Е. Чижова. «Время женщин».
АБДТ им. Г. А. Товстоногова.
Режиссер-постановщик Геннадий Тростянецкий, сценография Олега Головко
Роман Елены Чижовой, получивший премию «Русский Букер» в 2009 году, уже не впервые появляется на сцене. Театр «Современник» в прошлом сезоне предложил камерную версию, а вот Геннадий Тростянецкий освоил непомерное пространство ДК им. Горького, где сейчас вынужденно обретается БДТ. Журнальную рецензию об этой работе будет правильным написать не раньше, чем месяца через два, когда спектакль вольется в формальные берега — сейчас он похож на реку, затопившую все окрестные деревни в половодье. Режиссер и автор романа (Тростянецкий работал над текстом инсценировки вместе с Чижовой) размахнулись широко и создали громадное полотно: спектакль в трех действиях длится больше четырех часов, и даже программка изменила привычный формат, в ней появилась лишняя страница, чтобы все действующие лица уместились. Думаю, работа над композицией продолжится и после премьеры, отказ от лишних сцен и избыточной повествовательности, ужесточение ритма пойдут на пользу спектаклю, который наверняка будет любим публикой.
Настоящий зритель БДТ (даже на холодных просторах ДК) узнает свой сюжет: это ленинградская история. Мелькают знакомые названия улиц, мостов, церквей. Никольский собор, Львиный мостик, Фонарный переулок,
В истории, рассказанной Е. Чижовой, есть и типическое, узнаваемое, характерное для времени, и особенное. Деревенская девушка Антонина, приехавшая в Ленинград и поступившая работать на завод, рожает без мужа дочку, которую решает назвать красивым именем Сюзанна, чтобы она не повторила материнскую нескладную судьбу. Завод дает Тоне с ребенком комнату в коммуналке, где живут три старухи «из бывших», Ариадна, Гликерия и Евдокия. Они-то и оказываются тремя добрыми феями для девочки — растят ее дома, не пуская в детский сад, гуляют с ней в скверике у Никольского, учат вышивать, читать по-французски и в тайне от матери крестят, нарекая Софьей. Антонина скрывает от коллектива свою «немую» дочь, боясь, что ее заберут в интернат и «залечат», поэтому ребенок получает совершенно несоветское воспитание, не знает, что такое «речёвка», не ходит строем и не учит стишки про дедушку Ленина. Зато бабушки под Новый год ведут ее в Мариинский театр на «Щелкунчика» (есть знакомая капельдинерша)… Несчастная Тоня, забеременевшая случайно и не ведавшая женского счастья, по иронии судьбы заболевает раком матки, и в ожидании ее неминуемой смерти три старухи придумывают, как бы им оставить девочку у себя, не отдавать советскому государству… Сложной и путаной борьбе за ребенка посвящен третий акт спектакля, в котором действие развивается чересчур медленно и нет-нет — да и становится похожим на мелодраматический сериал с историческим «советским» колоритом.
Геннадий Тростянецкий не впервые обращается к прозе, в которой его интересует противостояние жестокой государственной машины и человеческой личности. В «Веселом солдате» по Астафьеву мальчишек-новобранцев готова была поглотить огромная уродливая печь-война; в «Белое на черном» сильный духом герой чудом выживал в мясорубке убийственной системы советского интерната для детей-инвалидов (страх Антонины — как будто родом оттуда, из нечитанного ею романа Рубена Давида Гонсалеса Гальего). И во «Времени женщин» мы видим столкновение хрупкого человеческого существа с громадиной строя, государства, коллектива. На авансцене тоненькая Антонина (эмоциональная и глубокая работа Елены Шваревой) — а за ее спиной целый завод, ходят вверх-вниз металлические штанкеты, закрывая все зеркало сцены, выезжает стол под красной скатерью, за ним восседает гротескный женсовет — мощные тетки с каменными лицами и с «халами» на головах («запевала» — непробиваемая Зоя Иванна в остром исполнении Дианы Шишляевой). В спектакле участвует оркестр БДТ, Тростянецкий вместе с композитором Николаем Морозовым заставляет «отрицательных» персонажей петь: и порой получается что-то вроде оперы-буфф. Вот Елена Перцева (блестящий эпизод) пропевает монолог бывшей соседки старушек, ее мещанка Сытина распаляется злобой все больше и больше, и в результате перед нами уже не просто персонаж, а образ агрессивного тупоумия.
