«И мы смеемся». Е. Дорн.
Театр Поколений.
Режиссеры Тимур Салихов и Валентин Левицкий, художник Егор Пшеничный.

Достать наушники и включить погромче музыку дед инсайд. Найтивыход, «Аффинаж», «Эхо прокуренных подъездов», Дельфин — пусть читатель выбирает сам, подо что погружать себя в горьковато-вязкое отчаяние подростка, возводя стену, закрывающую от внешнего мира, из рваных депрессивных звуков. Истерический крик бьет по ушам: «Увидимся там, где нет темноты, нет темноты…» — группу «Шары» слушает Катя, один из главных агрессоров в спектакле Тимура Салихова и Валентина Левицкого «И мы смеемся» о буллинге в школе.

Сцена из спектакля.
Фото — Андрей Минченко.

Скрипеть зубами и плакать. Так рождаются обида и злость. Маленькая ненависть, взлелеянная черно-серой действительностью, поучаемая взрослой жестокостью мира, начинает точить молочные клыки и бесцельно направлять свои укусы на всех вокруг, на первого встречного, не виновного в тоске, но попавшегося на пути слепой обиды.

Почему мир бессердечен и несправедлив?

Сложно не испытывать ненависть к источнику насилия. Даже если любишь жуков. Даже если носишь толстовку «Peace». Просто потому что насилие порождает только насилие. И Игорь, среднестатистический безобидный школьник, затравленный одноклассниками, хватается за оружие.

Бэнг, бэнг, бэнг — с грохотом падают стулья. За стул принимали Игоря. Стул не умеет чувствовать. Вместо бурых клякс, растекающихся по полу, и мертвых детских тел — стулья. Игорь стреляет в подростков, а после убивает себя.

Агрессия и насилие аутсайдера Игоря и задир, таких как Катя и Сережа, разноприродны, но ведут к одному результату — человеческому страданию. У каждого из героев внутри море, с которым сравнивает себя Катя: «Море вырвется на свободу. Все, все кругом затопит. И все разъест, типа как кислота. Я представляю, как люди кричат. Кожа у них пузырится и лопается, слезает кусками. Женщины, дети, мужчины… Все умирают в муках, и чем больше денег, тем ужаснее смерть. Но мне все равно. Я море. Я море. Я море». Ненамеренно. Беспричинно. Одинаково больно.

Еще не взрослые, но уже убийцы.

Сцена из спектакля.
Фото — Андрей Минченко.

Егор Пшеничный создает из школьного актового зала нечто вроде ринга. На заднем плане серые подмостки с микрофоном — там, на периферии, будут философствовать и браниться родители и учителя, строя догадки, пока разыгрывается трагедия. На переднем плане — пространство, в котором существуют одноклассники: типичный линолеум, школьные стулья по двум сторонам, светильники по четырем углам «ринга», а сверху большая белая лампа, на которой не то красной краской, не то кровью выведено «и мы смеемся». Как в кабинете флюорографии: смейтесь — не смейтесь, дышите — не дышите, мучайте — не мучайте.

Спектакль держит четкое разделение между миром взрослых и детей: Наталья Пономарева в белом костюме и Валентин Левицкий в сером поочередно разыгрывают выступающих у микрофона, тогда как школьники — яркие, необычные, такие непохожие друг на друга и одинаково беспощадные. Они застыли на общей фотографии класса с натянутыми улыбками, в то время как директор читает скорбную речь о погибших подростках.

Так кто виноват?

Дети очень похожи на родителей по предвзятости, агрессии и накопленным комплексам. Насилие и ненависть воспитываются постепенно. Напрямую — отец Сережи избивает мать, или косвенно — плохими условиями жизни, как у Кати. Выступающие на школьном собрании клеймят плохих матерей, дряхлого охранника, невнимательную классную, отмытые деньги, покинутого бога, прогнившую систему — и никогда себя.

Сцена из спектакля.
Фото — Андрей Минченко.

В пьесе Екатерины Дорн времена перемешиваются между собой: собрание после трагедии, внутренние монологи-признания школьников, допрос полицейским Саши, лучшего друга Игоря, и его рассказ о произошедшем, который разыгрывается как бы в реальном времени. Живые картинки встают перед глазами. Звук выстрела и крик детей на повторяющейся фразе «и мы смеемся» становятся перебивками между сценами. Неосторожная шутка в геометрической прогрессии движется к трагедии.

Для тихого доброжелательного Игоря моральное увечье оказывается равно физическому. Когда ребята пытаются разрисовать ему лоб маркером, замедленные действия актеров похожи на избиение. Когда Саша (Даниил Акимкин) решает не отделяться от остального класса и тоже тянет руку с маркером к лицу Игоря (Игорь Бойко), чтобы поставить точку, его движение скорее напоминает удар под дых. Предательство друга. Лучшего и единственного.

И хоть спектакль избегает того факта, что драматург делает Игоря геем (запрет и агрессия в эту сторону в нашей стране теперь поддерживаются), всех оставшихся деталей образа по-прежнему достаточно, чтобы выразить однозначную жертву и неоднозначных агрессоров. Однако в действительности для многих все бывает предельно наоборот. Стоит открыть любой новостной пост о стрельбе в школе, как волна хейта от активных интернет-юзеров с проклятиями и пожеланием смерти захлестнет читателя.

Кого волнуют причины?

Сцена из спектакля.
Фото — Андрей Минченко.

И Игорь с оружием, и одноклассники, его гнобящие, оказываются в изоляции непонимания. Они копируют устаревшие токсичные модели поведения у родителей и социума в целом. А у кого-то сдают нервы. Незаинтересованность взрослых, тяжелые жизненные обстоятельства, агрессия окружающих и предательство близких — пунктир до точки невозврата.

Режиссер вставляет в авторский текст два дополнительных фрагмента. После изъятия из спектакля темы гомосексуализма предательством Саши становится не его резко негативное отношение к признанию Игоря, а сцена с маркером, вводится дополнительный диалог между Сашей и Игорем, их откровенный разговор о предательстве.

Еще одним вставным фрагментом оказывается финальный текст. После своей обобщающей речи директор зовет всех на поминки в столовую, и режиссер добавляет всего одну фразу: «Рекомендую попробовать рулетики», тем самым снимая весь пафос монолога. Если в пьесе финальные строчки приводят ситуацию к некоторому примирению — директор как высшее лицо берет на себя обязанность быть открытым и призывает всех к диалогу, то в спектакле он оказывается равным в череде фальшивых выступающих.

Резонером спектакля становится Саша, он последним выходит к микрофону и зачитывает дополнительный монолог о том, как неправы все и все виноваты, а вернее, виноват каждый сам. И все, что происходит — не что иное, как насилие. Прямо, но, может быть, действенно в отношении предполагаемых взрослых и юзеров. Те, кто понимает героев без комментариев к автору, не станут рассуждать о компьютерных играх и мифическом влиянии Запада.

Сцена из спектакля.
Фото — Андрей Минченко.

Сейчас любая форма насилия воспринимается предельно обостренно. Несмотря на некоторую масочность персонажей и социальную тематику «вообще», просыпается болезненное чувство сострадания всем и сразу. Спектакль помогает выйти из бесконечного круга ненависти, после его просмотра не хочется никого обвинять, ругать и ненавидеть. Ни агрессоров, ни жертв. Потому что по-настоящему важно только одно.

Чтобы люди не умирали.