«Сказка о Попе и о работнике его Балде». А. С. Пушкин.
Театральная компания «Открытое пространство».
Режиссер Борис Константинов, художник Виктор Антонов, художник по костюмам Наталья Корнилова.

Что именно побудило авторов спектакля «для всякого лика от мала до велика» обратиться к «Сказке о попе и о работнике его Балде»? Можно предположить, что причиной стала актуализация темы взаимоотношений народа и церкви. Вероятно, поиск истинно народного героя, которого явно недостает театральной современности. А возможно и сценическая история «Сказки о попе…», довольно богатая, связанная со знаковыми спектаклями и громкими именами советского периода (к пушкинскому сатирическому сюжету когда-то обращались, и небезуспешно, великие: Сергей Образцов, Олег Попов…). Так или иначе, спектакль театральной компании «Открытое пространство», вторично привлекшей к сотрудничеству режиссера-кукольника Бориса Константинова, выполнен в жанре «скоморошья потеха». Решение, признаем, не новаторское. Хотя и оправданное стилистическими особенностями первоисточника.

Сцена из спектакля.
Фото — А. Розенталь.

Игра в бедный театр «а ля рюс» здесь обставлена чуть ли не роскошно: трюковая бутафория, стильные костюмы, настоящие балалайка и гармошка, насыщенная световая партитура. Возможности жанра, позволяющего ставить «всякое лыко в строку», использованы в полную силу: тут и лихая бричка (лошадь с головой из валенка, надетого на коромысло; топот копыт, который выстукивают ложками сами скоморохи), и вопящий кукольный Попенок-маппет, и залихватский микс из музыкальных мотивов «от Балды» («Цыпленок жареный», романс из репертуара Вари Паниной, полонез Огинского и т. д.), и смешное бутафорское чучело чайки (на какой только сцене мы не видели уже эту чеховскую аллюзию!), и железный «гром» из-за задника, и веревочные косы да бороды… «Простецкий» задник из бортовки украшает продуманно лаконичная аппликация: заборчик с торчащими из-за редких досок зонтиками борщевика. А подвижную декорацию составляют, в основном, бутафорские бочки и бочонки (из них достают и в них прячут реквизит и детали костюмов, их же используют для того, чтобы обозначить смену места действия, и т. д.). Фактура костюмов, придуманных для «скоморошины» Натальей Корниловой, конечно же, холщово-экологическая, элегантная в своей нарочитой «посконности», тяготеющей к модному нынче «бохо» (думается, не одна зрительница жадно высматривает и мысленно примеряет на себя узорные пелеринки да свалянные из войлока бусы).

Все роли исполняют четверо актеров, в самом начале спектакля пробуждающиеся от поистине скоморошьего сна (с громогласным храпом и художественным присвистом). Спросонья они объясняются друг с другом, не вынимая изо рта берестяные гудки-свистульки, как бы подчеркивая свою петрушечью природу (как известно, знаменитый герой народной кукольной комедии разговаривает исключительно через пищик). А уж потом, меняясь ролями, азартно принимаются за пушкинский текст с «иллюстрациями» и «подзвучкой» (действию аккомпанируют не только балалайка, гармошка и гусли, но и звуки, извлекаемые скоморохами из «подручных» предметов).

Д. Пенюгин (Балда).
Фото — А. Розенталь.

