«Истории».
Театр им. Вл. Маяковского.
Режиссер Егор Перегудов, сценография и костюмы Владимира Арефьева.

СТОЛ МЕЙЕРХОЛЬДА КАК ПРЕДМЕТ ИСКРЕННЕГО СОСТРАДАНИЯ

На гастроли приехал Театр Маяковского со спектаклем «Истории» — первым спектаклем Егора Перегудова в качестве худрука театра. Спектакль приурочен к 100-летию Театра Маяковского, бывш. Театра Революции, который открылся в 1922-м под руководством Вс. Мейерхольда. Логично, что сохранившийся (якобы или на самом деле) стол Мейерхольда презентует в начале спектакля старейшая актриса театра Светлана Немоляева, сидя за этим самым столом под лампой, — и он даже участвует как реквизит в некоторых эпизодах, бедняга…

C. Немоляева в спектале «Истории».
Фото — архив театра.

Вот что действительно вызывает сострадание — так это именно этот стол. За что, за какие грехи он должен наблюдать плохо сыгранное и никак не поставленное зрелище, напоминающее дурную антрепризу?.. Он краснеет деревом три часа — и, надо сказать, сидя в полном зале БДТ, я тоже чувствовала неловкость: почему все эти зрители здесь? Зачем пришли? Да еще по дорогим билетам…

Сперва очень-очень красиво опустились много-много штанкетов с театральными костюмами — этакий отлично подсвеченный мануфактурно-фактурный занавес. Не ново, но впечатляет массовостью вешалок-плечиков: сразу представляешь себе сотни артистов, служивших здесь сто лет…

Потом возникла Светлана Немоляева, рассказавшая про стол, сидя прямо за ним. Дальше она возникла уже на диване и рассказала про спектакль «Смех лангусты», который играла с Александром Лазаревым в 1986 году. Неважно, что в 1991-м спектакль был заснят, одним кликом находится в Сети — и каждый зритель может посмотреть на Немоляеву и Лазарева образца 1991 года и заодно узнать историю Сары Бернар. Важно, что живая и по-прежнему изящно-звонкая Немоляева играет это сейчас, ведя диалог с голосом умершего Лазарева.

По верху портала бегут (и будут бечь все три часа в неизвестном направлении) названия легендарных и нелегендарных спектаклей Охлопкова и Гончарова, Хейфеца и Лобанова, а также режиссеров, чьих имен не помнит даже театровед. Список хаотичен, десятилетия смешаны — и, главное, ни одно название, кроме «Лангусты», не имеет отношения к тому, что происходит на сцене. История театра где-то там, мы где-то тут и смотрим самостоятельные работы артистов Театра Маяковского — кто во что горазд. В стилистике театральной концертной солянки, в режиме заштатной антрепризы на гастролях далеко за Уссурийском — на сцене будут чередоваться «Лебединая песня» и «Драма» Чехова (топорно сыгранные соответственно Александром Андриенко / Евгением Парамоновым и Анатолием Лобоцким / Анной Ардовой), рассказ Аверченко «Ключ» (Виктор Запорожский / Дарья Повереннова / Иван Сапфиров) и — внезапно — поэма Некрасова «Русские женщины» (Ольга Прокофьева)… А уж когда на сцену из зала выходит с желанием сыграть Шукшина Сергей Рубеко — совсем теряешь нить логики. Ну ладно, «Смех лангусты», «Лебединая песня» и «Драма» как-то касаются театра (кстати, на «Драме» от неукротимо-троглодитского темперамента Анны Ардовой я чувствовала себя Борисом Тениным, которому Раневская читала свою пьесу в том же рассказе). Но при чем тут «Русские женщины» — рассказ Марии Волконской почти в полном объеме? А Шукшин с хором деревенских девушек?..

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Стол Мейерхольда присутствовал, режиссура отсутствовала. То она подавала артистам кушетку для наигрыша в сюжете Аверченко, то вдруг занималась видеопоказом сибирской пурги на внезапно распахнувшемся во всю ширь заднике, то оборачивалась локальным цветовым прямоугольником в Шукшине, но на «супрематическом» фоне при этом ставили настоящую скамейку, а жена героя (актриса Любовь Руденко) чистила настоящую картошку. Приемы чередовались, противоречили один другому. В переполненном зале БДТ был высажен настоящий театральный огород, где росло что угодно, не связанное с историей этого театра. В этом огороде колосилась бузина, а в Киеве одновременно сидел дядька. «Как он там, в Киеве?» — подумалось вдруг во время пробежек не слишком юной Ольги Прокофьевой в виде молоденькой Марии Раевской, поскольку имение Раевских Каменка находилось именно в Киевской губернии…

Никак не понять принципа отбора материала. Очевидно, артисты играли то, что выбирали сами, в чем «видят» себя (как и в чем видят себя артисты — все мы знаем, к несчастью…). И почему юбилей ознаменовали именно эти артисты? В театре такая слабая труппа? Как-то по спектаклям Карбаускиса это не было заметно…

Потом мне подсказали: ты просто не видела сериалов, например «Мою прекрасную няню», где играла Прокофьева, или «День рождения буржуя», где играла Повереннова. Зрители пришли из чисто антрепризного любопытства — посмотреть на актеров (спасибо, что живой), а те сыграли как могли. Поняла. Не понимаю другого — как мог Егор Перегудов ознаменовать свое вступление в должность столь неряшливо сделанным антрепризным концертом.

