О IX Международном театральном фестивале имени Максима Горького в Нижнем Новгороде

Театральный фестиваль имени Горького, который проводится в режиме биеннале Нижегородским театром драмы — государственным, академическим и тоже носящим имя Горького, — из тех фестивалей, что возвращают автора его родному пространству. Как бы позволяют городу и спектаклю ощупать друг друга. Вот, скажем, как отразится на спектакле «На дне» из Южной Кореи то, что артисты побывали на экскурсии по «босяцкому» Нижнему, включающему дом, послуживший прототипом горьковской ночлежки? И смогли ли побывать Николай Коляда и его актеры в Домике Каширина?

«На дне», режиссер Сон Хён Ок, театр «Мулькёль», Южная Корея, Сеул. Фото — Валерия Авдеева

Форум длился долго, почти две недели, и в его программе сплелись несколько линий. Генеральную линию образовали постановки собственно по Горькому. Из его наследия была представлена в основном драматургия, вдвое меньше — проза, тут театры не удивили, хотя современные театральные средства позволяют ставить и эпистолярий, и публицистику, сегодня в этом плане ограничений нет.

Рождение Горького-драматурга тесно связано с Чеховым. Основатели МХТ, сподвигшие Горького дебютировать в этом качестве, даже познакомились с ним в Ялте, у больного Чехова, специально для которого театр и приехал туда со спектаклями. Первые горьковские пьесы, как и первые их постановки, воспринимались во многом через чеховскую драму, через притяжение — отталкивание от нее. Так, неудачу первой постановки «Мещан» Н. Эфрос объяснял тем, что ее спутал метод «настроения», великолепный в чеховских спектаклях МХТ и совсем не подошедший к Горькому. Два знаковых драматурга этого театра составили пандан: манера одного рельефнее проступала в сопоставлении с манерой другого; исходя из чеховского подтекста, писали о горьковском надтексте… Считается, что советский «канон» постановок Горького, сложившийся в 1930-е годы, пошатнул Товстоногов своими «Варварами» 1959 года, поставив эту пьесу как бы через Чехова. Как показывает этот фестиваль, и сегодня режиссеры, ставя Горького, оглядываются на Чехова.

«Мещане», режиссер Владимир Туманов, Театр на Васильевском, Петербург. Фото — Валерия Авдеева

В спектакле «Дачники» московского театра «Сфера», получившем одну из двух главных премий — имени Евгения Евстигнеева, — растушевана жесткость позиции Горького к персонажам, краски очень смягчены. Здесь нонсенсом кажутся слова Немировича-Данченко, что в этой пьесе автор «почти никого из своих действующих лиц не любит или, вернее, не успел полюбить». У режиссера Александра Коршунова нет броских решений, «Дачники» отличаются тонкой «чеховской» аранжировкой действия. Полутона, нюансы, настроение. Иногда есть ощущение, что текст сопротивляется такому приятию героев, но в целом спектакль подкупает стремлением актеров понять и оправдать персонажей. Каждый из них — живой «объемный» человек. Каждому подарен момент раскрытия, когда герой завладевает вниманием зала. Симпатию вызывает даже декадентствующая прелестница Калерия, которую обычно показывают в резком свете: например, первый раз актриса Екатерина Ишимцева так читает стих про эдельвейс, что верится даже в талант Калерии… На круглом столе, проведенном в рамках фестиваля в Музее-квартире Горького, один из участников задал критикам вопрос об актуальности горьковских пьес: дескать, ощущаем ли мы себя мещанами, дачниками и т. д. После этого спектакля можно уверенно ответить: если и ощущаем, то это не стыдно.

«Власть тьмы», реж. Игрь Вук Торбица, Национальный театр Белграда, Сербия. Фото — Валерия Авдеева

«Детство» в инсценировке и постановке Николая Коляды лишено жестокой фактуры жизни — здесь нет ни деда-деспота, ни семейных дрязг, ни темы социального неравенства, что определено прежде всего адресатом спектакля. Он рекомендован детям от шести лет. (При этом сомневаешься, что ребенок такого возраста понимает, скажем, про крепостное право, о котором здесь говорится.) Более того, режиссер рискнул вывести ребенка на сцену — роль маленького Алеши исполняет Лева Рыков. Спектакль, поставленный как разговор Акулины Ивановны с внуком, отличает ласковая, убаюкивающая интонация. Татьяна Бунькова внешне совсем не похожа на бабушку Горького, какой она вошла в наше сознание через черно-белый фильм с Варварой Массалитиновой, — героиня спектакля мягка и деликатна. На сцене уютный, огороженный от внешних бурь мир. Постоянно присутствует иной план — умершие родители Алеши: отец и мать показаны статично-идиллически, как ожившая старинная фотография любящей пары.

