«Алма-Ата’89».
Театр ARTиШОК (г. Алматы).
Режиссеры Дмитрий Мышкин и Ирина Михейшина, художник Антон Болкунов.

В российском театре уже сложилась целая традиция разговора о перестройке и развале СССР. Почти всегда в таких спектаклях есть ностальгия, которая смешивается с неоправдавшимися надеждами, есть боль одних и радость других, есть «Лебединое озеро» и «Я ухожу», а еще «Перемен!». Тем интереснее было посмотреть спектакль «Алма-Ата’89», где те же темы и обстоятельства рассматриваются не со стороны носителей имперского сознания (пусть даже невольно), а со стороны тех, кто отделился. Один из режиссеров спектакля — Дмитрий Мышкин — хоть и представитель российской школы (выпускник магистратуры Виктора Рыжакова в Школе-студии МХАТ), но родом из Казахстана, а мультикультурная труппа ARTиШОКа идеально подошла для подобного разговора.

Чингиз Капин в спектакле «Алма-Ата’89».
Фото — Мария Гордеева.

Отправной точкой для исследования Алматы в эпоху перестройки и развала Союза постановочная команда выбрала концерты Виктора Цоя, которые прошли здесь в феврале 1989 года. Город тогда назывался Алма-Ата, страна — СССР. Спектакль состоит из восьми глав и послесловия, и чем дальше движется двухчасовое действие, тем менее линейным становится повествование, и тем дальше от реальности уводят зрителей авторы спектакля.

Действие начиналось еще до входа в игровое пространство. На лестнице зрителей встретил Цой, вернее его бронзовая копия, а еще вернее — артист, который играет памятник Цою, реально существующий в Алматы. Такое нагромождение ролевых моделей — одна из составляющих структуры спектакля. В нескольких эпизодах все очевидно: актеры присвоили монологи героев вербатима и стараются копировать их интонации и жесты. Где-то артисты говорили от себя — в этом случае они обозначали это собственными именами. Но постепенно грань между персонажами андеграунда 1980–1990-х и андеграундными артистами 2020-х стиралась.

Пространство спектакля организовано следующим образом: на узкой полоске ткани разбросаны вещи, приметы того времени: настольный хоккей, деревянные счеты, пластиковая новогодняя елка, дисковый телефон, «толстый» телевизор и еще множество мелочей. Примерно в середине спектакля артисты собрали из этих вещей небольшой макет Алматы — в каждой группе предметов угадывались знаковые для города места. По крайней мере, так казалось из контекста. Зрители расположились несколькими секторами с двух сторон полосы, друг напротив друга. Оставшиеся стороны обрамлялись черной дверью и большим экраном, на котором возникали названия эпизодов, подписи к событиям и несколько видеоотрывков.

В первой сцене прочерчена линия из прошлого в настоящее. В дыму, сквозь узкий дверной проем к зрителям двигался человек в шлеме и одежде, напоминающей скафандр, — очевидно, отсылка к Байконуру и космическому бэкграунду Казахстана в советском сознании. Когда человек вышел из дыма на свет, стало видно, что шлем мотоциклетный, а скафандр — форма и сумка сотрудника компании Glovo (местный аналог Яндекс. Еды). Тема космоса, который противопоставляется быту, еще не раз возникала в спектакле: художник Антон Болкунов, который почти все действие находится на сцене, даже рисует космонавта на двери, а к финалу на экране показывают ракетный запуск. Правда, сейчас он воспринимается не как новый шаг к исследованию Вселенной, а как прыжок в ядерную пропасть, который мы можем осуществить в любой момент.

Сцена из спектакля.
Фото — Мария Гордеева.

Половину спектакля происходящее напоминало по форме и теме «Время секонд хэнд» Дмитрия Егорова в Омской драме. Артисты воспроизводят монологи свидетелей: тех, кто попал на концерт Цоя, тех, кто был частью андеграунда и мейнстрима. С помощью вербатима воссоздаются события тех дней и странная атмосфера предчувствия свободы. На экране и в телевизоре чаще всего можно было увидеть белый шум — знак неизвестности и желания выключить ненавистный зомбоящик хотя бы в пространстве театра.

Героями интервью стали журналисты, музыканты, актеры, руководитель местного музыкального ансамбля и множество людей, которые просто случайно попали на концерты. Артисты Театра ARTиШОК суперподробно воспроизводили своих персонажей: жесты, повороты головы и интонации сыграны в максимальном приближении, с большим вниманием и любовью к героям. Журналист (его, как и еще несколько ролей, играла Анастасия Тарасова) вспоминал, как его бабушка, случайно взявшая трубку, когда звонил Цой, пересказала ему всю жизнь внука и отправила рок-звезду на интервью в отдаленный ДК. Обладатель спортивного костюма adidas, который в конце 1980-х ходил в марке «Арена», вспоминал вместо концерта собственную юность, приговаривая: «У любого наркомана в СССР был хорошо поставленный удар. Один». Кто-то вспоминал, как готовил картошку на плитке (и готовил ее назло голодной публике), а кто-то не без боли утверждал: «На его месте должен быть я», — намекая на собственную музыкальную одаренность. Перед зрителями прошла череда не похожих друг на друга, но похожих на них лиц.

