Фестиваль «Антология Авангарда» в пространстве «Третье место»

Прежде всего: авангард «существует — и ни в зуб ногой». Футурист Маяковский, впрочем, сказал так, едва ли не с горечью, о лирической поэзии, да еще и обращаясь к Пушкину («Юбилейное»). С нею-то, с лирикой, может быть, дело сейчас и сложнее обстоит. А вот про авангард, сценическую антологию которого учинил Lusores в последней декаде октября, эта цитата именно сегодня в точку. Необходимой сейчас оказывается и реально воздействует прежде всего «последняя прямота», до которой добурились авангардисты.

На открытии «Антологии Авангарда».
Фото — архив фестиваля.

В шесть дней уместилось десять спектаклей, несколько проектов, концерты и лекции. Все происходило в бывшем особняке Гурьевых-Нарышкиных на Литейном, 62, в двух минутах от Невского. Грамотная реставрация под опекой ГИОПа не приведет, обещают, к гламурной вызолоченности, будут сохранены и патина времени, и запечатленные пласты пережитой истории.

В просторных залах — следы былого великолепия. Зеркала, лепнина, паркет — фрагменты и восхищающие, и колющие глаз. Новообретенное петербуржцами арт-пространство именно артистично. Безбытно. Зрители сидят на стульях в два-три ряда, не снимая курток. Татьяна Джурова перед началом, кажется, «СиНфонии № 2» Хармса, точно заметила неожиданное соответствие, попадание в атмосферу создания самих этих опусов («только еще голод был»), попадание и в атмосферу катастрофических предчувствий — можно было бы добавить.

Lusores, как известно, театр редкой творческой собранности, реальной независимости; его приверженность к древнему ли шумерскому эпосу, к отечественному ли авангарду — сознательная позиция. Можно видеть, как театр во главе с Александром Савчуком культивирует этот нетривиальный репертуар как глубокий источник сценической энергии. И вот была собрана программа этих шести дней, половину которой составили постановки Lusores разных лет — от самой ранней, уже упомянутой «СиНфонии № 2» Хармса, до новейшего «спектакля-импровизации», которым фестиваль открылся — «Истинник» по стихам Владимира Стерлигова. Этот ученик Павла Филонова умер ровно полвека назад; круг художников — учеников Стерлигова несет его эстафету уже в наши дни. И вот — премьера «Истинника» самого Стерлигова, дневник художника-поэта.

Сцена из спектакля «СиНфонии № 2».
Фото — Анна Осташвер.

Мультикультурность октябрьской «Антологии Авангарда» (спектакли, концерты, лекции), можно сказать, специфична. Сам авангард везде и всюду размыкает цеховые рамки. В авангардистски расписанной выгородке игрался этот спектакль-импровизация. Вячеслав Гайворонский колдовал за «подготовленным роялем», Александр Савчук и Виктория Евтюхина открыли для пришедших подлинное послание художника. Фактически взяли нужную ноту. Вопреки банальному представлению о том, что авангард обязательно должен ерничать и водить за нос обывателя, «нормального человека» с его позитивистским миропониманием, артисты задали планку максималистски честного обращения художника к себе и миру. Все трио стало камертоном «Антологии» в целом.

В этот же день музыкальный акцент был подтвержден уже сложившимся дуэтом поэта и музыканта «Двоеборье» (Борис Кипнис, Борис Констриктор) и совсем юным ансамблем Ники Савчук и Дарьи Барабеновой (виолончель). Горькую иронию «ветеранов», заявленную уже и в названии композиции («Титаник»), сменила совсем иная интонация, поэтическая энергия иной природы, обращенная к миру, скорее, требовательно-взыскующе…

Сцена из спектакля «Школа жуков».
Фото — архив фестиваля.

«Школа жуков» по ранним стихам Николая Заболоцкого (из «Смешанных столбцов», 1925–1931) была сыграна во второй день фестиваля. Что надо сделать, чтобы с такой неопровержимостью прозвучали эти ранние тексты Заболоцкого? Фактически это был ритуал, он завораживал. В том же белом, бывшем бальном, зале на фоне экрана с супрематическим рисунком, повторенным и в комбинезонах артистов, стоят с закрытыми глазами Анна Прохорова, Александр Савчук, Дарья Соколова. Люди-деревья. «Урок молчания» (подзаголовок спектакля). Супрематический узор оживает, и все трио с головы до пят сливается с экраном. И наконец мы слышим голоса. Это набирающий мощь поток сознания самой природы, утопически не отчужденного от человека. Монологи артистов, многажды повторяемые, — страстный эпический поток, где «Слова большие, словно яблоки. Густые, / Как мед или крутое молоко». Пантеизм Заболоцкого не благостный, а скорее филоновский, внутренне масштабный, мускулистый, энергетически взрывной. Выразительная грань «Антологии»! Но и весь этот спектакль кристаллизовался в репертуаре Lusores, научился дышать в самых разных формате и пространстве (например, в Астраханском музее Велимира Хлебникова), и напрашивается органическое сравнение с самородным куском малахита, скажем.