«Коновалов», реж. Олег Долин. РАМТ, Москва. Фото — Валерия Авдеева

Сеульский пластически-драматический спектакль «На дне» театра «Мулькёль», на первый взгляд, идет поперек горьковской фактуры: никакой болезненности и «дна жизни». На сцене молодые и красивые артисты, пышущие энергией, с гибкими тренированными телами, да и распахнутое пространство никак не напоминает ночлежку. Инсценировщик Ким Ю Джин (он же играет Сатина) и режиссер Сон Хён Ок стерли идейность; межчеловеческая сцепка проявилась рельефнее, чем горьковский монологизм, и стала выпирать мелодрама, затенившая философское измерение пьесы. Но сама манера корейских артистов (изъясняются ли они словом или языком тела) — экспрессивная, по-восточному графичная, как раз без полутонов и недоговоренностей — отвечает горьковской поэтике, заветному надтексту.

«Дачники», реж. Александр Коршунов, театр «Сфера», Москва. Фото — Валерия Авдеева

Горький-драматург появился из лона режиссерского театра. Но сегодня иные его постановки можно прописать по ведомству театра актерского. Если не сказать — дорежиссерского. Кажется, что режиссер «Мещан» петербургского «Театра на Васильевском» Владимир Туманов отдал пьесу на откуп актерам: расклад действующих лиц в спектакле определен не столько режиссерской волей, сколько талантом и мастерством того или иного артиста. Центр «Мещан» определен самой пьесой — это глава семьи Бессеменов, техничная, мастеровитая работа Юрия Ицкова. Не слишком убедительные дети Бессеменова не составляют альтернативы отцу, их побуждения и мотивы (не говоря об идейности) затушеваны. В спектакле точно нет «двух правд». А если вторая и есть, то сосредоточена она в персонаже, который в других постановках обычно теряется: это певчий Тетерев, великолепно и вдохновенно сыгранный Михаилом Николаевым. Этот Тетерев завладевает вниманием, как только появляется на подмостках и еще ничего не говорит. Достаточно одного его взгляда на Полю, чтобы понять, как он ее любит. Дородный человек с нежной душой, смешной, расхристанный, но в то же время все понимающий, этот Тетерев — философ-босяк, единственный, кто противостоит регламенту Бессеменова. Николаев существует в спектакле обособленно — спасибо, что режиссер дал актеру свободу выражения, — и видно, как действие «стягивается» к мощной актерской индивидуальности, как меняются акценты. Пьеса может прирасти смыслами, на которые горьковеды не выйдут опытным путем, поскольку иные открытия случаются только на репетиции, когда текст начинает жить в пространстве через конкретных артистов. Не стоит сбрасывать со счетов этот аспект, говоря о жизнеспособности горьковской драмы сегодня. Вторую основную премию фестиваля — имени актера Николая Левкоева — жюри недаром поделило между Ицковым и Николаевым.

«Детство», реж. Николай Коляда, Коляда-театр, Екатеринбург. Фото — Валерия Авдеева

Прочтение «Вассы Железновой» Ильей Ротенбергом вроде бы не отличается оригинальностью. Впрочем, это отвечает аудитории Нижегородского ТЮЗа: перед нами узнаваемая, вполне хрестоматийная «Васса», без причуд, которые могли бы отвратить школьников. Заглавная героиня сумрачна и строга, Людмила — блаженно-дурковатая инженюшка, а Рашель — красивая «героиня» в красном. Кажется, что все первое действие актриса Ирина Страхова хочет казаться властной дамой, но органичной ее Васса становится лишь во втором действии, когда уверенность сброшена, как маска, и перед нами растерянная, уязвимая «человеческая женщина». Заглавная роль здесь как бы поделена между Страховой и Надеждой Афанасьичевой: в ее Оношенковой чувствуются та харизма и властность, которыми обычно наделяется Васса. Оношенкова и предвосхищает свою власть в этом доме. Режиссер не стал выравнивать спектакль по актерской манере. Выбивается Железнов, броско и мастеровито сыгранный Леонидом Ремневым. А Игорь Авров — Храпов и вовсе существует почти по тому же принципу, что и Николаев в «Мещанах». Живой и выразительный в каждом движении, Авров завладевает вниманием зала, а недюжинное актерское обаяние вызывает даже согласие с его героем: сколь бы гадким он ни казался, а есть в его действиях свободный порыв и вызов сестре, этакой занудствующей классной даме.

Спектакль РАМТа «Коновалов» в постановке Олега Долина актерским не назовешь, видна режиссерская выстроенность (мизансцены, композиция, музыкальное решение: вроде все на месте), артисты не сказать чтобы отпущены в свободное плавание. Видно, что артисты хорошие, но точных задач, которые бы их раскрыли, Долиным не поставлено. Рассказ Горького строится как воспоминание Максима о босяке Коновалове, с которым он подружился в юности, будучи подручным пекаря. Оно вызвано тем, что Максим узнает из газеты о самоубийстве Коновалова, причиной чего, «как заключил тюремный доктор, следует считать меланхолию». И через рассказчика, в известной мере своего alter ego, автор всматривается и в истоки самоубийства, и в самобытный характер мужика. Какого Максима играет Дмитрий Кривощапов, понять невозможно: на сцене абстрактный резонер, которому этот Коновалов совершенно не интересен. Тарас Епифанцев, играющий заглавную роль, использован только как фактура — брутальная, мужицкая; но ни характера, ни жизненной драмы нет как нет. Обаятельная Полина Виторган в роли Капитолины получилась героиней абстрактной. Она — что в описании Коновалова (рассказывающего о ней Максиму), что в реальности, когда заявляется в пекарню с чемоданом, — однообразна, хотя Горький душераздирающе выписал проститутку, которая хватается за Коновалова как за соломинку.