Спектакль постепенно двинулся по хронологии от концерта — дальше. Шестая глава посвящена смерти Цоя, и в ней способ игры изменился. Текст песни «Перемен!» проговаривается на казахском языке так, будто это поминальный тост, а множество людей рассказывают о том, кто сообщил им о кончине певца-эпохи и как они отреагировали. Это эмоциональные монологи, в которых описывается, как доставалось гонцам за плохую весть. «Как ты мог? За тобой толпы стоят!» — в сердцах говорит один из персонажей.

Анастасия Тарасова в спектакле «Алма-Ата’89».
Фото — Мария Гордеева.

В конце главы на сцене появился режиссер, чтобы объявить: «Здесь актеры читают собственные стихи, написанные перед показом». В этом месте спектакля специально оставлено «отверстие», которое всякий раз будет заполняться сегодняшним днем. На моем показе были стихи с названием «Мобилизация в мобильном», которые состояли из перечисления приехавших критиков, актеров и режиссеров, или, например, «У меня на кровати спят двое россиян», в котором есть строчки «…ну так получилось, ребята рванули, в общем, главное, чтобы они отдохнули». Учитывая, что в зале сидели, в основном, местные, казалось, что эти стихи наполнены не абстрактной поддержкой, а конкретным содержанием: не бойтесь помогать, они сейчас в этом нуждаются.

Перед многими режиссерами, которые решают включить в спектакль обстоятельства сегодняшнего дня, стоит тяжелая задача: как при нынешней плотности изменений не сделать спектакль устаревшим к следующему показу? Задумка «Алма-Аты’89» возникла еще до пандемии, но активная фаза реализации началась в августе. Тем не менее, постановочной команде удалось найти несколько элегантных решений, чтобы спектакль не замирал во времени, а двигался вместе с ним. В итоге, даже буквально «вчерашние» новости о мобилизации и приезде множества театральных обладателей российского паспорта стали частью спектакля.

В следующей главе зрителям рассказали о неизвестном герое — Сереге (фронтмен группы «Альтернативная космонавтика» Сергей Бугаев), который был одним из участников рок-движения в Алма-Ате конца 80–90-х. Из хлама на полу теперь собрали памятник герою того времени — музыканту на кухне, который сидит на раскладушке около форточки. Такая картинка сильно контрастирует с героическим обликом Цоя, чей бронзовый аналог периодически возникал на сцене. У этого памятника еще будет свой звездный час, но только в послесловии…

Антон Болкунов в спектакле «Алма-Ата’89».
Фото — Мария Гордеева.

Разогнавшееся после неторопливого начала действие дошло до главы 8 — «Тридцать лет и три года». В основе главы снова интервью — с местным архитектором, который меньше остальных говорит о прошлом, отвечая на вопросы о настоящем. «Лучше быть подметком в своей стране, чем королем в чужой», — сказал он и поведал о «рае на земле» — прекрасном мягком авторитаризме, где генсек стал президентом и везде можно договориться. Кто-то, наверное, и сейчас так скажет.

На экране запускается ракета. Ткань со всеми вещами на ней быстро утягивается за экран, на котором пуск уже сменила надпись «Небытие». Апокалиптичный финал, в котором, надеюсь, нет пророчества, а есть только тревожность, прорвавшаяся на сцену сквозь новостную повестку.

Говорят, что история не знает сослагательного наклонения. Те, кто живет в странах бывшего СССР, знают, что этот тезис не совсем правдив — скорее верна другая идиома: «Мы живем в стране с непредсказуемым прошлым». Спектакль «Алма-Ата’89» как раз про это прошлое, которое у России и Казахстана когда-то было единым, но теперь каждый день требует пересмотра. Стоит ли сейчас делать спектакль со столь явными ностальгическими мотивами — вопрос открытый. Не уверен в том, что разговор про общее советское прошлое России и Казахстана — именно то, что нужно сейчас. Особенно, если одним из значительных элементов спектакля угадывается ностальгическая интонация. С другой стороны, кажется, что в структуре «Алма-Аты’89» заложено и ее разрушение.

На сцене, наконец, полноценно появляется Цой. Вернее, он, конечно, был на сцене весь спектакль — в текстах песен, которые декламировались артистами как стихи, в отдельных строчках, появлявшихся на экране. Но здесь вышел тот самый бронзовый памятник в исполнении Чингиза Капина. Своим появлениям из «Небытия» — или после него — Цой окончательно привел в действие механизм разложения мира этого спектакля: включается музыка песни Филиппа Киркорова «Снег». На эту музыку актер поет «Белый снег, серый лед». И у него получается. И люди подпевают. Этот парадоксальный номер подвел черту под увиденным — Цой теперь не столько символ протеста, сколько попса, поставленная на службу режиму. А может быть, создатели таким образом намекали на грядущий концерт Киркорова в Алматы, после которого произойдет очередной развал империи?

Сцена из спектакля.
Фото — Мария Гордеева.

«Каждый раз, когда мы собираемся, почему-то вспоминаем Советский Союз», — сказал президент Казахстана Касым-Жомарт Токаев на последнем саммите «Центральная Азия — Россия». И действительно, ситуация странная: государства нет уже 30 лет, а на него все еще ссылаются как на реальность даже те, кто его не застал. Возможно, сейчас тот самый момент, когда нам следует окончательно отправить СССР в небытие. Остается только отмечать разницу между наследниками империи и теми, кто был окраиной. Оказалось, что спектакли о перестройке в России и Казахстане похожи по содержанию: та же ностальгия, тот же Цой… Но есть и разница — здесь в небытие отправляют прошлое, а Россия отправила в небытие будущее.