«Авиатор». Е. Водолазкин.
Татарский театр кукол «Экият» (Казань).
Режиссер и автор инсценировки Ильгиз Зайниев, художник Сергей Рябинин.

На XIX Международном фестивале театров кукол «Рязанские смотрины» Татарский театр кукол «Экият» показал недавнюю премьеру — долгожданного «Авиатора». Худрук театра Ильгиз Зайниев несколько лет мечтал поставить роман Евгения Водолазкина, давно придумав художественное решение — сделать куклу главного героя изо льда. Спектакль получился очень нежный и бережный — к тексту, истории и героям, — и, несмотря на годы ожидания, своевременный.

Сцена из спектакля.
Фото — Пётр Чирков.

До этого «Авиатора» в России ставили дважды — в драме в Москве и Барнауле, в театре кукол к нему обратились впервые. И это важный и удивительный шаг по нескольким пунктам. Во-первых, большая современная российская проза в наших театрах кукол в принципе появляется нечасто: вспоминается разве что «Письмовник» Бориса Константинова, поставленный в Московском детском камерном театре кукол в 2016 году. Считается, что кукла не терпит много текста, и главный вопрос в этом случае — в инсценировке. Зайниев — опытный драматург, но задача для него, помимо массивного пласта текста, написанного в формате дневника, усложнялась еще и тем, что в спектакле вообще нет живого плана, только куклы. Кажется, такой вот крошечной, тихой, камерной и может быть исповедь.

Зрительный зал от сцены отгораживают два уровня защиты: на полу вдоль первого ряда стоят коробки с логотипом фирмы «Лазарь», сразу за ними — длинный стеллаж, также уставленный коробками. Постепенно полки опустошают актеры в защитной униформе: зеленых комбинезонах, перчатках и медицинских масках — костюмы одновременно и хирургов, и летчиков. Они ставят коробки на стол за стеллажом, где под нависающей старой хирургической лампой вскрывают их, одну за одной, скальпелем. Только содержимое последней удовлетворяет — оттуда достают ледяную планшетную куклу. Это Иннокентий Платонов — главный герой «Авиатора».

Сцена из спектакля.
Фото — Пётр Чирков.

По сюжету книги, молодой мужчина, рожденный в 1900-м, просыпается в больнице в 1999-м. Свою прошлую жизнь он восстанавливает по обрывкам воспоминаний, которые записывает в дневник, по ходу дела понимая, что, будучи в лагере на Соловках, согласился на эксперимент по заморозке. И вот теперь, проспав десятилетия, очнулся в России конца века. В спектакле Зайниева важно не столько первопроходство на российской сцене относительно кукол изо льда (в Европе к этому материалу в середине 90-х, например, обращалась Эмили Валантен — в ее «Сиде» Корнеля, представленном на юбилее Авиньонского фестиваля, все куклы были ледяными). Куда ценнее здесь уместность самого появления такой куклы — размороженный Платонов на всю жизнь остается холодным. Зайниев вырезал щедро разбросанные по книге поэтические метафоры, сохранив лейтмотивом слова героя «я никогда уже не согреюсь».

Поначалу зрители наблюдают за происходящим через отверстия стеллажа: история Платонова (Дилюс Хузяхметов) спрятана в пустых квадратах, а нам дали возможность подглядывать. Ледяная кукла голая, хрупкая и постепенно тает. Художник Сергей Рябинин сделал окружающих ее героев небольшими планшетными куклами с ровными прорисованными лицами. Записанное в дневник прошлое появляется из коробок, разархивируется — Платонов вновь его оживляет. Стеллаж отодвигается вглубь сцены, там под хирургической лампой возникают крошечные макеты. Камера укрупняет их, выводя на экран, что висит прямо над больничной койкой. В одной коробке в ватных облаках прячутся воздушные змеи — это пляж в Куоккале из детства. Крышки другой становятся крыльями разведенного Дворцового моста, за которым возвышается шпиль Петропавловской крепости, — Платонов из Петербурга. Все это сменяется заснеженной горой, покрытой белыми телами одинаковых безликих кукол на «острове» — герой пока не помнит, что название ему — Соловки.

Сцена из спектакля.
Фото — Пётр Чирков.

Камера здесь дает необходимый взгляд с другого плана — взгляд авиатора с высоты, когда обзор достаточно широк. Здесь есть и кинематографичность, как и в карандашных рисунках Рябинина, где проносятся пропущенные события — Белка и Стрелка, The Beatles, Олимпиада-80, а позже и история Лазаря, так и в самом стеллаже — кадрирование, возможность быстро сменять локации. Подобным образом работает и медицинская лампа, освещая всю жизнь героя, как под лупой — в подробностях и деталях, ведь Платонов остается под научным наблюдением, а в финале становится подлинно экспонатом — актер оставляет куклу на подставке.

В коробке поменьше прячутся две главные женщины Платонова: выпархивает маленькая кукла в белом платье со светлыми волнами волос — его возлюбленная Анастасия; вслед за ней достают статуэтку Фемиды — она без движения и без весов. При обилии визуальных образов авторы спектакля не соблазняются иллюстрацией каждого, не утяжеляют спектакль предметами. По сути, все, что возникает в голове героя, нематериально и быстротечно, на полку реальности можно поставить только статуэтку Фемиды. Но не она здесь проводник в прошлое, вспомнить все Платонову поможет любовь: Анастасия-видение (Алсу Хайсарова) кружит вокруг, увлекая за собой. У куклы этой крошечной нет возраста — она может быть и девочкой, и старухой. Именно Анастасия приводит за собой героев и воспоминания.

Сцена из спектакля.
Фото — Пётр Чирков.

