством Ксении.

Не слишком подходит для воплощения греха чревоугодия Марат, помощник Кочуева. В исполнении Ивана Абрамова он — скорее персонаж положительный, который блюдет интересы своего хозяина.

Тверже всех знает Писание Евгения Платоновна Снафидина, мать Ксении, богатая вдова и, как указано в программке, влиятельная чиновница областной администрации. По словам Барбарисова, она строга до святости, старается жить по Писанию. Но ее старания — это проявление греха гордыни. Елена Ильина играет властную женщину, и, пожалуй, стиль игры Ильиной можно назвать традиционным, типично «островским». Действительно, за свою актерскую жизнь она переиграла во всех пьесах драматурга, что ставились на сцене Томского ТЮЗа.

Кочуева режиссер не ассоциирует с конкретным библейским грехом, а выбором на эту роль Романа Колбина, артиста лирического плана, в чем-то даже смягчает вину персонажа, делает его более положительным, чем у Островского, но не избавляет от вины. Кочуев Колбина — человек добрый, мягкий, чистый по натуре, но желание быть «как все» сломало его. Однако для зрителя остается загадкой: как же это чистый человек с детской душой, каким играет его Колбин, оказался замешанным в сексуальном скандале?

В спектакле Акимова есть еще один герой, который противостоит добродетельной Ксении. Это собирательный образ общества, представленный той самой группой мужчин и женщин в черном, которые время от времени появляются «за стеклом». Пластические композиции в постановке Софьи Гуржиевой являют собой, с одной стороны, аллегорические образы грехов, да и всего ада жизни, с другой — эта группа людей в черном воплощает недавнее прошлое Виталия Кочуева — общество, которое ни на минуту не отпускает из фокуса внимания свою жертву. В процессе расследования Кручинин опрашивает людей из-за стекла — свидетелей того секс-скандала, в котором оказался замешанным Кочуев. По очереди каждый из них появляется в кабинете-кабине спецкора и «дает показания». Постепенно выясняется, что частный случай Кочуева — лишь вершина айсберга весьма прибыльного современного бизнеса…

Наталья Гитлиц — Ксения Кочуева своей игрой переводит драму-расследование в трагический регистр. Ксения появляется как чудо, как ангел-хранитель, мчится через весь зрительный зал с дорожным чемоданчиком не только для того, чтобы выручить своего мужа, спасти его от позора, но и для того, чтобы дать нам надежду. Она действительно кажется неземной женщиной, не от мира сего.

Но режиссер в нескольких сценах соединяет Ксению со зрительской массой, подчеркивая, что та вышла из людского моря, как богиня из пены морской. Именно обращаясь к залу, Ксения говорит, что у них с Виталием годовщина, и просит всех разделить с ними радость. Она говорит о том, что боится людей, но при этом спускается в зал и одаривает зрителей живыми цветами. Большой и пространный монолог о любви и верности актриса читает на краю сцены, обращая к каждому из сидящих слова о необходимости любить. И чистота этой высокой ноты берется актрисой с невероятной легкостью. Наталья Гитлиц уже в этом монологе существует как трагическая актриса, хотя ее героиня переживает один из счастливых моментов жизни. Так же легко и просто ее Ксения поет a cappella песню о Колумбе, который нечаянно открыл Америку, поет — как поют духовные песнопения… Но цельность, нравственная чистота становятся причиной гибели Ксении. Она поэтому и умирает, не перенеся предательства мужа, увидев компрометирующую запись с вечеринки, принесенную в дом Муруговым.

Публицистическая линия журналистского расследования дробит сюжет Островского. Но при этом придает частной истории масштаб едва ли не национального бедствия, всеобщей беды.

Спасение от этой беды Дмитрий Акимов видит в том же, что и Александр Островский — в любви, нравственной чистоте. И когда появляется Ксения Кочуева — Наталья Гитлиц, понимаешь, что спасение действительно не во вне, а внутри нас.

Символично то, что героиня, олицетворяющая собой добродетель, перешагнув черту жизни, оказывается «за стеклом», среди грешников. И в лучах контрового света (художник по свету Александр Рязанцев) к ней, как к источнику духовного спасения, тянут руки те, что живут в аду.

Финал этого расследования открыт. И каждый сам ответит на вопрос: кто мы и что думаем о добре и зле?