Большой мир наступает на маленький островок квартирки, где живут три старушки со старинными звучными именами. Художник Олег Головко уместил на движущейся платформе ленинградскую коммуналку: арочные застекленные окна, стены с красивыми обоями, потемневшие фотографии и портреты в рамках, красиво заправленная кровать, кухня… Тесно, но тепло, бедно, но уютно. Здесь говорят иначе, думают и чувствуют не так.
Режиссер последовательно выстраивает два ряда — высоких и низменных мотивов, которыми руководствуются персонажи, возвышенных и низких мыслей, слов, поступков. Аплодисментами зрителей награждаются точные, смешные и жутковатые мизансцены: например, давка в трамвае (гуськом, держа над головой «поручень», выходят на авансцену персонажи и толкаются, как в знакомом всем переполненном вагоне) или очередь за мукой, которую продавали перед праздниками и только по два кило в одни руки (на переднем плане женщины бьются за муку, а в центре площадки — счастливая Сюзанна-Софья погружается в музыку Чайковского).
В спектакле «Время женщин», как можно было ожидать, главными становятся актрисы. Есть, конечно, персонажи-мужчины, и некоторые из них сыграны подробно — Иван Федорук, например, можно сказать, бенефицирует в роли Ручейникова, рабочего парня с улыбкой Рыбникова, оказавшегося на поверку человеком гнилым и мелким. Есть и прекрасный (даже слишком) герой по имени Соломон Захарович, врач, становящийся добрым гением для старушек в их борьбе за сироту (в этой роли Василий Реутов почему-то делает упор на старомодную характерность). Под самый финал, во сне умирающей Тони, появляется Никита Сергеевич Хрущев из известного анекдота про коммунизм, который якобы наступит через двадцать лет, когда у каждого советского человека будет самолет, чтобы летать на нем в Москву за сливочным маслом. Сергей Лосев срывает аплодисменты (сходство с генсеком — буквально поражает!), но анекдот остается анекдотом… Возникают мужчины и в воспоминаниях бабушек о молодости, но по сути все равно они только безликий фон для самых разных женщин. Почти не уходит со сцены маленькая героиня, худенький и бледненький типично ленинградский ребенок (в день премьеры в роли девочки я видела невероятно органичную, свободно чувствующую себя на огромной площадке Алису Комарецкую). Тащит на своих плечах историю, тонны текста, эмоциональный и смысловой груз Елена Шварева в роли наивной, простой, славной и несчастной Тони. И, как три парки, хранят судьбы этих женщин, маленькой и молодой, «бабушки» — Гликерия (Екатерина Толубеева), Ариадна (Татьяна Бедова) и Евдокия (Ирина Соколова). Трио замечательных актрис — и каждая героиня содержательна, но во многом успех всей массивной постройки Тростянецкого обеспечивается достойной восхищения работой Ирины Леонидовны Соколовой. Чуть только она появляется на необъятной сцене, и тут же вся композиция выстраивается вокруг нее. Глаз невозможно оторвать, следишь за каждым движением, ловишь каждое слово! Точность и экономность оценок, предельная выразительность и внешний лаконизм… Такого формального совершенства пока что спектаклю в целом не достает, однако, смотреть его интересно, он трогает и увлекает.
…К возникавшим на сцене БДТ в разное время ленинградским историям (можно вспомнить «Пять вечеров» Володина, можно — «Ангелову куклу» Кочергина), добавилась еще одна.
