Петербургский театральный журнал
Блог «ПТЖ» — это отдельное СМИ, живущее в режиме общероссийской театральной газеты. Когда-то один из создателей журнала Леонид Попов делал в «ПТЖ» раздел «Фигаро» (Фигаро здесь, Фигаро там). Лене Попову мы и посвящаем наш блог.
16+

30 сентября 2012

НАДЕЖДА НА ИСЦЕЛЕНИЕ БОЛЬНОГО

Ф. М. Достоевский. «Бесы». Театр им. Евг. Вахтангова.
Инсценировка, постановка и сценография Юрия Любимова

Когда Юрий Петрович Любимов сразу после действительно кошмарного конфликта в Театре на Таганке объявил о том, что желает поставить «Бесы» и посвятить спектакль бывшей труппе, было страшно осознавать, что новая работа Любимова окажется формой мести. Но мудрый режиссер «обманул» все ожидания и опасения: он мыслит глобально и просто, умеет замотивировать даже собственную, вполне естественную обиду. Факт биографии, резкий перелом в своей судьбе Любимов использует как эстетический аргумент в постановке, смысл и мощь которой говорят о проституировании либеральной идеи в принципе. Бунт артистов Любимов рифмует с бунтарскими настроениями современного общества, когда усиливает, «ударяет» фразу Достоевского «Либерал без всякой цели возможен только в России». Этот «удар» точечной направленности, которому вряд ли можно что-либо противопоставить, в особенности ярко звучит в тот период жизни московских трупп, когда культурная московская власть настолько ослабла, что позволяет актерским бунтам регламентировать театральную жизнь Москвы, является инструментом кадровой политики — самым слабым сегментом управления отраслью.

Спектакль в Театре Вахтангова — прекрасен, строен и могуч. Жесткая форма, удивительный ритм и скорости, музыкальная партитура — действующий рояль отделяет авансцену с протагонистами от хора горожан, из которых то и дело выделяется герой. Удивительная палитра ролей: Сергей Епишев (Ставрогин), Мария Бердинских (Лебядкина), Евгений Косырев (Лебядкин), Екатерина Симонова (Варвара Петровна), Валерий Ушаков (Кириллов), Юрий Шлыков (Степан Трофимович), Юрий Красков (Верховенский), Леонид Бичевин (Липутин). Все это разрушает представление о Любимове как о режиссере-диктаторе. Диктатор — это ритм Любимова и музыка Игоря Стравинского и Владимира Мартынова, остальное — все-таки пространство игры, где артисты «успевают» показать себя в выгодном свете.

Вообще, самое главное впечатление — труппа Театра им. Вахтангова, хор, из которого произрастают протагонисты. Вот чего не хватало Юрию Петровичу в последние годы на Таганке — такой сплоченности и ощущения стилевого единства, школы. Вполне возможно, что это и есть главный итог битвы с театром: Любимов — режиссер, но не педагог. И в этом выразилась проблема: таганковская труппа знала только один режиссерский язык и взбунтовалась против гуру и учителя. Вахтанговская труппа в правление Туминаса и до него все-таки прошла разностилевые постановочные методы, и вот она — умелая и внятная, пластичная, универсальная. Монорежиссерскому театру сложно выжить в сегодняшних-то условиях свободы. Может, в этом проблема? Какими бы ни были актеры Любимова, но это актеры, воспитанные Любимовым и только им: может ли жаловаться отец на сыновей, которые утеряли доверие к отцу? Ситуация двоякая, с какой стороны ни взгляни.

Победа Любимова в вахтанговском театре — это, кроме прочего, еще и победа политики Римаса Туминаса. Театр, труппа демонстрируют поразительный результат: умение работать с такой величиной, в таком рисунке, в такой — в общем-то, непростой — ситуации, когда режиссер без своего театра должен, как это ни смешно и глупо звучит, реабилитироваться. Пластичность труппы только подтверждает «легитимность» спектакля Любимова: не только хотят и могут помочь чужаку, но и готовы это сделать, довериться. Так труппа Театра им. Вахтангова не работала никогда, и это прямое следствие тех педагогических задач, которые стали смыслом реформ Туминаса на академической сцене. Но и у Юрия Любимова на Таганке давно не появлялось спектакля такой кристальной ясности, четкости, мудрости, простоты. Из сложной духовной ситуации Любимов вышел не жертвой, а победителем, сумевшим на чужой территории доказать свою состоятельность. Кто бы ни был виновен в конфликте на Таганке и как бы ни был жесток мир, вынуждающий пожилого режиссера подтверждать свое реноме, это испытание выдержано с достоинством.