В ряде коробок перед залом спрятано скромное убранство комнат в коммуналке, где молодой Платонов познакомился с Анастасией (Анастасия Жукова). Среди столов и кроватей ходят штоковые марионетки, за общим столом сочно едят арбуз. Места много, но в ночных разговорах Анастасия и Платонов — здесь можно подробно рассмотреть его лицо — жмутся друг к другу. Воспоминания свои о детстве или мысли о великом он транслирует через рассказы ей. Анастасия — легкая и смешливая, она полна жизни и движения и, кажется, смелее своего возлюбленного. Кукла Насти, внучки Анастасии (ее тоже ведет Анастасия Жукова), которую Платонов встретит после разморозки, очень похожа на куклу бабушки. Но все же это другая кукла хотя бы потому, что Анастасию в реальности этого мира мы видим только в больнице — уже очень старой, молодой же она изображена лишь в воспоминаниях — марионеткой.

Для куклы изо льда каждый спектакль — первый и последний. Ледяная кукла больше похожа на человека, чем деревянная или из папье-маше, — она хрупкая, она умирает, буквально истекает вслед за отведенным ей временем. Платонов Дилюса Хузяхметова нетипичен — неуверенный поначалу, он обнажает внутренний огонь и спрятанную страсть. В общении с Анастасией он нежный, вкрадчивый и осторожный. Доктор Гейгер Эмиля Ерофеева — мягкий и доброжелательный, он серьезен, но не холоден и очень располагает. Интересен здесь и главный антагонист — стукач Зарецкий Ильсура Минкеева: марионетка с опухшим лицом, опущенными уголками рта и грубыми морщинами. Его образ двойственный — он мерзенько хихикает, рассказывая Платонову, как ворует на заводе колбасу. Но нам показывают его и наедине с собой — как скромно и понуро он эту колбасу ест.

Сцена из спектакля.
Фото — Пётр Чирков.

Коммуналку со всеми ее жителями соберут обратно в коробки после обыска и задержания Платонова. В прежний дом, где его ждут призраки прошлого, он придет после больницы — одиноко возвращаться. Узнав, что Анастасия жива, он мечется у стола, не смея сойти с места, накапывая под собой лужу.

На контрасте со льдом живые теплые руки появляются дважды — оба раза в трепетных прикосновениях к Анастасии. Только касаются они разного тела — нежных рук молодой еще девушки и уже увядшего тела. Сцена с мытьем Анастасии в больнице — одна из самых сильных, режиссер не боится показать ее целиком, не уходит от натурализма, какой был и прежде в «Адэмнэр». Выразительные красивые руки Хузяхметова мнутся, почти дрожат: не понять, от чего больше — от неумения или неверия. Пальцы трепетно перекладывают хрупкие кукольные ноги, снимают подгузник, подкладывают судно. Окружающие кровать соседки в цветастых халатах шумными комментариями снижают напряжение сцены, но в момент обмывания и они замолкают, не мешая таинству первого интимного прикосновения. Позже возле кровати Анастасии, но уже наедине, Платонов достанет из коробки еще одно воспоминание — как в коммуналке вдвоем они украшали елку. Тонкая, пронизанная целомудренной страстью сцена, где живые ладони влюбленных подрагивают от искр прикосновений и млеют сплетенные пальцы.

Тающий на протяжении двухчасового спектакля лед обнажает остов куклы. К финалу стаивают конечности, истончаются и блестят тело и голова, оголяются кости куклы — лед нарощен на колючую проволоку, в основе туловища — крестовина самолета. Парадокс «Авиатора» в том, что в начале спектакля герой цел, но лишен воспоминаний, а чем больше насыщается ими, впуская в себя жизнь, тем больше растворяется. Лагерные воспоминания тоже размораживаются постепенно: в длинной вертикальной коробке спрятана Секирная гора, куда Платонова забрали распять, но он нашел там возможность к воскрешению. Там, в церкви, на фоне фресок, сидят на жердях рядами безликие куклы лагерников с деформированными ногами — на пытке.

Сцена из спектакля.
Фото — Пётр Чирков.

Размышляя о Лазаре, Платонов бредет вдоль ряда самолетов, что становятся крестами на кладбище. Может ли умереть то, что остается в воспоминаниях, или память делает вещи и людей из прошлого такими же материальными, хоть и ненадолго? В последней коробке — детективная развязка, признание и покаяние героя. Текст раскаяния читается за кулисами, пока сам он в одиночестве ждет окончательного исчезновения. Смерть ледяной куклы, да еще и под напором тепловой пушки, предрешена. Но не об этом думает герой — опыт смерти у него уже есть, — а о смерти другого, совершенной своими руками: он вернулся за прощением.

Воспоминания Платонова, ровесника века, не только о репрессиях, голоде и нестерпимом холоде. В памяти осталась сама жизнь, универсальные события вне времени, те, что, кажется, должны были забыться: звук падающего снега или свет уличного фонаря во время тихой прогулки по кладбищу с возлюбленной. Маленькие марионетки бредут среди деревьев и крестов, почва под ними кружится, а памятники сменяются зданиями Петербурга — и вот они уже летят над городом, как герои Шагала. И будто не надо больше ничего — ни будущего, ни прошлого, только длить в бесконечности этот занесенный снегом вечер.

Сцена из спектакля.
Фото — Пётр Чирков.

Кажется, особая ценность в том, что спектакль вышел именно сейчас, когда глобальная катастрофа утягивает в воронку солнечный ветер. То, что по описанию Водолазкина составляет основу жизни — звуки, детали, подробности обыденного окружения, — и есть зона внимания театра кукол, где каждый предмет может стать субъектом. Все эти обрывки воспоминаний и обломки старого мира безусловно составляют целое.