Подразумевалось, повидимому, сопряжение контрастных планов. Не случайно же счастье, когда возникает жгучая дуга между девочкой, парящей наверху в театральной ложе, и крысиной сварой внизу (эпизод упомянут и в тексте Е. Тропп). Но порой ёжишься от непопаданий, ведь истошная идеологизированность была раньше, а гостинка и речевки позже, чем рубеж 50-60-х годов. Это могло бы быть в фантасмагории, объявшей целый век. Но пока спектакль дрейфует в сторону «ленинградской истории», с сильно действующими акцентами сюжета. Феи-крестные, во главе с Ириной Соколовой, Парками еще не стали. Я согласна, спектакль еще вырастет. «Фокусу» мешает и глобальный зал…
Первый акт мне показался интересным и обаятельным. Обещающим. Попытка перебросить печально-исторический» сюжет в игровую стихию. Неопределенность жанра. Ведь поначалу было сложно уловить отношение режиссера к героям, к происходящему. Даже эти старухи, «старые ведьмы», как их зовут. Сначала — зловещие. Они буквально забирают девчушку к себе, завлекают в свое жилище, когда мать ее, Тоня, хочет поехать к своей старой матери в деревню. Трио пресекает эту попытку: пластически окружает девочку, ворожит, заманивает. Дальше — крестины. С одной стороны — таинство, посвящение. Но ведь показано оно иронично, если не сказать немного устрашающе. И священник — ироничный, шаржевый, и старухи в этой сцене показаны как бы с недоверием. Они далее будут укрывать девочку от внешнего мира (от телевизора, от советской елки, от детского сада), их передвижная коммуналка — «вещь в себе». И то, как они радикально пресекают контакты с внешним миром, тоже настораживает. В общем — и в отношении к ним определяешься не сразу. Постепенно. С течением действия.
Но чем дальше, тем больше начинает казаться, что масштаб спектакля (простор во времени и пространстве — ну просто Някрошюс!) не соответствует сюжету — линейной истории с житейскими подробностями. И кажется, что режиссер заявил в первом акте театральность, броские контрастные приемы, зритель их понял, но дальше история «тянется» на этих же средствах. Сюжет, конечно, милый и трогательный, но космический размах спектакля все же сомнителен.
Актеры молодцы. От Ирины Соколовой, правда, глаз не оторвать. Самая странная, необъяснимая — и смешная из старух. В ней в большей степени проявилась надчеловеческая природа. Она и человек и существо.
Прекрасны советские тетки с ханжескими лицами и «халами».
Елена Шварева и Иван Федорук — органичны, интересны, по-актерски свежи. Им веришь.
Женя, я солидаризирусь 🙂 но все же… Сурдоперевод, мне показалось, не просто «эффектно». Меньше всего хотелось бы впрямую проецировать «что-то» из спектакля на «что-то» в сегодня, но… Геннадий Рафаилович никогда этого не боялся… Ну вот — видео, Кремль… такие неприступные стены… и кучка людей пытается докричаться до «профессора, который…», и этот народец НИКТО не слышит, и он (митинг? не митинг?), немой, хоть с помощью знаков, но старается: «Услышьте нас, наш город…» (хоть над вольной Невой, хоть еще какой-то… неважно)… Сурдоперевод на языке театра. Вдруг услышат?.. Увидят?..
“За костюмчиком для дочери главная героиня едет в «Гостинку» (хотя знающие люди говорят, что это слово появилось позже, а на рубеже пятидесятых-шестидесятых, когда происходит основное действие, так в Ленинграде не говорили,”
Да, не говорили! И “Петроградка” тоже не говорили, да и сейчас коренной ленинградец так не скажет. Это всё из Москвы идет: “Божедомка”, “Сретенка” и т.п.
См. “Ленинградские хроники” https://www.bookvoed.ru/book?id=7400230