Сцена из спектакля «Небесные верблюжата».
Фото — архив фестиваля.

Моноспектакль «Небесные верблюжата» Виктории Евтюхиной по книге Елены Гуро (1914) тих и, казалось бы, внеположен позднейшей космогонической оптике Заболоцкого. И однако, это не диаметральное противостояние, а смена ракурса. Строгий, но и женственный силуэт артистки в черном, конечно же, контрастирует с людьми-деревьями «Школы жуков», но тема тотального взаимного одухотворения человека и природы неизменна. Максимализм этой связи — основное в текстах Гуро (у которой стихи и проза нераздельны, все — поэзия и музыка). Камерность тут не должна вводить в заблуждение; вполне чуткими оказались к бескомпромиссной авангардной сущности поэзии Елены Гуро ее современники.

Микроопера «Ры» — это уже обращение к авангардистской практике наших недавних современников. Трансфуризм — «хоть имя дико», но уже прижилось в сознании: сознательное обращение к корням российского футуризма. Родилось оно в условиях андеграунда, но с самого начала настаивало на жизнеспособности авангардного искусства, насущности его развития. Сегодня существует три постановки, две в Петербурге и одна в Москве, посвященных трансфуристам и собственно Ры Никоновой. Каждая имеет самостоятельное значение. (О «Ры» в блоге «ПТЖ» писала Юлия Осеева.) По моему мнению, в спектакле Александра Савчука, в его великолепном дуэте с Александром Кошкидько более всего ощутимо присутствие творчески самобытной личности Ры. Это стало возможным благодаря внутренней раскрепощенности, программной независимости театра, взрывному сочетанию интеллектуализма и самоиронии, скорби и смеха, артистизму, музыкальности, с какими создана и играется композиция «микрооперы».

Сцена из спектакля «Ры».
Фото — архив фестиваля.

Обэриутам было посвящено два дня фестиваля. Театры не так уж давно стали уходить от смешливой клоунады на материале Хармса и от наивной игры в абсурд. У Lusores, поставивших Хармса в 2010 году, сразу был актуален онтологический акцент, хоть партитура этого раннего опуса театра и отличается от позднейших, еще более творчески свободных в отношении авангардного материала. Здесь характер артистического дуэта Савчука и Кошкидько, при поддержке трио Виктории Евтюхиной, Анны Прохоровой и Дарьи Соколовой, гарантирует неповерхностную, собственно философскую составляющую «СиНфонии № 2».

Спектакль назван по крошечному тексту Хармса (10 июня 1941 года) в цепи подобных миниатюр. И вот что нужно здесь сказать. То, что у Хармса кромешной абсурдностью «случаев» и диалогов могло провоцировать безудержное комикование (а на самом деле являлось трагическим предощущением тотальной беды, висящей в воздухе, но не всем очевидной), то сегодня воспринимается едва ли не внятной констатацией действительно пиковой ситуации, когда «реальность отменена» и чего или кого ни хватишься — сплошь и рядом упрешься в пустоту. На мой взгляд, тексты Хармса сегодня приближаются к его же идеалу: текст должен достичь такой плотности, сверхреальности, чтобы его можно было кинуть в окно — и стекло бы разбилось. (Соответствующая запись Хармса прежде всего поражает при знакомстве с ОБЭРИУ.)

Следующий день был отдан вновь обэриутам, но в версии совсем молодых артистов.

Сцена из спектакля «Лу».
Фото — архив фестиваля.