Из трех бочек выстраивают пирамиду, а уже из-за нее появляется Поп (Андрей Перович) в рясе и с веревочной бородой, который отправляется «по базару». Со вкусом осваивая и загребая в бочку-утробу базарное изобилие, от бакалеи до галантереи, Поп норовит расплатиться с торговками (Ксения Морозова, Яна Сарафанникова) небрежным благословением, а то и щелчком. Тут появляется балалаечник Балда (Денис Пенюгин) и, увидев творимые бесчинства, отвлекает внимание на себя, а затем и заключает роковой для Попа договор. По ходу действия мы наблюдаем плоды вполне буйной фантазии постановщиков: здесь и трогательный музыкально-лирический дуэт Поповны (гусли) и Балды (балалайка); и не слишком скромные, хореографически выраженные притязания Попадьи к молодому работнику; и море-бочка с синей подсветкой из глубины; и пойманный «в лесу» тряпичный заяц, одним рывком превращенный в пару (его двойник-братец прикреплен на липучке); и достоверно-примитивное преображение Попа с Попадьей в морских бесов (шапка с рогами и полумаска со свиным рыльцем); и узнаваемые хрипловато-басовые интонации Билли Новика в мелодекламациях Старого Беса. В финальной сцене с «тремя щелками» снова возникает пирамида из трех бочек, и верхний бочонок взлетает «до потолка» на веревке, следом падает вторая бочка, а после «третьего щелка» Поп достает из нижней бочки-утробы пару бутафорских леденцов и вручает их актрисам.

Сцена из спектакля.
Фото — А. Розенталь.

Когда-то в детстве, перед началом упомянутого выше циркового представления с Олегом Поповым в главной роли, мне довелось услышать (и почему-то запомнить!) реплику молодого папы, оказавшегося в соседнем кресле. Он испытывал явное замешательство при чтении программки маленькому сыну, но с некоторой заминкой все же произнес: «Сказка о Попе и о работнике его… нехорошем человеке!». Помнится, мне сложно было удержаться от смеха. Но, так или иначе, а папа по-своему решил собственную педагогическую сверхзадачу, поставленную перед ним пушкинским сюжетом. На самом деле «Сказка о Попе…» явно не предназначалась для детей (а в первоначальном варианте и вовсе содержала скабрезный эпизод с жестоким членовредительством), фольклорный персонаж-трикстер (прародитель всех сказочных дураков и хитрецов) — уж точно существо за гранью человеческой морали, а великий русский поэт, что и говорить, умел шутить весьма зло. Стоит заметить, что и «толоконный лоб», и «балда» — практически синонимы (согласно словарю Даля, и то, и другое слово в одном из значений служат ярлыком для человека недалекого ума), и, следовательно, у Пушкина один дурак перехитрил другого.

К. Морозова (Поповна), Д. Пенюгин (Балда), .
Фото — А. Розенталь.

В спектакле, предназначенном зрителю-ребенку, еще не поднаторевшему в восприятии сценических условностей, чья личность еще только на пути к своему нравственному становлению, подобная «безоценочная» трактовка выглядела бы более чем спорной. Режиссура Константинова очень логично конкретизирует в сценическом тексте момент этики, знакомый каждому «с песочницы»: плохо отнимать игрушки у тех, кто слабее, и хорошо — заступиться за тех, кто незаслуженно пострадал (какой бы примитивной ни казалась такая логика, согласимся: с учетом измененной атрибутики она остается актуальной пожизненно). В этой интерпретации Балда — герой, безусловно, положительный, чуть ли не Робин Гуд в лаптях. Жаль только, что финал этого сюжета прозвучал в спектакле совсем уж негромко (не потому ли, что по жизненным, а не сказочным меркам, герой, который «вышиб ум у старика», явно превысил нормы необходимой обороны?). Здесь-то, кажется, и должна была проявиться в полную силу фантазия постановщиков, способная художественно осмыслить философскую категорию «ума от лукавого», с которым и полагается бороться истинному христианину. Но, увы, феерии щедрости и великодушия «перекованного» Попа на сцене не произошло, а скромная раздача леденцов (по контрасту с эпизодом безвозмездного отъема рыночных товаров в начале спектакля) выглядела совсем уж несмелой и безэмоциональной.

Поистине ударную точку поставило финальное появление все той же залихватской брички, на которой «скоморохи» понеслись куда-то дальше, к новым сказкам и новым зрителям… И этот искрометный намек на поэтические образы из Гоголя взрослому зрителю невозможно не оценить.