А в финале вышел Игорь Костолевский и в лучших традициях школы прочел «Солнечный удар». Рассказ Бунина тоже не имел никакого отношения к юбилею театра, не шел здесь Бунин, не ставили его ни Охлопков, ни Мейерхольд, ни даже Карбаускис. Но хороший опытный народный артист, проработавший все до пальца, без каких-то режиссерских украшательств (правда, и тут Перегудов «оформил» эпизод дымящейся буржуйкой, чтобы эмигрантская природа воспоминаний читалась яснее) доносит каждый нюанс ювелирной прозы.

Мейерхольдовский стол в этом эпизоде был унесен с площадки, и что чувствовал он там, в кулисах — сказать не могу. Думаю, отдыхал от предыдущих впечатлений, залечивал трещины в ножках…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

АНТРЕПРИЗНЫЕ МЕЧТЫ

Плотно вывешенные на нескольких штанкетах сотни костюмов опускаются из-под колосников и образуют яркий, многозначительный и одновременно почтительный образ и закольцованный рефрен этого спектакля. Выстроенные во всю высоту сцены, они — словно занавес, собранный из лоскутов печворка. И за каждым лоскутком — забытый фрагмент истории, имя артиста, носившего когда-то этот костюм, название спектакля, вошедшего в золотой фонд театра. Костюмы из гущи столетней истории Театра Маяковского, собранные, отглаженные и развешанные как бы в разнобой, словно возвращаются к жизни из пыльных костюмерных. А вместе с ними возвращаются и спектакли, названия которых с именами режиссеров высвечиваются высоко над сценой. Раз за разом, то все вместе, то поодиночке, штанкеты опускаются на разную высоту, выпуская на сцену сегодняшних артистов театра для того, чтобы еще одним спектаклем пополнить свои запасы. В финале артисты снимут свои сценические костюмы и повесят их на еще пустой штанкет. История была, история продолжается.

Стилистика печворка кажется принципиальной для этого спектакля. Уже к его концу становится ясно, что отправной точкой для юбилейной постановки послужили желания заслуженных артистов воплотить сыгранное, несыгранное или наболевшее, а режиссер был занят составлением отрывков в спектакль. Но если в первом отделении за воспоминаниями о спектакле «Смех лангусты» в исполнении Светланы Немоляевой следуют чеховские «Лебединая песня (Калхас)» (Александр Андриенко, Евгений Парамонов) и «Драма» (Анатолий Лобоцкий, Анна Ардова), а также аверченковский «Ключ» (Виктор Запорожский, Дарья Повереннова, Иван Сапфиров) и в общем решении можно усмотреть желание театра высказаться об этом самом театре в жизни и на сцене, то второе отделение разметает исходную концепцию в пыль.

Нужно обладать редкой изворотливостью ума, чтобы найти общие смыслы в некрасовских «Русских женщинах» (Ольга Прокофьева, Дмитрий Прокофьев, Игорь Марычев), шукшинском фрагменте из «Операции Ефима Пьяных» (Сергей Рубеко, Любовь Руденко, Алина Вакасина) и бунинском «Солнечном ударе» (Игорь Костолевский). Смыслы объединяют труппа Театра Маяковского и режиссер, решивший этой труппе послужить. Но если Владимир Арефьев в качестве художника-сценографа и Андрей Абрамов в качестве художника по свету занимаются искусным, тонким сочетанием света, цвета и фактуры, то режиссер Егор Перегудов озабочен ремесленной техникой лоскутного шитья при отсутствующей канве смыслов.

И. Костолевский в спектале «Истории»
Фото — архив театра.

В качестве юбилейного вечера с признаками капустника такая постановка могла бы даже оказаться в ряду наиболее удачных сценических решений юбилейных торжеств. Но статус репертуарного спектакля завышает требования, присутствие на сцене самых заслуженных привлекает зрителя и — обнаруживает антрепризные мечты, которые, видимо, никогда не умрут. И поэтому некоторые артистки пускаются во все возможные страсти с кудретрясениями, подвываниями, рукозаламываниями и прилеганиями на стол и пол, некоторые артисты примеряют известные по радиозаписям бархатные голоса мхатовских стариков и многозначительные позы премьеров Малого театра, а некоторые, подлаживаясь под современный театр, пытаются даже изобразить поигрушки со зрителями в а-ля экспромт, забывая при этом о припрятанном в кустах рояле в виде целого хора. Режиссер при этом не мешает, не останавливает и не прячет швы и пошлость, позволяя артистам и бутылку между ног недвусмысленно зажать, и задом повертеть. Дело вкуса, как говорится. Но хочется повторить вслед за Чеховым: «Если эта мука продлится еще 10 минут, я крикну караул».

Честь актерского цеха спасает финальный фрагмент в исполнении Игоря Костолевского. Не нуждающийся в партнерах, Костолевский выдает феерический мастер-класс, мгновенно перемещая зрителя из «запорожца» в рюшах в гоночный «феррари». Технично, лаконично, с точным чувством ритма, пауз и интонаций, безо всяких заигрываний с публикой и уж тем более вкусовых провалов в коротком фрагменте он заставляет увидеть в мельчайших подробностях характеры своего героя, уехавшей безымянной незнакомки, обстановку гостиницы, пространство пристани, улицы, время дня и года, а также отчаяние, томление, беспокойство, желание, сомнение, воодушевление, равнодушие и т. д. и т. п. Собственно увидеть, наконец, именно то качество сценического текста, которое и воплощают столетняя история и гордость Театра Маяковского со времен самого Мейерхольда.