«Иван и Черт». Представление режиссера А. Горбатого-мл. о нескольких главах «Братьев Карамазовых» Ф. М. Достоевского.
Театр «Мастерская».
Инсценировка и постановка Андрея Горбатого-мл.

«Иван и Черт» — дебют в режиссуре актера «Мастерской» Андрея Горбатого-мл. Так он именуется в афише, чтобы никто случайно не перепутал его с отцом — тоже режиссером. (А пропо — на афише название спектакля значится как «Иванъ и Чортъ», в программке соседствуют оба варианта, так что, «черт разберет», как же новая постановка называется!) Хорошо, когда первая работа оказывается именно такой — свободной, даже слегка хулиганской. Молодые авторы нового спектакля не делают вид, будто они почтенные «достоевсковеды», изучившие все, что связано с великим наследием Федора Михайловича, и прилежно воспроизводящие на сцене хрестоматийный текст. Они храбро и без оглядки бросаются в одну из самых глубоких бездн — роман «Братья Карамазовы», книга 11-я, «Брат Иван Федорович».

Разумеется, за плечами у Андрея Горбатого и его сокурсников — выпущенный Григорием Козловым в прошлом сезоне многочасовой спектакль «Братья Карамазовы», все они в нем заняты, знакомы с этой глыбой основательно. Дмитрий Житков, играющий в новой работе Ивана, играет среднего Карамазова и в спектакле учителя (я, правда, видела другого исполнителя Ивана, а Житкова — в роли Снегирева), таким образом, для него это в некоторой степени продолжение изучения характера. И маленький оркестр (трио Андрея Дидика — контрабас, Ульяны Лучкиной — скрипка и Евгения Семина — аккордеон), без которого «Ивана и Черта» не представить, работает и в «Братьях Карамазовых», так что здесь переброшен видимый мостик… Но все же новый спектакль малой сцены «Мастерской» — работа самостоятельная, оригинальная, отдельная. Не просто «пропущенная глава» (в постановке на большой сцене разговора Ивана с Чертом нет).

Д. Житков (Иван) и А.  Момот (Черт).
Фото — Д. Пичугина.

На этом спектакле неожиданно много смеешься. Такой ход к Достоевскому встречается нечасто, во всяком случае, когда речь идет о его больших романах. Разбитная, разудалая интонация сразу же задается звучанием оркестрика. Музыку сочинил Андрей Дидик, и он же выступает в роли Рассказчика, энергично, весело, с простецкими выражениями и, уж конечно, без всякого пиетета разъясняющего непросвещенной публике смысл толстой (очень толстой!) книжки великого русского писателя, а также содержание теорий Ивана Карамазова и написанных им текстов, включая «Легенду о Великом инквизиторе». Не впервые в истории таким ключом открывают Достоевского, но здесь это явно сделано без оглядок на прошлые искания, о которых, наверняка, создатели «Ивана и Черта» не подозревают (да и кто сейчас помнит, например, о давнем рижском «Убивце» Марка Розовского по «Преступлению и наказанию», чья «театральная идея», по выражению А. М. Смелянского, «для внутренней памяти „театра Достоевского“… не прошла даром»). Идея эта — «простонародный Достоевский». «Проблемы философского романа должны быть ясны каждому, как смысл пословицы» (см. книгу Смелянского «Наши собеседники»). Отсюда и фольклорная интерпретация событий: жил-был старик, Федор Карамазов, и было у отца три сына… Благодаря остроумной, живой музыкальной составляющей, песенному и разговорному сопровождению Андрея Дидика «Иван и Черт» превращается в подобие площадного представления, в котором, тем не менее, сохраняется напряженность психологического диалога, поисков мятущейся души. Только вся «философия» то и дело остраняется, гротескно соединяется с «низким» жанром — цирковыми кульбитами, кабацкими куплетами, хихикающей насмешливой музычкой…

Сцена из спектакля.
Фото — Д. Пичугина.

Не случайно, конечно же, введен в историю Мужичок (Георгий Воронов) — персонаж вроде бы совсем эпизодический, мелькнувший в хаосе событий Книги 11-й. Напомню: сначала Иван отталкивает пьяного мужика, лезущего к нему с песней «Ах, уехал Ванька в Питер», а потом решает вернуться и поднять замерзающего в сугробе, спасти его, делает распоряжения, дает денег… Такие благородные действия — часть его «великого решения». Иван назавтра порешил сказать в суде о вине Смердякова и о своей собственной и, таким образом, спасти брата Дмитрия. В начале спектакля перед зрителями предстает сценка, нарисованная, как на лубочной картинке: хитроватый мужичонка в красной рубашке словно подброшен под ноги Ивану, тот демонстрирует благородство, обуреваемый высокими чувствами, исполненный преувеличенной гордости за себя… Конечно, парабола сценического действия приведет его с этой высоты вниз, от сумасшедшего самоупоения к тихому тоскливому чувству полной беспомощности. И песня «Ах, поехал Ванька в Питер и назад не приезжал», пропетая Георгием Ворониным и оркестриком с каким-то «высоцким» раскатом и страстью, станет отходной Ивану, ушедшему в дверь шкафа-гроба и плотно закрывшему ее за собой…

Д. Житков (Иван).
Фото — Д. Пичугина.

Из этой же двери вначале, как можно догадаться, появился, неожиданно впрыгнув на авансцену, Черт, в исполнении Антона Момота — ловкий, пружинистый франт в канотье, светлых брюках и лимонного цвета пиджаке. Проворно, но несуетливо двигающийся, легко выполняющий сальто назад и так же легко жонглирующий интонациями и приемами в идеологическом споре, в психологической дуэли. Черт — кошмар Ивана Карамазова — не жуткий и не противный тип, но само его победительное обаяние страшно для Ивана, рефлексирующего, тонко чувствующего человека. Ведь такова, значит, изнанка его души: Иван убеждает себя в том, что Черт — это он сам, «только с другою рожей», и рожа эта ему не нравится… Контраст бодрого, неутомимо шныряющего туда-сюда, сыплющего фразами и анекдотами жгучего брюнета Черта и словно крошащегося изнутри, растерянного, гаснущего Ивана очень интересен сценически. Житков сильно играет финал, в котором душа его героя тонет в отчаянии и беспросветной (почти физически ощущаемой) тоске. «Сильно» — не значит «громко», здесь все дело в деталях, в тонких переходах, в проникновенности. Балаган обернулся драмой.

Дуэт Дмитрия Житкова и Антона Момота, составляющий сердцевину спектакля, выстроен очень умело и, я бы сказала, даже лихо, и это заслуга, конечно, не только артистов, но и режиссера-дебютанта. И если, по одному из многочисленных определений, «режиссура — это связь», то Андрей Горбатый в своем первом спектакле показал, что это сложное искусство сопряжения — ему родное.