ОСТРОВСКИЙ И ТАЙНЫЙ МИР МОСКОВСКИХ ПРИТОНОВ

Это была в чем-то странная, в чем-то сумасбродная, но, безусловно, творческая идея: взять всеми позабытые пьесы Островского, отдать их в руки современным режиссерам и драматургам, попросить актуализировать, дофантазировать, представить сценическую адаптацию текстов классика. Так и возник творческий союз режиссера Дмитрия Акимова и драматурга Артема Казюханова — участников практического семинара СТД «Островский: Сегодня», который осенью 2020 года прошел в Щелыково.

Результат работы семинаристов — премьера спектакля «Не от мира сего» в Томском ТЮЗе. Для Дмитрия Акимова это второй спектакль на посту главного режиссера одного из самых интересных региональных театров (спектакли Евгении Сафоновой, Дмитрия Егорова, Павла Зобнина и многих других — тому подтверждение).

(фото 1)

Самого Акимова в России знают мало. По первой профессии — актер, до этого — четыре курса политехнического университета. Около десяти лет проработал в Иркутском драматическом театре, много играл, а в 2018 году получил диплом режиссера Щукинского института (курс Михаила Борисова). Свои первые спектакли поставил в Иркутске и малых городах России — Березниках, Черемхово, Тирасполе. Названия для постановок, в основном, выбирал громкие: «Бесы», «Смерть Тарелкина», «Гамлет», «Анна Каренина». Первый спектакль, который заметили, о котором стали говорить и спорить, — «Пять вечеров» в Черемховском драматическом театре. Спектакль получил одну из наград на «Золотом витязе», а после отправился в Санкт-Петербург, где в феврале 2020 года был показан на Володинском театральном фестивале (http://ptj. spb. ru/blog/eta-istoriya-proizoshla-vleningrade/). И спустя полгода Акимов (без постановки) был назначен главным режиссером Томского ТЮЗа.

Свой новый спектакль Акимов собирает, как конструктор, из нескольких простых и узнаваемых элементов: они знакомы и режиссеру, и публике. Вот костюмы. Хороших героев мы оденем в белое, плохих — в черное (почти буквально). Оставим немного серого для тех, кто «ни то ни се». Вот декорации. Разделим пространство на «свое» и «чужое», на место зла и добра. Вот музыка. Она будет звучать на протяжении всего спектакля то тише, то громче, в разных сценах она может быть тревожной, сентиментальной, подсказывать зрителю нужную эмоцию, задавать радостный ритм на аплодисментах. Вот актеры. Персонажи. Здесь тоже нужно разобраться, кто плохой, а кто хороший. Кто замыслил зло, а кто — жертва. Главную героиню Ксению, страдающую от тяжелой болезни, сделаем лысой, чтобы ни у кого из зрителей не осталось сомнений в подлинности ее недуга. Мерзкого Барбарисова, пытающегося поссорить героиню с мужем, превратим в наркомана и наградим гнусной физиономией. И конечно, нужно вывести на сцену ребенка — девочку в пышном белоснежном платье — как символ чистоты и надежды. А вот и текст. С ним поработаем особо.

(фото 2)

«Не от мира сего» — пьеса у Островского, и правда, не самая лучшая: вторичная, ходульная, избыточно сентиментальная и моралистичная, не любимая самим автором, написанная им в глубокой болезни под бенефис актрисы Александринского театра Полины Стрепетовой. В основе — классическая для Островского тема денег, завернутая в семейный конфликт. Средний банковский управленец Кочуев не может определиться, что же он любит больше: вольную жизнь с оперетками и случайными связями или постную, но упорядоченную жизнь со своей женой Ксенией — девушкой традиционной, скромной, кроткой, не прощающей измен (конечно, почти святой, той самой)? В итоге Кочуев выбирает семью, пишет жене покаянное письмо и просит вернуться домой из-за границы, куда Ксения сбежала от отчаяния и неизлечимой болезни. Жена возвращается. За ней — богатое приданое и наследство, за которым охотятся ее сестра со своим женихом Барбарисовым. В результате их коварства Ксения узнает об изменах мужа и в тот же час умирает.

В работе над спектаклем текст Островского претерпел лишь незначительные изменения. Если сказать прямо — он не стал лучше, объемнее, разве что насытился приметами современности: муж Ксении тайно посещает не оперетку, а закрытые элитные клубы с проститутками, пишет жене не письма, а сообщения в мессенджерах — такая себе «актуализация» по первому ряду.