«Бесы» стали серьезным антилиберальным высказыванием, на которое оказались не способны все, кто открыто поддерживал Путина. Здесь антилиберализм глубинный, антилиберализм Достоевского, умный антилиберализм. Для Любимова белые плакатики русской бесовщины (актеры то и дело проносят лозунги на белых полотнищах — название глав у Достоевского) — это место, где бунт его труппы слился с настроениями Болотной площади. Дурно понятый либерализм развязывает руки деструктивным силам, «шигалевщине». Ставя «Бесов», Любимов (вопреки Льву Додину) ставит не «русскую трагедию», а русскую комедию: ему в «Бесах», в сущности, жалко только одну Россию, падшую под натиском болтливых бунтарей и насильников. Не люди, а уроды, звери, юродивые — в лучшем случае немудрый хор, даже не выразитель здравого смысла, а просто «не народ, а лучшие люди города», в худшем — малосимпатичные растлители, что «просмотрели народ сквозь пальцы». Судьба России в руках мерзавцев, ее ненавидящих. «Я всю Россию ненавижу, Марья Кондратьевна», — из другого романа Достоевского.

Липутин Леонида Бичевина щелкает языком и шипит, пресмыкается, его как мелкого беса трясет зуд болтовни: «Я не сплетник, я журналист». Верховенский Юрия Краскова равноудален как о вождизма, так и от образа пламенного революционера-романтика. Перед нами смертельно уставший дурной позёр и шут, который сам себя заел суетой. Злобный уродец со слипшимися волосами, отравленный ядом разрушения. Верховенский здесь портретно схож с болезненным Троцким, о котором Куприн писал в первые годы революции, что у того такое брезгливое выражение лица, словно бы он болен подкожным клещом и страдает оттого, что какая-то гнида жрет его изнутри. Лебядкин Евгения Косырева вообще вызывает в зрителе бешеный восторг: Любимов превращает злобного хулигана и вольнодумца в глупого, полного добряка-шута, весельчака-идиота, брата своей сестры. Такой и на бунт не способен: свои стихи Верховенской он читает не с вызовом и бравадой, а всего лишь с желанием позабористее подшутить.

Бессмысленное красноречие, из него, из краснобайства (Кириллов для Любимова тоже говорун), произрастает корень зла. Достоевский в «Дневнике писателя» как-то обмолвился: «Сегодняшний суд зависит исключительно от красноречия адвоката». Именно поэтому убийство Шатова (Артур Иванов) Любимов показывает так: труп ренегата скрывают от нас ворохом белых лозунгов; убийство человека покрывается, задавливается, заваливается бесчисленным «количеством» бравурных слов, прекрасных афоризмом и взываний.

Племя грубых, невоспитанных, но обильно производящих слова людей из какого-то Пошехонья возглавляет Ставрогин, и его образ тоже у Любимова претерпел немало изменений — по крайней мере, Ставрогин тут сильно отличается от классического образа, как обычно являют его в театре. Ставрогина играет Сергей Епишев — блестящий артист, которого почти всегда видят в главных ролях только режиссеры-варяги: Дитятковский, Бутусов, Любимов. Начнем с того, что Юрий Петрович лишает героя его главной речи — чтения письма к обществу о прошлом Ставрогина. Эту исповедь зритель получает как приложение к программке. Стало быть, у Ставрогина нет возможности оправдаться и показаться хорошеньким. Без этой апологии Ставрогин оказывается одномерным, плоским. Лишившись главной в себе черты — изумительного сладострастия, воли к пороку, этот Ставрогин стал внезапно человеком без свойств. Пустышкой, которую тянут в национальные лидеры.

