«Теркин». По поэмам А. Твардовского.
Новая сцена Александринского театра.
Режиссер Михаил Патласов, художники Александр Мохов и Мария Лукка.

Был бы в команде Михаила Патласова среди многочисленных видео-медиа-художников и саунд-дизайнеров хотя бы средней руки завлит, он бы, наверное, заранее рассказал, что такое поэма Твардовского для последующей русской литературы. Стихотворная колонка во фронтовой газете, на двадцать лет опередившая время, предвосхитившая всю военную прозу 60-х, да и поэзию тоже: с маленьким обычным человеком посреди большой войны, с разящей точностью субъективного взгляда, без официоза, но с выверенной долей пафоса и обобщений, выводящих индивидуальную драму героя в иной масштаб. То есть та самая окопная правда, и по сей день практически единственный способ говорить о войне на языке искусства, именно с Теркина и началась.

Нельзя сказать, что универсальность, вневременность образа Теркина режиссер не ощущает совсем: недаром же «разыгрывают» текст сразу два актера — Дмитрий Бутеев и Леонид Таранов. Представители как бы двух поколений: помоложе и постарше. Плюс к ним народный Сергей Паршин — правда, только на видео. Кстати, на том же видео хроника Великой Отечественной изящно, через аналоговую помеху, как на старом телевизоре, перебивается то знаменитыми кадрами вывода советских войск из Афганистана, то какими-то чеченскими планами. Несколько прямолинейно, но довольно органично.

Сцена из спектакля.
Фото — Anastasia Blur.

Но все равно, к исходному материалу авторы спектакля относятся как к некой архаике, которую надо осовременить и прочесть по-новому. И эта задача оказывается невыполнимой ровно потому, что поэма хоть и про войну, но в 40-х совсем не застряла. Самоотверженно бьется над непосильным заданием длинный и угловатый Бутеев в форме «под Чечню», выдавая на гора любимые сериальные штампы про армию. В его интерпретации наш современник представляет собой причудливое сочетание брутальности, развязности и неврастении. Нелицеприятный портрет. Зачем при этом понадобилось уродовать с натужной интонацией и закатыванием глаз хрестоматийное «бой идет святой и правый», совершенно не ясно. С высокопарностью боролись? Так у Твардовского фраза эта следует за эпизодом, где Теркин выманивает у начальства лишний глоток спирта, — куда еще снижать-то?

У Леонида Таранова в советской форме времен застоя рисунок роли менее рискованный, но все же, когда и он решается поиграть с залом, неуловимая грань пошлости, на которой частенько в своей поэме балансирует Твардовский, оказывается перейдена.

Д. Бутеев в сцене из спектакля.
Фото — Anastasia Blur.

Есть в спектакле несомненные удачи, которые, тем не менее, вряд ли сделают честь режиссеру-новатору. Поразительное дело: играя вдоль текста, актеры перестают быть картонными — появляется глубина. (В этом смысле повезло Паршину, перед которым никаких экзотических задач, видимо, изначально не ставили.) И здесь тоже помог бы завлит, просто обязанный подсказать, что литературный текст, в отличие от драматического, самодостаточен, а значит, для театра всегда избыточен. И здесь либо придется смириться с ролью изготовителя инсценировки, либо нужно победить автора.

Прекрасно научившийся сочетать конъюнктуру с фрондерством создатель нынешнего сценического Теркина идет по третьему пути: стремится насытить спектакль злободневностью. Благодатную почву для этого дает последняя по времени поэма «Теркин на том свете». Здесь и предводитель загробной нежити говорит с интонациями Путина, и под монологи о бюрократической мертвечине на простынке демонстрируют фотографии спящих, зевающих и скалящихся депутатов Госдумы. Вся проблема в том, что аллюзия эта — из разряда очевидных. А еще в том, что спектакль Михаила Патласова начнет устаревать уже через неделю, когда сменится депутатский состав. Твардовский же в своих пусть и тоже немудрящих метафорах умудрился описать на будущее любые политбюро и любых верховных главнокомандующих. Просто таково свойство качественной литературы, о котором точно знает любой завлит.