Во-вторых, драматургом где-то сбоку от текста Островского был придуман новый персонаж — журналист-расследователь (актер Владимир Хворонов), который почему-то копается в смерти Ксении и в специально отведенном уголке на сцене беседует с многочисленными свидетелями моральных преступлений ее мужа — участниками, организаторами, охранниками элитных московских притонов. Действие развивается параллельно тексту Островского и вскоре заходит в тупик — и событийный, и смысловой. «Отсутствие состава преступления» признает в финале и сам журналист, но, тем не менее, ему показалось важным обнародовать найденные факты, сделать их публичными. Что это за факты? Оказывается, одни клиенты готовы платить деньги исключительно за девственниц, другие — за право выбить девушкам зубы, третьи стреляют по ним в бассейне, а кто-то предпочитает невинных деток. Эти откровения второй свежести, кажется, так никого и не впечатляют. Истории свидетелей бесконечно перебивают основное действие спектакля, они сменяют друг друга, и нет тому конца…

И если вынести за скобки это тупиковое «расследование», перед нами останется все та же проблемная пьеса Островского с сохранением большого массива оригинального текста и всей сюжетной линии — от А до Я. И авторство Казюханова на афише в этом смысле выглядит несколько странным.

Есть в спектакле еще одно пространство — это «застеколье» в глубине сцены: место разврата и фривольной жизни, тот самый бордель, где находит упоение муж главной героини. Этот мир решен режиссером через пластический миманс, который бесхитростными и однообразными этюдами рассказывает зрителю о похоти, коварстве и пагубности светского общества. Больше всего эти люди похожи на массовку из дешевых клипов. В них, обычно, страстно возлежат на капотах дорогих машин или пьют шампанское у залитых солнцем бассейнов. Так и здесь. Более десятка мужчин и женщин то в дьявольских черных нарядах, то с обнаженными торсами извиваются, подобно клубку змей, в хореографии Софьи Гуржиевой, изображают праздность и все грехи вместе взятые — даже детьми не брезгуют. Да и Ксения окажется здесь в финальной сцене — не то умрет, не то пустится во все тяжкие, узнав об измене мужа.

Два часа сценического времени организованы таким образом, что действие буквально по щелчку то и дело переключается между тремя пространствами. То мы в центре сцены наблюдаем за сюжетом Островского, то в глубине за стеклом нам демонстрируют очередную порцию светского разврата, то журналист в будке выслушивает очередного свидетеля. Вообще, это называется «посадить спектакль на прием». Так и происходит. Спектакль ходит по кругу. И таких кругов за пару часов набирается не меньше десятка.

В сущности, перед нами простая линейная режиссура, где есть конфликт черного и белого, где есть умилительные монологи в зрительный зал о любви и кротости, о ценностях и добродетелях, о том, что семья — это храм, а женщина — это цветок, который неизбежно завянет после измены мужа. Поэтому изменять, конечно, плохо. Спектакль простых смыслов и актерской растерянности, потому что оправдать заданный режиссером и драматургом уровень банальности очень непросто. Приходится приспосабливаться, искать опору, ходить по сцене, заложив руки за спину, и задумчиво смотреть вдаль…

Исключение — яркая Наталья Гитлиц. Ее Ксения — единственная «батарейка» спектакля, существует вопреки окружающему монотону и серости. Надо сказать, режиссер не щадит актрису: сделав героиню откровенной жертвой химиотерапии, он навязывает зрителю мысль о ее скорой кончине, давит на самые простые чувства. При этом Гитлиц играет «поверх» обстоятельств: она весела, оптимистична, суетлива, плещет жизнью направо и налево. И вот тебе еще одно режиссерское откровение: яркий человек среди серой массы, «не от мира сего». Не она мертва — они мертвы! И в моменты отчаяния, паники и острого одиночества Ксении нужно обязательно потрогать цветок, прикоснуться к живому, найти спасение в комнатном растении. Выглядит это очень по-настоящему и нежно.

Одна оговорка в заключение. Из-за недавнего пожара в собственном историческом здании Томский ТЮЗ временно играет спектакли большой формы на других площадках города. «Не от мира сего» идет на сцене Дворца народного творчества «Авангард». Внешне здание напоминает типовую советскую школу. Внутреннее убранство просто кричит от безвкусицы, но зрительный зал сглаживает впечатление — он однотонен, уютен, сцена вполне оснащена и позволяет играть спектакли без критического ущерба для качества. Поэтому — да, возможно, свет Александра Рязанцева на родной сцене был бы точнее и богаче, но в целом проблемы этого спектакля — это не трудности, вызванные площадкой, а именно проблемы драматургии и режиссуры — палимпсест нескольких слабых текстов, высвеченных на большой сцене беззастенчиво ярко.