Единственное отличие такого Ставрогина — совестливость. Интеллектуально развративший городок, он, в ужасе от происходящего, уходит в свой золотой век (огромный задник образует полотно Клода Лорена «Акид и Галатея» с пышной райской природой) — вешается. Любимов показывает это изящно, своими излюбленными приемами. На сцене стоит вертящаяся белая дверь (привет спектаклю «Преступление и наказание»), рядом с ней одинокая табуреточка, она падает; о смерти Ставрогина нам сообщает доктор, что вскрывает труп — в этот момент раскрывается крышка фортепиано. Можно подумать, что для Любимова это акт гуманизма: лучшее, что может сделать либерал для отечества, — вздернуть себя на балке без всяких там исповедей.

Сергей Епишев — высокий (чтобы с Лебядкиной поговорить, сгибается в три погибели), знойный красавец, с глубокими тенями на лице (умение Епишева «быть похожим» на актеров немого кинематографа — какого-нибудь «Кабинета доктора Калигари — использовали многие режиссеры): с такого лица только грустные, изможденные, самоедские маскароны на домах эпохи югендстиль лепить. В руках Ставрогина — жокейский стек, нужен он ему скорее как элемент эстетизма, нежели как орудие власти. Помахивает им для понта, а смысла нет, и воли в глазах не видно. Сноб, одиночка, скучающий меланхолик, он сверлит глазами мир, высматривает что-то, чтобы пустоту свою заглушить.

А собственная любимовская позиция солидаризируется с финальным монологом Степана Трофимовича (Юрий Шлыков), который с диссидентской тачкой идет мужественно работать в одиночестве, не желая сливаться с каким бы то ни было проявлением бунта. Бунт — коллективная акция. Любимов — с теми, чей протест носит исключительно индивидуальный характер невмешательства и оторопи от коллективного психоза. Любимов — одиночка. И защищает право одиночки. «Самое трудное — не лгать. Как бы я хотел жить», — и если на этих словах Верховенского-старшего вспомнить о возрасте Любимова, то, честно говоря, тут нельзя не почувствовать что-то очень важное в судьбе Таганки и ее лидера.

В последние годы русский театральный мир много спорил о судьбе политического театра в России. Мы словно бы вдруг вспомнили о том, что театр в 2000-е годы отучился вступать в дискуссию с обществом, перестал быть частью социума, на 90–95% стал частью досуга и отдохновения или органом ностальгии. Но в последние годы за счет острой и конфликтной современной пьесы, за счет постановок о современном герое и документального театра на сцену возвращается ритм и дух современности, zeitgeist. Cейчас реально складывается картина политического конфликта на эстетическом уровне. Либерализма в театре — сколько угодно. На антилиберальный поступок — повторюсь, на умный антилиберализм — решился только великий Юрий Любимов в свои-то годы. Вот, пожалуйста, у нас наконец-то есть политический театр, дуга мнений, явленных с эстетической аргументацией. В театр вновь возвращается социальный контекст. Театр вновь может быть местом общественных дискуссий. Автор статьи, например, лично совершенно не согласен с таким антилиберальным мышлением, но вызывает уважение эстетическая и идеологическая убедительность высказывания мастера. Любимов убеждает, у него эстетические аргументы. У нас есть многополярный политический театр — это так важно.

Апрель 2012 г.

В указателе спектаклей:

• 

В именном указателе:

• 

Комментарии (0)

  1. Ольга

    Спасибо. очень сильный текст, рада за любимого Любимова, всеми силами буду выбираться на спектакль…

  2. Лариса Малахевич

    Спасибо, умная статья. Крупно. Сильно. Достойно. «УДАРНО», одним словом говоря.

  3. айрат.

    Класс!!!

Добавить комментарий

Добавить комментарий
  • (required)
  • (required) (не будет опубликован)

Чтобы оставить комментарий, введите, пожалуйста,
код, указанный на картинке. Используйте только
латинские буквы и цифры, регистр не важен.

 

 

Предыдущие записи блога