Игорь Владимирович Бахтерев был, наряду с Юрием Владимировым, самым молодым среди ОБЭРИУ. Кстати, трансфуристы в 1970-е и 1980-е годы (та же Ры Никонова и Сергей Сигей) много сделали для того, чтобы вернуть в литературу имя Бахтерева, который тогда еще был жив. И вот театрально-творческое объединение «Трое» ставит «импровизационное представление» по поэме Бахтерева «Лу». Белый бальный зал оказался непомерно велик для «Троих» с их длительными партерными мизансценами. Конечно же, тут сказалась и недостаточная опытность коллектива (режиссер Валерия Голубева, артисты Константин Моллаев и Андрей Ровный). Однако, спектакль получился, с фирменной для автора фонетической экспрессией, с неожиданно веско прозвучавшим финалом «от театра» — братанием дотоле враждебных друг другу существ, фигур действия, да еще и с экзистенциальным акцентом («Кто — я?» — буквально парафраз из микрооперы «Ры», поставленной недавним учителем этой группы)…

«Елка у Ивановых» Александра Введенского, сыгранная следом, в тот же вечер артгруппой «Доллгауз», также выросла из студенческой работы бывших учеников Александра Савчука (режиссер Наталья Губанова, актеры Валентина Бриг и Платон Мавроматис). Талантливая идея — пойти в сценографическом решении от вертепа и, соответственно, разыграть вдвоем всю многофигурную историю даже не с перчаточными куклами, а просто, например, с разноцветными носками… Но тем более: в «антивертепе» «Елка у Ивановых» триада Введенского — Время, Бог, Смерть — слишком очевидно и значительно присутствует, чтобы актерам просто раствориться в некоем, хоть и обаятельном, сценическом дуэте. Не помешали бы, вероятно, более выявленный внутренний масштаб, более выверенный интонационный и мизансценический рисунок.

Сцена из спектакля «Зангези».
Фото — архив фестиваля.

Последний день «Антологии Авангарда» был отдан Велимиру Хлебникову. «Зангези» (1920–1922) — великий памятник исторического авангарда, но это и безусловная классика театра Lusores. О спектакле неоднократно писали — от Елены Горфункель и Александры Дунаевой (еще в 2011 году) до Алины Арканниковой. «Игрушечный амфитеатр» «Особняка» преображался и, казалось, достигал нешуточного масштаба хлебниковской «сверхповести», вселенской утопии о богочеловеке. Александр Кошкидько в заглавной партии Зангези, который «умеет шагать взад и вперед по столетьям», был абсолютно, неправдоподобным образом, убедителен. Герой-то его не был победителен. Попытка вывести формулу судеб мира, открыть путь «счастья, без войн и кровопролитья» была героической, но как будто закончилась поражением. Впрочем, последняя реплика поверженного и восставшего Зангези: «Зангези жив, это была неумная шутка».

Упоительное и у Хлебникова женское трио птиц, открывающее действие «Зангези», еще только начало обживать новое для спектакля пространство «Третьего места». Александр Кошкидько существует в партии Зангези на стыке артистического атлетизма и нематериального парения в плеоназмах хлебниковского фонетического вдохновения, «вещих звуках мирового языка». В конце сезона «Зангези» игрался на парадной лестнице этого дворца, в холодные последние числа октября играли уже наверху: много повидавшие стены нетопленого зала, сквозная галерея за ним не отторгают хлебниковское слово, энергетику Lusores и становятся естественной декорацией. «Черные живые камни среди стволов» — почему нет?

Театр Савчука категорически не вещен, принципиально не материален. И тут, наконец, нужно сказать о Татьяне Яковлевой и Георгии Прохорове, в чьих надежных руках находились и находятся свет и звук Lusores. Искусство перевоплощения пространства — тоже урок «Третьего места», вполне авангардистский!

Сцена из спектакля «Взлом Вселенной».
Фото — архив фестиваля.

И, наконец, заключительный, хлебниковский же, «Взлом Вселенной» (1921). «Чудесавль» — авторское обозначение жанра — тут вполне уместно. Действо-сновидение, приснившееся девочке, судьба божьей коровки и вместе с тем человечества, едва не погибших и счастливо спасенных, членится на части, контрастные одна другой. В постановке Театральной лаборатории Вадима Максимова изощренная «танцевальная» часть — пластический дуэт, перфектный и декоративно безупречный — сменяется разговорными эпизодами с элементами буфф, затем фантасмагорическими. Сами эти перепады передают размах вмещенной в несколько страниц хлебниковского текста истории «зарождения, эволюции и гибели Вселенной». «Обескураживающая простота» (наблюдение Петра Казарновского), с какой смыкаются тут контрастные начала и в философском смысле, и в театральном, и в космогоническом, — имеет, в конце концов, соответствие и той «последней прямоте», что отличает лучшие постановки промелькнувшей метеором в конце октября «Антологии Авангарда».