Поздравляем Марта Фроловича Китаева

Народный художник России Март Фролович Китаев, несомненный классик нашей сценографии (за 65 лет работы в театре он оформил больше 300 спектаклей), не знает даты своего рождения. Родившегося мальчика назвали по месяцу рождения Мартом. Но страна так стремительно и сумбурно переходила со старого стиля на новый, что все запуталось, и 30 марта по новому стилю, когда Марта зарегистрировали, оказалось паспортной датой его рождения — вместо 14 марта по старому, когда он родился… или 2-го, когда он, кажется, родился на самом деле… Таким образом, Март Китаев всю жизнь празднует свой день рождения весь март.

Сам Март Фролович считает, что всю жизнь его сопровождает случай. Он закончил войну в Латвии, был в полку художником клуба — и случайно оказался в Рижской Академии художеств. Двадцать лет он был художником легендарного Рижского ТЮЗа (из них тринадцать — главным). Но чувствовал себя «оккупантом», тянуло в Россию. Потом — семнадцать лет — главным художником Александринки, с 1991 года Китаев — главный художник Санкт-Петербургского ТЮЗа.

Март Фролович Китаев работал с Адольфом Шапиро, Арсением Сагальчиком, Николаем Шейко, Леонидом Хейфецем, Павлом Хомским — с целым поколением режиссеров. Он очень верный человек и «с любимыми не расстается». Но он же работал и со следующей режиссерской генерацией (Лев Додин, Михаил Левитин), охотно откликался на предложения Семена Спивака, Анатолия Праудина  — режиссеров, о которых еще недавно говорили «молодые».

М.Ф. Китаев и А.О. Сагальчик на репетиции
спектакля «Таланты и поклонники».
Театр драмы им.  А.С. Пушкина. 1970-е гг.
Фото предоставлено Санкт-Петербургской театральной библиотекой

Работы Китаева коллажны, живописны, в них множество подробностей, но никогда он не делал искусства «идейного», концептуального («Он никогда не был советским художником», — говорил когда-то Арсений Сагальчик, с которым Китаев сделал множество спектаклей). Делал просто — искусство. От «Чукоккалы» до «Вишневого сада», от «Бориса Годунова» до «Татуированной розы», от «Танго» до " Капитанской дочки«, от «Покойного беса» до «Заката». Десятки театров, большие, огромные, средние и малые сцены, и везде Китаев работал, исходя из индивидуальности режиссера, актеров. «Воздух должен быть и белые пятна» — его принцип.

— Он долгожитель не в силу возраста, а потому, что уже очень давно стал лидером нашей сценографии, — говорил о нем Эраст Кузнецов, писавший о Китаеве в ПТЖ. Давид Боровский, Андрис Фрейберг, Даниил Лидер, Эдуард Кочергин и Март Китаев — вот пятерка сценографов-лидеров, но среди них он всегда был самым непохожим, ни с кем не пересекался, не полемизировал, существовал так, как свойственно лично ему. Потому что во многом Китаев — интуитивист и примитивист, он не столько думает, сколько ощущает и переносит свои ощущения на сцену… Он оказался в нашем городе уже крупным, известным, сложившимся художником. И повел себя так, как может повести себя настоящий мастер. Китаев пришел в Пушкинский театр в плохую, едва ли не в худшую пору, когда умирали, уходили титаны, начинались сложности с руководством. И он сумел не потеряться в этом сложном здании, в репертуаре, в общей ситуации. Он придал этому театру сценографический блеск, которого Александринка достойна, остался собой, но, что удивительно, и сам изменился. Потому что у Марта Фроловича удивительно чуткий художественный аппарат. И, почувствовав особенности Александринки, он стал делать нечто, глубоко отличное от того, что делал в прославленном Рижском ТЮЗе. Он стал такой неотъемлемой частью петербургской культуры, словно бы ниоткуда и не приезжал. Нынче, в март 90-летия Китаева, Театральная библиотека и ТЮЗ устроили небольшие выставки. Глядя на эскизы и костюмы Марта Фроловича, я всегда вспоминаю — когда-то мы беседовали о Китаеве с Виктором Гвоздицким, и он, всегда с восторгом говоривший об умениях старших, о секретах мастеров, рассказал, как в одном из писем, обсуждая с ним будущий костюм, Китаев спросил: «Вам лучше кружево или бязь?» Вот это и есть подробность, с какой Китаев обживает пространство каждого спектакля.

Человек необычайно скромный, светлый, сам он говорит, что из трехсот своих работ ценит разве что пятнадцать. Ну что скажешь на это? Что остальные двести восемьдесят пять ценимы другими…