«Алексей Каренин», реж. Евгений Маленчев, Челябинский театр драмы им. Наума Орлова.
Фото — Валерия Авдеева

В этом году фестиваль представил Горького таким, что Алексей Максимович не соответствовал своему псевдониму. За «горькое» знание жизни, за жесткость и прямолинейность «отвечал» его современник Лев Толстой, представленный несколькими постановками.

«Семья», реж. Анатолий Праудин, Театр-фестиваль «Балтийский дом», Петербург. Фото — Валерия Авдеева

«Власть тьмы» в Национальном театре Белграда поставил молодой режиссер Игорь Вук Торбица. Действие замкнуто в дизайнерский деревянный павильон, закрытый от зрителей стеклянной стеной. Актеры похожи на рыб в аквариуме без воды. В центре деревянной стены висит крест, но чем дальше, тем более понятно, что Бога-отца, готового простить своего блудного сына (к образам этой притчи выводит Толстой своих героев), мы не ощутим. При всей «европейскости» картинки состояние, в которое погружает режиссер, можно выразить очень русским словом — «безнадега». Затерялся Аким, который по пьесе из отца биологического вырастает для Никиты в отца символического — Того, который любит безусловно. Зато рельефно, даже слишком, показано зло, и коварство женской природы актрисы воплощают красочно. Стоило ли превращать Матрену буквально в Бабу-Ягу? Согнутую в три погибели, страшную, грозящую крючковатым пальцем. (Кстати, Толстой предостерегал играть Матрену, как деревенскую леди Макбет. Ужас в том, что она прежде всего мать, желающая блага своему сыну.) Альтернативой «власти тьмы» становится здесь не Аким, а скорее Митрич: его слова о том, что в бане-то все равны, не человека нужно бояться, и подталкивают Никиту к финальному признанию своей вины. Не сказать, что к покаянию и прощению: развязка пьесы мизансценически уведена за пределы нашего зрения, режиссер оставляет финал открытым.

«Семья» Театра-фестиваля «Балтийский дом» в постановке Анатолия Праудина — лучший образец на этом фестивале для разговора собственно о режиссуре. Спектакль наиболее оторван от слова, от буквы автора, но резонирует с ним. Между «Крейцеровой сонатой» и Праудиным стоит пьеса Юрия Урюпинского, написанная по мотивам толстовской повести, но нельзя сказать, что режиссер ставит именно пьесу. Налицо огромный сочинительский потенциал театра, очень многое происходит невербально. Героиня — жена, которую убил Позднышев, — здесь развернута, воплощается сразу четырьмя актрисами. Эта коллективная женщина недалека, отвратительна, но… обаятельна. От нее не оторвать глаз, от каждой из актрис.

На большинстве спектаклей можно было посетовать на недостаточную «сделанность» формы. С другой стороны, на «Алексее Каренине» Евгения Маленчева по инсценировке Василия Сигарева (Челябинский театр драмы им. Н. Орлова) хочется как раз иного: чтобы наконец-то были человеческие отношения, чтобы герои посмотрели друг другу в глаза. Каждая мизансцена придумана (предпочтение модному фронтальному мизансценированию), картинка стильная, персонажи уподоблены механическим куклам — и все вместе это не образует смысла. Герметичное, словно выведенное из пробирки действо.

Отдельную линию составили спектакли-биографии по оригинальным пьесам. Пьеса «Затмение солнца» Нины Прибутковской, поставленная Вадимом Данцигером в Нижегородской «Комедiи», посвящена последним дням Горького. «Ничего, что я Чехов?» Екатерины Нарцизовой-Шипуновой, спектакль Юрия Грымова в московском театре «Модерн», — Ольге Чеховой (не Книппер). Оказался в программе и «Рудольф Нуреев. 48 часов» — моноспектакль по пьесе и в режиссуре Инны Соколовой-Гордон (исполнитель Андре Мошой) берлинского театра «Русская сцена». Все эти спектакли кажутся уязвимыми по драматургии: авторы пытаются слишком много материала втиснуть в хронометраж, нет сфокусированности, выверенного «склада событий». Герои выписаны как-то внешне, без раскрытия внутреннего мира. Но когда на сцене сильный умный актер — как Александр Калугин в роли Ягоды (у Данцигера) или Анна Каменкова в роли Чеховой, — связи выстраиваются от артиста, и спектакль дышит, обретает выстроенность. По сути, этот обзор должен быть одой таким актерам — которые вытягивают спектакли.

Круглый стол. Фото — Валерия Авдеева